Танаис — памятник, широко известный многими находками, в том числе уникальной коллекцией амфорных эталонов. Для археологов амфоры представляют особый интерес в связи с их хронологическими и географическими привязками. Почти каждый полевой сезон на территории заповедника приносит новые данные. Сезон 2000 года не оказался исключе­нием. Раскоп XXIII (руководитель — Ильяшенко СМ.), заложенный в 1998 году к западу от городища, в его пригородной части, дал амфорный материал как обычных для этого памят­ника эллинистического и римского периодов [1, С.154—159], так и эпохи раннего средневековья. Относительно немногочисленное, но устойчивое присутствие в верхних слоях раннесредневековых находок оказалось несколько неожиданным, поскольку фрагменты амфор этого периода пока еще не были обнаружены при исследованиях цитадели или, во всяком случае, их не удавалось до сих пор выделить и правильно атрибутировать среди массовых находок первых штыков на городище. Фрагменты таких амфор неоднократно встречались лишь в хозяйственных ямах и в верхних слоях при раскопках территории западного участка некрополя Танаиса — в шурфе 1983 г. [2], в раскопе XVII/2 [3]. Они относились к хазарскому времени [4, С.26].

На исследованной площади (187,5 кв. м) слой с находками раннесредневекового вре­мени располагался повсеместно, в серо-черном грунте, в 20 — 40 см от дневной поверхно­сти, и содержал как находки новейшего времени, так и определенное количество античного материала, что указывает на его значительные нарушения (добыча камня из построек более раннего времени, современная вспашка).

Среди прочего амфорного материала двух верхних штыков раскопа XXIII были обна­ружены и отнесены к ранневизантийскому времени 3 венчика, 2 фрагмента разных горл, один из которых — с частью плечика, 1 ручка, 4 дна, несколько стенок тулова с бороздками и целый профиль, принадлежащие одному типу светлоглиняных круглодонных амфор с волнообразным рифлением на внешней поверхности горла. Для полной статистики сюда же следует отнести и найденные на этом же раскопе в 1998 — 1999 годах 1 ручку и 10 стенок с такой же характерной орнаментацией. 3 ручки (одна — с частью плечика) и 1 фрагмент придонной части тулова были обнаружены на раскопе XVII/2 (руководитель работ — Т.Шолль).

Венчики в сечении подовальные, слегка отогнутые наружу (рис. 1,2,3) либо в виде небольшого валика на наружной стороне (рис. 1,4). Сечение ручек в верхней и нижней частях имеет овальную форму (рис. 1,11,12), в средней части — более округлую (рис. 1,9,10,13). Донца (в том числе с частями тулова) все однотипные, округлые, приблизительно одного размера (рис. 1,5-8). Цвет фрагментов варьируется от розового и коричнево-бежевого до желтовато-бежевого, и зависит, главным образом, от температуры обжига и состава приме­сей; внешняя поверхность часто покрыта бежево-желтым ангобом, плотность и состав глины у всех обломков примерно одинаковые.

Части амфоры (рис. 1,1), от которой удалось найти и подобрать максимальное количе­ство фрагментов, были расположены на трех соседних квадратах, причем компактно нахо­дился лишь развал верхней части тулова. Амфора имеет цилиндрическое, расширяющееся и утолщающееся книзу горло, по наружной стороне которого проходят четыре покатых ребра. Венчик овальный в сечении, отогнут наружу, верхний край его слегка горизонтально уплощен. Тулово приземисто-овоидной формы, с максимальным расширением на уровне третьей четверти, внешняя сторона его практически гладкая, лишь в придонной и донной частях имеется слабое рифление. Плечи орнаментированы шестью параллельными рядами бороздок. Стенки тулова в придонной части немного утолщаются, плавно переходя в дно с едва заметным выступом в центре, обозначенным по кругу прерывистой бороздкой. Ручки широко расставленные, подовальные в сечении, с одним неострым валиком по центру на верхней стороне. Они прилеплены крайне небрежно к средней части горла и к плечикам, немного перекручены вокруг своей оси в месте верхнего прилепа, в нижней части имеют вдавление. Глина плотная, хорошо отмученная, с многочисленными примесями извести и редкими включениями песка и слюды. Высота амфоры — 51,2 см, диаметр венчика по краю — 8,5 см, высота горла — 10,7 см, диаметр тулова максимальный — 38,3 см, наиболь­шая ширина ручки — 3,5 см.

Близкие аналоги танаисской амфоре мы находим у А.Опайта, тип LRA-2 [5, С.208, табл.8,5,6] и Г.Кузманова, тип XX [6, С. 19, обр. 1,XX]. Датируются такие амфоры второй половиной V — началом (первой четвертью) VII веков н.э. Шкорпан похожие образцы относит к V — VI векам [7, С.166-167, Табл.ХХ1,7; 8, С.283, рис.24,2], Басе — к VII веку [9, С.229, рис.3]. Рассмотренная выше амфора имеет гладкостенное тулово, но, учитывая про­филировку горла, ее, несомненно, можно отнести к экземплярам, которые А.В.Сазанов называет амфорами с рифлением типа «набегающей волны». Он считает, что данные амфо­ры — один из факторов, по которым можно уточнить хронологию Боспора ранневизантий-ского времени, относя их распространение к интервалу с середины V по первую половину VII веков н.э. [10, С.44; 11, С.98]. Более узкие временные рамки для таких амфор на основе анализа профилировок ручек и венчиков предложены А.В.Сазановым в других работах. Так, формы, наиболее близкие нашим ручкам, датируются им вначале первой половиной VII в. [12, С.65, рис.8,19], а затем третьей четвертью VI — первой четвертью VII веков [13, С.188, рнс.4,20] либо от второй четверти VI до конца VI — начала VII веков [14, С.225, рис.2,6]. Похожие амфоры опубликованы и у А.Л.Якобсона. Одна из них (тип 10) входит в хорошо документированный керамический комплекс V — VII вв. [15, С.16, рис.3,5], четыре другие (вариант 3), при их очевидной морфологической схожести с первой, отнесены автором уже к VIII — IX вв. [15, С.32, рис.13,5-5]. Из этих четырех две — беспаспортные, еще одна обнаружена при разведочных работах вне поселения и вне могильника вместе с недатиру-ющим, в общем, материалом [16, С.315]. Такая поздняя дата у А.Л.Якобсона базируется, главным образом, на малоубедительных, на наш взгляд, выводах И.И.Ляпушкина о том, что слой, содержавший горло «яйцевидной амфоры с отогнутым венчиком» и профильные части лепных сковородок и крупных лепных горшков с вдавлениями по краю горла, относится к салтово-маяцкой культуре VIII — IX веков [17, С.345, рис.13, 14]. С нашей точки зрения, возможным временем существования амфоры из Танаиса можно считать VI — VII века.

Вообще, амфоры с таким же характерным рифлением внешней поверхности встреча­ются, начиная со второй половины IV — начала V веков; Б.Беттгер относит их к типу 11,1 [18, С.55—56, табл.22]. Подобные образцы хорошо известны и в позднеантичных комплексах Танаиса [19, С.48—49, рис.2,2,6, 3,2]. Возможно, этот тип, утратив в процессе своей эволюции ребристость на тулове и несколько увеличившись в размерах, и является прообразом нашей амфоры. Очень близка морфологически по форме тулова и горла и ятрусская амфора типа IV,1 с красно-коричневой глиной, не с круглым, а с плоским дном и с орнаментацией в виде нескольких чередующихся рядов бороздок и волн на плечах, датированная Б.Беттгером 408 — 430 гг. н.э. [18, С.52—53, табл.29, №352]. Последнюю можно рассматривать как одну из ранних модификаций нашего образца, только с уплощенным дном и, по-видимому, с не­сколько другим составом глины. Можно предположить, что вариант IV, 1 из Ятруса относится к более позднему (или следующему) варианту развития реберчатых светлоглиняных амфор, предшествовавшему появлению интересующей нас формы.

Амфорный материал является не единственным в рассматриваемом раннесредневековом слое. Для полноты картины кратко коснемся других самых выразительных находок, также характерных для этого периода. Так, обломки амфорного горла лежали в небольшом каменном завале вместе с фрагментами сероглиняного толстостенного горшка, изготовленного в технике так называемого «медленного круга» (рис. 2,2). Сосуд имеет массивное, округлое, плоское снаружи дно, тулово усеченно-овоидной формы, на наружной стороне которого виден линейный орнамент в виде прерывающихся, горизонтально расположенных рядов бороздок. Горло низкое, плавно отогнуто наружу, край его немного скошен на внешнюю сторону, уплощен, украшен наискось глубокими неровными вдавлениями. Глина средней плотности, серая в слое, черная — на поверхностях, с примесями песка, извести, пироксена и ракушки. Высота горшка — 24,7 см, высота горла — 3,8 см, диаметр края — 15,3 см, диаметр дна — 12,6 см, толщина стенок от 0,7 см в верхней части тулова до 1,5 см — в нижней. Внешний вид таких горшков является одним из самых распространенных в эпоху средневековья, имеет самые широкие датировки и характерен также и для лепных сосудов. В Танаисе лепной горшок такой же формы и с таким орнаментом по краю горла был найден в 1992 году в погребении 44 (раскоп XVIII, руководитель работ — СА.Науменко), которое было продатировано С.И.Безугловым по массивным височным бронзовым кольцам с полиэдрическими бусинами VI веком.

В этом же слое, наряду с обломками амфорной тары и кружальных сероглиняных горшков, неоднократно встречались фрагменты лепных котлов с так называемыми «внут­ренними ушками» (двумя противоположными налепами на внутренней стороне, с одним или парой отверстий посередине). Крупные части такого сосуда происходят из раскопок 1999 года (рис. 2,3). Это лепной, возможно, подправленный на круге круглодонный тонкостенный котел, по-видимому, приземисто-округлой формы, с прямым, немного отогнутым наружу бортиком; край его горизонтально уплощен, украшен неровными вдавлениями округлой формы. Глина неплотная, серого цвета, с многочисленными примесями ракушки и редкими включениями органики и кварца. В 2000 г. был найден фрагмент котла несколько иной формы: с бортиком, отогнутым наружу примерно под углом в 45 градусов (рис. 2, 7). Такая керамика считается типичной для салтово-маяцкого культурного слоя, и появление ее в Нижне-Донском регионе относится исследователями не ранее, чем к VIII [20, С.35—36] или IX векам [21, С.109]. В Таврике (Героевское) такие сосуды появляются во второй половине VII века [22, С.96—98, рис.34, /, с.22—23, табл.1]. Вообще, существование этого типа сосудов на Северном Кавказе и в регионах Центрального Предкавказья попадает в хронологические рамки V — XII вв. [23, С.262], и поэтому присутствие таких находок в слое VI — VII веков не противоречит крайним датам их распространения. Хотя не исключено, что они относятся и к более позднему, хазарскому времени, представленному захоронениями и хозяйственными ямами как при исследованиях западного и восточного участков некрополя Танаиса, так и на самом городище [24, С.54; 25, С.9-11, 98; 26, С.60].

Можно ли описанный выше материал связывать с оседлой жизнью на территории Недвиговского городища в период раннего средневековья, пока не ясно. Пока лишь осторожно предположим его связь с остатками оседлой жизни, возможно существовавшей в это время на территории Недвиговского городища либо в непосредственной близости от последнего. Не исключено, впрочем, что эти находки могли принадлежать и временным стоянкам — кочевьям гунно-болгар, обитавшим в степях Нижнего Подонья в VI — первой половине VII веков н.э.

Литература

1. Арсеньева Т.М., Ильяшенко СИ. Раскопки Нижне-Донской экспедиции в западной части х.Нед-виговка // Проблемы истории, филологии, культуры. Вып.VIII. Москва—Магнитогорск, 1999.

2. Гречанова Л.Н. Отчет о спасательных раскопках на западном участке грунтового некрополя Танаиса в 1983 году // Отчет о работе на городище Танаис в 1983 году. Архив АМЗ «Танаис».

3. Арсеньева Т.М. Отчет о работах на городище и некрополе Танаиса в 1997 году. Участок польско-российского отряда.

4. Арсеньева Т.М., Беттгер Б., Ильяшенко СМ., Науменко С.А., Шолль Т. Исследования в Танаисе в 1998 году// ИАИАНД-1998. Вып.16. 2000.

5. Opait A. Aspecte ale vietii economice din provincia Scythia (secolele IV-VI p.Ch.). Productia ceramicii locale si de import// Institutul roman de tracologie, bibliotheca thracologica. XVI. Bucuresti, 1996.

6. Кузманов Г. Типология и хронология на ранновизантийските амфори (IV-VI в.) // Археология. 1973. №1. София.

7. Scorpan С. Origini si linii evolutive in ceramica romano-bizantina (sec.lV-VII) din spatiul Mediteranean si Pontic // Pontica. IX. Constanta, 1976.

8.  Scorpan С. Contribution a la connaissance de certains types ceramiques romano-byzantins (IV-VII siecles) dans I'espace Istro-Pontique // Dacia. Tome XXI. Bucarest, 1977.

9.  Bass G. The Seventh-century yassi aga ship and its Black Sea connections // Thracia Pontica I. Sozopol, 1979.

10.  Сазанов В.А. О хронологии Боспора ранневизантийского времени // СА. 1989. №4.

11.  Сазанов В.А., Иващенко Ю.Ф. К вопросу о датировках позднеантичных слоев городов Боспора// СА. 1989. №1.

12.  Сазанов В.А. Амфорный комплекс первой четверти VII в. н.э. из северо-восточного района Хер-сонеса // МАИЭТ. 1991. Вып.II.

13.  Сазанов В.А., Мокроусов СВ. Некоторые предварительные данные о поселении Зеленый мыс (Восточный Крым) // Проблемы истории, филологии, культуры. Вып.VII. Москва—Магнитогорск, 1999.

14.  Сазанов В.А. Керамические комплексы Боспора 570—580 гг. //Древности Боспора. №3. Москва, 2000.

15.  Якобсон А.Л. Керамика и керамическое производство средневековой Таврики. Ленинград, 1979.

16.  Ляпушкин И.И. Курганный могильник близ Карнауховского поселения // Труды Волго-Донской экспедиции. Том I. МИА. 1958. №62.

17.  Ляпушкин И.И. Славянское поселение на территории хут.Ближняя Мельница // Труды Волго-Донской экспедиции. Том I, МИА. 1958. №62.

18.  Bottger В. Die Gefasskeramik aus dem Kastell Jatrus // latrus-Krivina. Spatantike Befestigung und fruhmittelalterliche Siedlung an der unteren Donau. Bd.2. Berlin, 1982.

19.  Арсеньева T.M., Науменко СА. Танаис IV-V вв. н.э// Боспорский сборник. №6. Москва, 1995.

20.  Кузнецов В.А. Глиняные котлы Северного Кавказа // КСИА. 1964. Вып.99.

21.  Плетнева СА. От кочевий к городам // МИА. 1967. №142.

22.  Баранов И.А. Таврика в эпоху раннего средневековья. Киев, 1990.

23.  Kuznecov V.A. Nordkaukasische tonkessel // Die keramik der saltovo-majaki kultur und ihrer varianten. Varia archaelogica hungarica. III. Budapest, 1990.

24.  Шелов Д.Б. Некрополь Танаиса (раскопки 1955-1958 гг.). Москва, 1961.

25.  Арсеньева Т.М. Некрополь Танаиса. Москва, 1977.

26.  Болтунова А.И., Каменецкий И.С, Деопик Д.В. Раскопки западного района Танаиса (1957-1960 гг.) //Античные древности Подонья-Приазовья. Москва, 1969.

Большая часть коллекции каменных изваяний Таганрогского музея-заповедника (ТЛИАМЗ) известна по своду С.А.Плетневой 1974 г. [1]. За последние годы собрание музея пополнилось новыми материалами о святилищах половецкого времени и новыми изваяниями, в том числе деревянными.

В 1980 г. сотрудницей Таганрогского музея-заповедника Т.Е.Панченко при раскопках кургана №1 в с.Дарьевка Неклиновского района были обнаружены остатки половецкого святилища с каменным изваянием [2]. Святилище было сооружено на насыпи кургана эпохи ранней бронзы с основным погребением ямной культуры. Диаметр насыпи равен 35 м, высота — 3 м. На поверхности насыпи лежали обломки верхней части изваяния на каменной вымостке. Вокруг насыпи сохранились остатки каменной оградки в виде кольца диаметром около 30 м, расположенные на глубине 2,75 — 3 м от центрального репера кургана. Судя по разрезу западного фаса основной бровки, камни лежали на границе первой и второй насыпей. Кромлех был сложен из крупных плитчатых камней. Трудно сказать, к какому времени относятся каменное кольцо и вымостка.

Обломок изваяния из раскопок в селе Дарьевка хранится в фондах ТЛИАМЗ и пред­ставляет собой верхнюю часть мужской фигуры по пояс. На голове — шлем, прорисованы уши, лицевая часть повреждена. В руках изваяния — сосуд (рис. 5,7). Скульптура относится к III типу по классификации С.А.Плетневой [1, С.61].

Еще одно святилище половецкого времени было обнаружено в 1992 г. Таганрогской археологической экспедицией при раскопках курганного могильника Таврия I в Неклиновс-ком районе Ростовской области (рис. 1,1). Оно находилось на насыпи кургана №1, соору­женного в эпоху поздней бронзы [3, С.56—61]. Диаметр курганной насыпи — 20—30 м, высота — 2,2 м. В центре находилась каменная вымостка четырехугольной формы разме­рами 14 х 16 м, ориентированная длинной осью по линии восток-запад. Площадка была сложена из разноразмерных камней известняка, в том числе и ракушечника, в 1 — 3 ряда по высоте (рис. 1,2). Вымостка несколько смещена от центра насыпи к востоку—северо-востоку. Глубина залегания камней от 0,11 до 1,12 м по склону насыпи. В центре площадки первоначально были установлены два каменных изваяния. От них сохранились врытые в землю основания, судя по которым статуи были обращены лицевой стороной на восток. Основание северного изваяния представляло собой обломок трапециевидной в плане фор­мы со скругленной нижней частью. Высота обломка — 0,72 м, ширина — 0,44 м, толщина — 0,14 м.

Южное изваяние представляло собой обломок нижней части статуи, на ее лицевой стороне была выделена полочка, на которую опирались рельефные ступни фигуры. Сохра­нившаяся высота изваяния — 0,82 м, ширина — 0,54 м, толщина — 0,28 м.

На каменной вымостке вокруг статуй обнаружено большое количество костей живот­ных: трубчатые, фрагменты черепов и нижних челюстей, зубы, метоподии, принадлежавшие особям лошади, коровы и овцы. Среди камней центральной части сооружения найден железный черешковый двухлопастной наконечник стрелы с упором у основания пера (рис. 1,4). Верхняя часть пера имела следы заточки. Длина наконечника — 11,8 см, ширина пера — 2 см, сечение основания пера — 0,5 х 0,5 см.

Следует отметить, что насыпь кургана позднебронзового века окружало кольцо камен­ного кромлеха с уступом-входом (?) в северо-западной (рис. 1,2) части. Вероятно, это каменное кольцо было хорошо заметно в средневековье во время сооружения святилища. Дело в том, что в выступе кромлеха был найден лепной сосуд «тюльпановидной» формы с низким резко отогнутым горлом и уплощенным венчиком, украшенным пальцевыми вдавле-ниями (рис. 1,3), Поверхность горшка коричнево-серая, украшена вертикальными расчесами. Черепок в изломе черный, в тесте мелкий шамот. Высота сосуда — 17,8 см, диаметр венчика — 11,5—14 см, диаметр дна — 7,6 см, высота горла — 3 см.

Оба предмета, найденные на территории святилища, имеют широкие датировки и хорошо известны в кочевнических древностях, начиная с раннего средневековья. Напри­мер, подобные наконечники стрел встречаются среди так называемого «казачьего» слоя Семеновской крепости [4, С.75—78]. «Тюльпановидные» горшки бытуют среди кочевничес­ких древностей еще с VII в. н.э. Поэтому, несмотря на то, что эти две вещи найдены на территории святилища, мы не можем с уверенностью сказать, что они относятся именно к половецкому времени, к моменту сооружения этого комплекса. Один из предметов — лепной горшок — мог появиться здесь гораздо раньше, а наконечник стрелы — позже, в XVIII в.

Реконструкция первоначального вида святилища представляется нам следующей. На вершине кургана эпохи поздней бронзы была сделана каменная вымостка четырехугольной формы, ориентированная по сторонам света. В центре вымостки были вкопаны два изваяния лицом к востоку. Возможно, в качестве сакрального элемента использовался каменный кромлех, уже существовавший вокруг насыпи. Вероятно, курган и был выбран для святилища потому, что его насыпь имела большую высоту и каменное кольцо. На территории святилища производились жертвоприношения домашних животных, но мы не можем сказать, был ли это одномоментный акт, или периодический. На наш взгляд, не противоречит логике совер­шения обряда жертвоприношения присутствие в выступе кромлеха лепного сосуда, в кото­ром могла находиться некая жидкая пища. Ничего определенного нельзя сказать о времени установления и разрушения статуй. Если предположить, что наконечник стрелы датируется XVIII в., то и низвержение фигур могло совершиться в это время.

Интересно, что каменная конструкция как элемент погребального обряда половецкого времени была сооружена на кургане №2 того же могильника (рис. 1,/). Здесь в насыпь кургана позднебронзового времени было впущено женское половецкое захоронение с чуче­лом коня, над которым находился каменный заклад, окруженный концентрическими камен­ными оградками [3, С.67—68). По составу инвентаря (серебряная витая гривна, пара трубча­тых височных колец, обтянутых золотой фольгой, головной убор в виде шапочки с «рога­ми») погребение датируется XII — первой половиной XIII вв.

Возможно, что поминальный и погребальный комплексы курганного могильника Таврия I — одновременны.

Еще один поминальный памятник половецкого времени был обнаружен Таганрогской археологической экспедицией в Матвеево-Курганском районе Ростовской области при рас­копках курганного могильника Самарский II в 1996 г. [5, С. 104—105]. Святилище было соору­жено на самом большом кургане в группе, построенном племенами многоваликовой керами­ки (рис. 7,2). Диаметр насыпи — 22 м, высота — 1,2 м. По склону насыпи вокруг ее центральной части были сооружены две кольцевые выкладки из камней известняка разных размеров: от больших плитчатых до мелких аморфных обломков. Конструктивные особен­ности выкладки не ясны из-за ее естественного разрушения. Диаметр внешнего кольца — около 16 м, ширина — около 1 м, глубина залегания камней — от 0,8 до 1,30 м. Внутреннее кольцо сохранилось лучше. Его диаметр около 10 м, ширина — около 1,5 м, глубина залегания камней по склону насыпи — от 0,44 до 0,57 м.

Внутри колец, несколько смещенные к северо-западу от центра, находились обломки двух каменных изваяний (рис. 2,4). Первое, северное, найдено в обломках, разбросанных по линии северо-запад — юго-восток и лежавших лицевой стороной вниз. Второе, южное, найдено лежавшим лицевой частью вверх, головой на запад. Изваяния, сделанные из мягко­го известняка, сильно повреждены проросшим сквозь них травяным покровом, так как вершина кургана не распахивалась. Глубина залегания обломков — от 0,29 до 0,60 м. К востоку от изваяний были обнаружены их основания — обломки, четырехугольной в плане формы, врытые в землю.

Изваяние №1 (северное) представляло собой мужскую фигуру. Головной убор не со­хранился, на спине видны три сплетенные вместе косы, под ними — округлая бляха и проходящие сквозь нее ремни амуниции. Скульптура выполнена мягким округлым рельефом. Сохранившаяся высота — около 1 м, ширина — 0,5 м. (рйс. 2,5). По типологии С.А.Плетне­вой его можно отнести к III типу [2, С.61]. Размеры основания: 0,5 х 0,25 х 0,5 м.

Изваяние №2 (южное) сильно повреждено корнями растений, были извлечены лишь отдельные его фрагменты (рис. 2,5). Хорошо читался контур фигуры: голова, покатые плечи, частично руки, торс. На отдельных обломках предплечья и рук видны прочерченные гори­зонтальные полосы с косыми насечками между ними — контур рукава на плече или ремни? К востоку от изваяния рядом с ним обнаружены остатки постамента (рис. 2,4). Его размеры: 0,60 х 0,45 х 0,30 м. Типологически атрибутировать изваяние №2 из-за плохой сохранности невозможно.

Вокруг изваяний на горизонте залегания камней оградки найдено большое количество костей животных: трубчатые кости и черепа овец, кости двух верблюдов, молодого и старого. Кости животных не раздроблены, некоторые лежали в сочленении по суставам (рис. 2,4).

Кроме того, среди камней был найден мелкий фрагмент красноглиняного гончарного сосуда, а под головой изваяния №2 — орудие из трубчатой кости животного с заточенным и зашлифованным широким нижним краем — тесло (?) (рис. 2,7).

Реконструкция первоначального вида святилища может быть следующей. В центре двух каменных колец на высоком кургане, сооруженном во время культуры многоваликовой керамики (КМК), были врыты два каменных изваяния, лицами к востоку. Каменные кромле­хи, построенные ранее, использовались как элемент композиционного решения святилища, видимо, поэтому для установки изваяний был выбран именно этот курган. Хотя рядом были расположены два кургана: один высокий с насыпью большого диаметра, но без каменных сооружений (курган №3), другой с каменными конструкциями культуры КМК, но не высокий, плоский (курган №2) (рис. 2,7). На площадке у изваяний было совершено жертвоприноше­ние. Видимо, после этого изваяния подверглись ритуальному разрушению. Северное было разбито на мелкие части, а южное сброшено с пьедестала головой к западу.

Все перечисленные святилища находились на правобережье реки Дон в северо-восточ­ном Приазовье. Еще одно святилище было раскопано Таганрогской археологической экспе­дицией в 1990 г. у х.Семенкина в Волгодонском районе Ростовской области, на левобережье р.Дон. Курганный могильник находился на правом берегу притока р.Дон — реки Сал, в 3,5 км к северо-востоку от х.Семенкина. [6, С.51].

В центральной части могильника находился большой курган №10, сооруженный в эпоху поздней бронзы. Диаметр его составлял 30 м, высота — 1,5 м. В центре насыпи было обнаружено средневековое святилище с тремя деревянными изваяниями. Святилище пред­ставляло собой овальную в плане яму, врытую в насыпь кургана и ориентированную длинной осью по линии север—юг. Размеры ямы составляли 1,8 х 0,9 м, глубина дна ямы — 1,9 м (рис. 3,2). На ее дне были врыты в неглубокие ямки три антропоморфные изваяния, установ­ленные с севера на юг вдоль длинной оси ямы (рис. 3,1,2).

Южное изваяние находилось у южной стенки ямы, лицевой частью ориентировано на северо-восток. Представляло собой стоящее схематичное изображение человека, выдолб­ленное из целого куска деревянного ствола дуба. Скульптура рельефная. Плечи расположе­ны на уровне подбородка. Руки и ноги выполнены в технике горельефа. В руках, сложенных на животе, — сосуд прямоугольной формы. Спина округлая, без проработки деталей. Вы­сота статуи — 1,7 м, высота основания — 0,45 м, толщина — от 0,10 до 0,12 м, ширина — 0,25 м. Столб изваяния врыт в овальную ямку размерами 0,35 х 0,10 м и глубиной 0,28 м.

Центральное изваяние располагалось в 0,25 м к северу—северо-западу от южного. Ли­цевой стороной ориентировано к востоку. Сделано из толстого массивного ствола. Фигура стоящая. Плечи на уровне подбородка. Изображение объемное, руки отделены от торса сквозными прорезями, сложены на живо­те, в них находился сосуд. Ноги выполне­ны в технике горельефа. Спина округлая, гладкая, без проработки деталей. Общая высота — 2 м, высота основания — 0,65 м, ширина — 0,35 м, толщина — 0,10—0,20 м. Столб врыт в яму овальной формы, сужа­ющуюся ко дну. Размеры ямки: 0,37 х 0,15 х 0,07 м.

Северное изваяние находилось к се­веру от центрального почти вплотную к нему. Лицевой частью обращено к востоку. Поза стоящая. Плечи на уровне подбородка, очень широкие. Изображение объемное. Между торсом и руками — сквозная про­резь. В руках, сложенных на животе, — сосуд. Ноги короткие объемные с округ­лыми бедрами. Спина гладкая, без прора­ботки деталей. Высота всей фигуры — 1,7 м, высота основания — 0,75 м, шири­на — 0,40 м, толщина — 0,10—0,20 м. Из­ваяние было врыто в овальную ямку с от­весными стенками. Площадь ямки — 0,5 х 0,20 м, глубина ямки — 0,40 м.

Пол изваяний определить невозмож­но. По типологии С.А.Плетневой статуи можно отнести к типу III и датировать XII в. [1.С.70].

На дне святилища перед каждым из­ваянием лежали остатки жертвоприноше­ния: по несколько позвонков в сочлене­нии от одной тушки овцы. Между южным изваянием и жертвенной пищей просле­жено пятно черного тлена. Такой же тлен отмечен у западной стенки между южной и центральной фигурами (рис. 3,2).

Порядок сооружения святилища был следующий: в центре большого высокого кургана эпохи бронзы была вырыта неболь­шая яма глубиной до 2 м. В нее было вкопа­но три деревянных изваяния, расположен­ных в ряд с севера на юг, лицом к востоку. Им было совершено жертвоприношение в виде кусочков туши овцы, а затем поми­нальник был полностью засыпан землей.

О типах конструкций половецких свя­тилищ, о семантике этих комплексов на­писано достаточно много [7, С.40; 8, С. 109, 110]. Что касается перечисленных памят­ников, следует подчеркнуть некоторые их общие черты. Так, святилища правобере­жья Дона были устроены на вершинах больших курганов, сооруженных в бронзовом веке, в конструкцию которых входили камен­ные кромлехи. Причем, такие курганы с каменными деталями, видимо, и привлекали стро­ителей святилищ. Сооружения из камня, в данном случае кромлехи, воспринимались как знакомая для кочевников-тюрков сакральная символика, они ограничивали внутреннее пространство святилища. Именно в центре этих бо­лее ранних сооружений воздвигались изваяния.

Примечательно, что на всех трех памятни­ках изваяния низвергнуты со своих мест. Но сейчас трудно сказать определенно, имело ли место ритуальное разрушение или изваяния по­страдали гораздо позже, уже в новое время.

Святилище у хутора Семенкина относится к другому типу поминальных сооружений [7, С.40], Это святилище — яма, засыпанная сразу после совершения необходимого ритуала.

Следует также подчеркнуть еще один важ­ный момент. Во всех комплексах остались сле­ды жертвоприношений животных. Исключение составляет святилище у с.Дарьевка, где из-за утраты материалов раскопок трудно сказать, имело ли место жертвоприношение.

Вторая часть данной работы посвящена не­которым каменным изваяниям, хранящимся в фондах ТЛИАМЗ, а также нескольким извест­ным нам скульптурам, находящимся сейчас в частном владении.

В альбоме иллюстраций к отчету И.С.Каменецкого «О работе археологической экспе­диции Таганрогского музея в 1956 г.» [9] есть две фотографии, на которых изображены вер­хняя и нижняя часть каменной бабы — рис. 73 и 74. В подписях к фотографиям упомянуто, что статуя находится в с.Весело-Вознесеновка Не-клиновского района. К сожалению, текста отче­та в архиве ТЛИАМЗ нет и дальнейшую судьбу изваяния проследить трудно. Его нет в собрании каменных изваяний ТЛИАМЗ, не упомянуто оно и в своде С.А.Плетневой. Два обломка принадлежат одной фигуре. Голова ее отбита, в руках сосуд, никаких других деталей на верхней части нет. На нижней части прорисованы полы халата, по краям которых идет косая насечка, ниже выделены ноги. Вероятно, фигура стоящая. Можно предположить, что перед нами мужская фигура, близкая типу VI. Следует подчеркнуть, что фотографии в отчете И.С.Каменецкого без масштаба, поэтому наш рисунок-реконструкция также представлен без масштаба (рис. 4).

В своде С.А.Плетневой под №968 [1, С. 100] упомянута статуя — мужская фигура, типа II, сведения о которой Светлана Александровна получила от В.С.Флерова, тогда сотрудника Таганрогского краеведческого музея. В 1976 г. она была привезена Валерием Сергеевичем в музей из с.Анастасиевка Матвеево-Курганского района (рис. 5,4) уже после публикации С.А.Плетневой.

Вместе с ней из того же села поступила на хранение еще одна статуя, не вошедшая в свод С.А.Плетневой. Это женское изваяние типа II из светло-желтого известняка (рис. 5,3). Сохранилось не полностью: отбита часть головного убора, руки и нижняя часть. На поясе прорисованы детали одежды (?).

В своде С.А.Плетневой упомянуто под №1017 изваяние из с.Трудопономаревки Матве-ево-Курганского района, виденное там В.С.Флеровым в 1972 г. Теперь это изваяние хранится в фондах ТЛИАМЗ (рис. 5,5). Мужская статуя, тип — I.

В 1991 г. в фонды поступила еще одна «баба» из станицы Обливской Обливского района, где она была вмонтирована в фундамент местного Дворца культуры. Это скульптур­ное изображение типа I, вероятно, мужское. Скульптура стелловидная, сделана из серого известняка. На лице сохранился абрис носа и одного глаза, На торсе слабо видны очертания рук (рис. 5,2).

В 1990 г. во время разведки по Неклиновскому району Таганрогской археологической экспедицией найдена еще одна скульптура в с.Любовка, совхоз «Советинский». Она пред­ставляет собой мужскую скульптуру типа III, подтип «а».

Два изваяния найдены сотрудниками таганрогской археологической экспедиции в г.Та­ганроге на ул.Донской, №6. Они вкопаны перед жилыми домами частной застройки. Сохран­ность плохая, видимо, одно изваяние представляет собой нижнюю часть скульптуры, вто­рое — обломок верхней части, без головы. Эти две скульптуры вошли в список памятников археологии г.Таганрога.

Литература

1. Плетнева С А. Половецкие каменные изваяния // САИ. 1974. Вып.Е4-2.

2. Панченко Т.Е. Альбом иллюстраций к отчету о раскопках в 1980 г. // Архив ТЛИАМЗ.

3. Ларенок П.А. Курганные могильники Таврия I—III // Курганы Северо-Восточного Приазовья. Ка­талог. Вып.З. Ростов-на-Дону, 1998.

4. Ларенок П.А. Охранные раскопки Семеновской крепости // ИАИАНД-1992. Вып. 12. 1994.

5. Ларенок В.А. Курганный могильник Самарский II // Курганы Северо-Восточного Приазовья. Ка­талог. Вып.З. Ростов-на-Дону, 1998.

6. Ларенок В.А., Ларенок П.А. Отчет о работе отдела полевых археологических исследований ТЛИАМЗ в 1990 г. // Архив ТЛИАМЗ. Ф.11.

7. Гуркин СВ. К вопросу о семантике половецких святилищ // ИАИАНД-1988. (тезисы докладов к семинару). Азов, 1989.

8. Гуркин С.В. Святилище половецкого времени с каменным изваянием на Нижнем Дону // ИАИАНД-1990. Вып.10. 1991.

9. Каменецкий И.С. Отчет о работе археологической экспедиции Таганрогского музея в 1956 г. // Архив ТЛИАМЗ.

Рубежанский катакомбный могильник расположен на северо-восточной окраине посел­ка Рубежное (Волчанский р-н Харьковской обл.) на территории стрельбища Харьковского училища внутренних войск. Здесь, начиная с 1962 г., при строительстве и оборудовании стрельбища в безымянном яру было разрушено неустановленное количество древних захо­ронений катакомбного типа. Сведения об обнаружении данных погребений в соответствую­щие инстанции не поступили, что было связано в то время с закрытостью информации о действиях силовых структур. При расширении стрельбища в 1987 г. информация о новых разрушениях древних захоронений поступила в Харьковский исторический музей (ХИМ), Археологическая экспедиция ХИМ под руководством В.Г. Бородулина в том же году прибы­ла на место и исследовала 13 катакомбных захоронений салтово-маяцкой культуры (№№1 — 13). В последующие годы при проведении на территории стрельбища земляных работ было обнаружено несколько комплексов, вещи из которых разошлись среди местного населения и солдат срочной службы. К сожалению, информация о данных находках к сотрудникам музея поступила слишком поздно.

В 1995 г. при осмотре на территории стрельбища свежевырытой водоотводной тран­шеи сотрудниками отдела археологии ХИМ было выявлено 6 могильных пятен, что позволи­ло вернуться к исследованию некрополя. Тогда же экспедицией ХИМ под руководством автора данной статьи было вскрыто 5 катакомбных захоронений (№№14—18) и одно погре­бение коня. Все они располагались в 5 — 6 м от юго-западной кромки капонира для стрель­бы из пистолета. Стратиграфия памятника показала, что древняя дневная поверхность находится на глубине 0,1м от современной поверхности почвы в слое чернозема серого цвета. На глубине 0,6 — 0,75м от современной поверхности почвы фиксируется материк в виде лессовидного суглинка желтого цвета.

Погребальные сооружения могильника были вырыты в материковой глине и состояли из дромоса и погребальной камеры. Дромосы исследованных катакомб были ориентирова­ны по склону в направлении север — юг, северо-восток — юго-запад с незначительными отклонениями. У катакомбных захоронений, вскрытых в 1995 г., дромосы были исследованы на длину от 1,95 до 5,75 м, тогда как дромосы катакомб, раскопанных в 1987 г., были почти полностью разрушены (табл. 1), так же как и погребальная камера катакомбы №10. Дно дромосов у входа в погребальную камеру находилось на глубине 2,35 — 3,95 м от современ­ной поверхности почвы. У катакомбных захоронений №№14—18 на уровне их обнаружения (0,6 — 0,85 м от современной поверхности почвы) пятно дромоса имело в плане «булавовид­ную» форму [1, Рис.2]. В ближнем к погребальной камере конце дромоса четко фиксировалось пятно хода повторного проникновения в захоронения. Расположенная ниже по склону часть пятна дромоса имела в плане форму вытянутого прямоугольника и представляла собой непотревоженную последующими перекопами начальную часть дромоса (рис. 1,8-10). Запол­нение этой части дромоса было достаточно однородным и состояло из чистого суглинка, поэтому оно лишь незначительно отличалось по цвету от материка. Какие-либо находки в этой части дромоса отсутствовали. Стенки непотревоженной части дромоса — ровные, отвесные, тщательно обработанные.

Ход повторного проникновения в погребальную камеру на уровне обнаружения имел в плане эллипсовидную, каплевидную или прямоугольную с закругленными углами форму, а ширина его несколько превышала ширину непотревоженной части дромоса. Длина хода повторного проникновения в погребальную камеру в исследованных катакомбах колебалась от 1,55 (кат.№16) до 2,63 м (кат.№15). Заполнение хода повторного проникновения отлича­лось от материка и заполнения начальной части дромоса своим более темным цветом, составом, плотностью. Оно состояло из слоев перемешанного грунта (с преобладанием чернозема), имевших общий наклон в направлении погребальной камеры. В этом заполнении на разных глубинах встречались мелкие древесные угольки и фрагменты салтовской керамики. В засыпке хода повторного проникновения кат.№15 у его северо-западной стенки, в 1,1 м от дна дромоса, был обнаружен полный скелет ягненка, обращенный головой на запад (рис. 1,9). По плотности заполнение хода повторного проникновения более рыхлое, чем утрамбованное первоначальное заполнение дромоса. По границам хода повторного проник­новения в верхних его слоях фиксировался затечный грунт, отличающийся от остального заполнения дромоса своею вязкостью. Стенки хода повторного проникновения неровные, наклонные и лишь у входа в погребальную камеру, в 0,6 — 0,8 м от дна дромоса, совпадают сего первоначальными стенками. Границей между вторичным и первоначальным заполнени­ем дромоса служил слой достаточно плотного, натоптанного грунта. В кат.№№15, 17, 18 дно хода повторного проникновения дополнительно фиксировалось по лежащим на нем остат­кам деревянного заклада, отброшенного от входа в погребальную камеру (рис. 1,8,10). Заклады из деревянных плах в катакомбах №№1, 3—5 прикрывали вход в погребальную камеру. На дне дромоса у входа в погребальную камеру кат.№№14, 17 лежали железные ножи, а в кат.№№1, 13 находились салтовские сосуды (рис. 2,9; 4,Г).

Входное отверстие в погребальную камеру там, где это удалось проследить, имело арковидную форму. Погребальные камеры, как и вход в них, были на высоту входного отверстия забутованы грунтом, соответствующим своей слоистостью и составом заполнению хода повторного проникновения. Сверху это заполнение камер было перекрыто слоем, иногда довольно значительным, чистого материка — обрушившимся сводом погребальной «меры. Из-за обвала свода высота погребальных камер на момент исследования составля-ia 1,8— 2,1 м.

Погребальные камеры были вырыты в торцевой стенке дромоса и располагались длинной осью перпендикулярно (кат.№№1, 14) (рис. 3,10; 4,1) или продольно (во всех ютальных случаях) по отношению к дромосу. В плане погребальные камеры имели прямо-.гольную с закругленными углами (кат.№№3-11, 14, 15, 17, 18) (рис. 1, 1; 2,19,24, 3,10,19,22,31; 4,18,46; 5,1,23, 6, Г), овальную (кат.№№1, 12, 13, 16) (рис. 2,9; 3, 1; 4, 1; 6,36) и круглую (кат.№2) (рис. 2,1) форму. Их размеры: длина — 1,35 — 2,45 м, ширина — 1,05 — 1,95 м. Пол погребальных камер находился на 0,1 — 0,75 м ниже дна дромоса (табл. 1).

В камерах были произведены одиночные, парные (кат.№№1, 6, 11, 18) (рис. 2,24, Ъ,22, 4,1; 5,23) и коллективные (кат.№5) (рис. 4,18) захоронения. Погребенные лежали на полу камер в вытянутом положении на спине, руки вдоль тела, ноги прямые. В камерах, располо­женных длинной осью перпендикулярно дромосу, костяки были ориентированы головами влево от входа (рис. 3,10, 4, 1), а в продольных камерах — ногами ко входному отверстию, вдоль правой боковой стенки погребальной камеры.

В 11 из 18 катакомбах могильника было отмечено явно преднамеренное разрушение костяков, связанное, как показало обнаружение хода повторного проникновения, с обря­дом обезвреживания погребенных. Обряд обезвреживания погребенных в захоронениях могильника представлен следующими способами: перемещением черепа с первоначального места расположения (кат.№17) (рис. 4,46), разрушением грудной клетки, рук, с отбрасыва­нием черепа (кат.№№6, 8, 9, 14, 15) (рис. 1, /; 2,19,24, 3,10,31), полным разрушением скелета с частичным изъятием костей из погребальной камеры (кат. №№2, 10, 13, 16) (рис. 2,1,9; 3,56). Эти способы известны и по другим аланским катакомбным могильникам как Подонья, так и Северного Кавказа [2, С.45—46; 3]. Ритуальный характер этих действий подтверждает­ся его избирательностью, относительной сохранностью инвентаря потревоженных захоро­нений. Само наличие хода повторного проникновения в погребальную камеру, структура и состав его заполнения также свидетельствуют не в пользу отнесения всех без исключения захоронений с разрушенными костяками к разряду ограбленных [2, С.43—51; 4].

В 5 катакомбах (№№6, 9, 11, 13, 17) покойники были уложены на подсыпке из древес­ных углей (рис. 2,9,19,24, 4,46; 5,23). В кат.№14 на полу камеры были зафиксированы остатки органической подстилки темно-коричневого цвета (рис. 3,10).

Остатки мясной жертвенной пищи отмечены в 13 из 18 катакомб. В кат.№№3, 5—9, 11, J15, 16, 18 это были кости крупного рогатого скота в возрасте до 3-х лет, в кат.№№4, 14, 17 — кости козы (овцы).

Погребенных людей сопровождал довольно разнообразный инвентарь. Погребальный инвентарь одиночных мужских захоронений (кат.№№3, 9, 12, 14, 15, 17) представлен боевыми топорами-чеканами (рис. \,2\ 5,22,24) и поясными наборами (рис. 1,5,7; 4,55; 5,12-14). В катакомбе №17 были зафиксированы остатки деревянных ножен сабли, снабженные желез­ными портупейными скобами и железным наконечником (рис. 4,54-57). Сама сабля, возмож­но, была изъята из захоронения во время проведения обряда обезвреживания погребенно­го. Изъятие части вещей, в частности оружия, при проведении обряда обезвреживания погребенных отмечено и на других аланских катакомбных могильниках [2, С.49]. Среди не потревоженных одиночных мужских захоронений встречены погребения как почти безинвентарные (кат.№№9, 12) (рис. 2,19; 3, Т), так и сравнительно богатые (кат.№3) (рис. 5,1). В последнем случае при мужчине находились топорик-чекан, нож, поясной набор, состоящий из бронзовой поясной пряжки и 8 бронзовых литых бляшек, два бронзовых проволочных браслета, бронзовый щитковый перстень, посмертный дар в виде сложенных кучкой бус (рис. 5,2-22). Посмертный дар из бус находился и при мужчине, погребенном в катакомбе №12 (рис. 3,2-9). Мужчин в данных захоронениях сопровождали салтовские лощеные кувши­ны (кат.№№3, 9, 15, 17) (рис. 1,1-3,6), кружка (кат.№12) (рис. 8,12).

В погребальном инвентаре женских захоронений (кат.№№4, 8, 16) преобладают эле­менты одежды, туалетные принадлежности, украшения (рис. 3,31-47; 6,2-35,37-62). Орудия труда представлены в них исключительно железными черешковыми ножами (рис. 3,47; 6,5). Из группы женских захоронений по составу, разнообразию и богатству инвентаря выделяет­ся кат.№16, где были обнаружены золотые серьги (рис. 6,48), две бронзовые треугольные «рогатые» пряжки (рис. 6,44,45), три бронзовых щитковых перстня (рис. 6,40-42), два брон­зовых зеркальца-амулета (рис. 6,43), бронзовая литая туалетная ложечка (рис. 6,57), набор бус (рис. 6,49-62). При этом золотые серьги были спрятаны от постороннего взгляда доволь­но своеобразным способом. Они были вдавлены в вертикальном положении в дно погре­бальной камеры и прикрыты поставленным сверху сосудом (рис. 7,9). Захоронение женщи­ны в кат.№4 (рис. 6,7) содержало, кроме личных украшений, комплекс вещей, сложенных кучкой. Он состоял из нескольких лесных орехов, бронзового зеркала (рис. 6,19), трех бронзовых браслетов (рис. 6,16,17), набора бус (рис. 6,20-35), трех круглых бронзовых бляшек (рис. 6,13-15). Такие бронзовые бляшки являются характерным украшением голов­ных повязок-диадем аланских девочек-подростков [5, С.7]. Вероятно, в данном случае мыимеем дело с погребением девушки-подростка, лишь незадолго до своей смерти получившей статус и украшения взрослой женщины, но сохранившей свой девичий набор украшений. Последний и был помещен в ее могилу в качестве отдельного комплекса. В женских одиноч­ных захоронениях жидкая жертвенная пища была поставлена в кружечках (кат.№8) (рис. 8,5), кувшинах (кат.№№4, 16) (рис. 7,4,9).

Инвентарь одиночных детских захоронений (кат.№№7, 10) минимален и представлен в основном элементами одежды (рис. 3,19-21). Это связано с тем, что малолетние дети еще не принимали активного участия в производственной и общественной жизни семьи, рода. Однако в эти детские захоронения были поставлены глиняные сосуды (рис. 7,7; 8,4), присутствовала также мясная жертвенная пища, а сами погребальные камеры своими размерами не отличались от камер, в которых были произведены захоронения взрослых. Все это позволяет предположить, что данные дети происходили из достаточно состоятель­ных семей.

Единственное коллективное захоронение могильника (кат.№5) содержало костяки трех малолетних детей (рис. 4,18), которых сопровождал достаточно разнообразный погребаль­ный инвентарь, представленный в основном украшениями и амулетами (рис. 4,19-45).

Парные захоронения могильника содержат погребения мужчин (кат.№18) (рис. 3,22), мужчины и женщины (кат.№№6, 11) (рис. 2,24, 5,23), женщины и ребенка (кат.№1) (рис. 4,7). По составу инвентаря они мало отличаются от одиночных захоронений.

Захоронение коня было совершено в прямоугольной в плане с закругленными углами яме глубиной 2,3 м, ориентированной по линии северо-восток — юго-запад (рис. 5,36). Ко дну стенки могильной ямы сужались. Размеры ямы: на уровне фиксации могильного пятна — 2,2 х 0,4 м, у дна — 1,8 х 0,1 м. В яме находился костяк лошади в стоячем положении. Костяк коня был ориентирован черепом на юго-восток. Слева и справа от черепа коня, но несколь­ко ниже него были обнаружены стремена, фрагменты железной сбруйной пряжки, железные удила с гвоздевидными псалиями, бронзовые штампованные бляшки круглой и листовидной формы, украшавшие, вероятно, ремни оголовья, а также бронзовые литые рамчатые пряж­ки (рис. 5,37-44).

Незначительное количество исследованных катакомб не позволяет сделать оконча­тельные выводы о специфике могильника. Пока можно отметить, что на Рубежанском мо­гильнике преобладают катакомбы, погребальные камеры которых ориентированы длинной осью по линии оси дромоса. Подобное расположение камер по отношению к дромосу не характерно для Дмитриевского, Маяцкого, Подгоровского могильников [2; 6, С. 180; 7].

Катакомбы с продольным расположением погребальных камер по отношению к дромосу преобладают на Старосалтовском, Верхнесалтовском III катакомбных могильниках [8, С. 139]. Встречены они, но в небольшом количестве, и на Верхнесалтовском IV (ВСМ IV) могильнике. На ВСМ IV они составляют 14% от общего количества исследованных катакомб. Количество катакомб с поперечно и продольно расположенными камерами на Верхнесалтовском основ­ном могильнике (исследования 1984 — 1989 гг. экспедиции ХИМ под руководством В.Г.Бо-родулина) почти одинаково — 37 и 38 соответственно. Исследования же Верхнесалтовского могильника в предыдущие годы показывало полное преобладание поперечных погребаль­ных камер [9; 10, С.467; 11; 12]. Для могильника у с.Рубежное характерно положение умерших женщин в вытянутом положении на спине, что является характерной чертой погре­бального обряда Старосалтовского и Верхнесалтовского могильников [8, С. 139; 10, С.467]. В других катакомбных могильниках Подонья умершие женщины покоятся в слегка скорчен­ном положении на боку [6, С.189; 13, С.69; 14, С.161]. Однако в целом погребальный обряд Рубежанского могильника сходен с обрядом других катакомбных могильников салтово-маяцкой культуры.

Инвентарь захоронений является в целом типичным для салтово-маяцких древностей второй половины VIII — первой половины X вв. Он представлен теми типами украшений, оружия, орудий труда, которые не могут существенно уточнить дату рассматриваемых ком­плексов из-за широкого хронологического диапазона своего бытования. Однако облик не­которых вещей позволяет сузить хронологические рамки существования могильника, опре­делить время возникновения конкретных катакомб.

Так, в катакомбе №4 был найден массивный бронзовый браслет с расширяющимися концами и утолщением в средней части (рис. 6,18). Близкие по форме браслеты, но сереб­ряные, были обнаружены в погребении №164 «Б» Нетайловского грунтового могильника [15, С.84, 175, рис.34,17,18]. Данное погребение Нетайловского могильника по инвентарю и найденному в захоронении золотому солиду Константина V Капронима (741 — 775 гг.) датируется временем не позднее конца VIII в. [16, С.252]. Подобные браслеты характерны для погребений Харачоевского могильника VII — VIII вв. Северного Кавказа [17], где они встречаются в одних комплексах с треугольными «рогатыми» пряжками. Такие же треуголь­ные «рогатые» пряжки обнаружены и в женских захоронениях Рубежанского могильника (кат.№№4, 6, 8, 16) (рис. 2,36; 3,38; 6,5,44,45). Характерно, что подобные «рогатые» пряжки ни разу не были найдены в катакомбах Подгоровского, Дмитриевского, Маяцкого могильников, в катакомбах с территории Маяцкого селища [2; 6; 7; 14; 18]. Встречены они в материалах Верхнесалтовского катакомбного могильника [10, Табл.XXI,47; 19, Рис.44,65,66]. «Рогатые» пряжки встречены также в катакомбах второй половины VIII в. Старосалтовс­кого могильника (№№5, 14) [8, С.141, рис.3,/7, 6,38] и погребениях №№36, 61 Старокорсунского могильника, датируемого второй половиной VIII — первой половиной IX вв. [20, Рис. 1,50, 4,50]. В целом, в материалах Подонья треугольные «рогатые» пряжки встреча­ются в основном в комплексах второй половины VIII — первой половины IX вв. [13, С.151, табл.37, 44].

В катакомбах №№4, 8 Рубежанского могильника «рогатые» пряжки находились в комплексе с бронзовыми перстнями, у которых край щитка оформлен в виде выпуклой цепочки из круглых звеньев (рис. 3,57; 6,10). Щиток одного из перстней имитирует стеклянную вставку (кат.№4), щиток другого — состоит из двух бисерин желтого цвета (кат.№8). Стилистически данный тип оформления щитков сходен с точечным орнаментом антропо­морфных кованых пластинчатых фибул Пастырского городища, Песчанки, Салтова, датируе­мых концом VIII — началом IX вв. [21, С.15, рис.10] или концом VIII — первой половиной IX вв. [22, Рис.3]. Подобный орнамент отмечен на бронзовой пластинчатой подвеске из захоронения первой половины VIII в. (№59) могильника Мокрая Балка [23, Рис.6,б], на позолоченных наконечниках из катакомбы второй половины VIII в. (кат.№5) Старосалтовского могильника [8, Рис.3,24]

В катакомбе №13 найдена бронзовая копоушка, ручка которой была украшена про­резным геометрическим орнаментом (рис. 2,11). Как нам представляется, орнамент на ручке копоушки является близким прорезному орнаменту, представленному на двух серебряных бляшках и серебряном колчанном крючке из Муравьевского погребения [24, Рис.2,4,5]. Последнее, по обнаруженным в нем золотым византийским солидам Феодосия III (716 — 717 гг.) и Льва III Исавра (714 — 741 гг.), датируется второй половиной VIII в. Подобный, но штампованный орнамент отмечен на наконечниках пояса из катакомб №№3, 5 Дмитриевс­кого могильника [6, Рис.86]. Наконечники из данных катакомб датируются концом VIII в. [25, С.132, рис.4,25,26].

Отдаленным аналогом бронзовой литой бляшке подковообразной формы с тремя полукруглыми выступами на концах и в центральной части (кат.№3) (рис. 5,12) является серебряная поясная бляшка из того же Муравьевского погребения второй половины VIII в. [24, Рис.2,8]. Подобные по форме, но пластинчатые поясные накладки характерны для аварских древностей VIII в. [26, С. 123, рис. 13,7,5]. Подковообразные поясные бляшки, но без полукруглых выступов встречены в комплексах второй половины VIII в. (Тополи) [27, Рис.31,3], второй половины VIII — первой половины IX вв. (Старокорсуновский и Казазовский могиль­ники) [20, Рис.4,15, 7,10, 8,44, 28, Рис.1,30]

В поясной набор из катакомбы №3 входило еще семь бронзовых литых бляшек с прорезным щитком прямоугольной формы и подвижным кольцом в нижней его части (Рис. 5,14). Прямые аналоги данным бляшкам нам не известны, но относительно близкий про­резной орнамент отмечен на наконечнике пояса из катакомбы №3 Старосалтовского могильника, датируемой второй половиной VIII — первой половиной IX вв. [8, Рис.5,35]. Литые бронзовые бляшки поясного набора из катакомбы №15 (рис. 1,7) стилистически близки литой бляшке из катакомбы №16 могильника у Старого Салтова [8, Рис.6,5], штампованным бляшкам из Старокорсунского (погр.№50) и Дмитриевского (кат.№№54, 58) могильников [6, Рис.86]. Данного типа поясные бляшки характерны для раннесалтовго хронологического горизонта I/II, которая датируется концом VIII в. (780-800 гг) [25, рис.4,14-17]

В катакомбе №1 обнаружен фрагмент железной двучленной фибулы с плавно изогну­той спинкой и высоким приемником (рис. 4,13). Подобные фибулы (тип 7 по классификации А.В.Дмитриева) встречены в захоронениях могильника на р.Дюрсо [29, Рис.4,1,2,4, 6—8], в Борисовском могильнике [30, Табл.V,22-25], где они датируются второй половиной VIII — началом IX вв. Фрагмент фибулы данного типа найден в погребении №58 Старокорсунского могильника [20, Рис.8,47]. В аланских памятниках Подонья аналогичные железные фибулы (вид III-2 по С.А.Плетневой) найдены в 6 катакомбах второй половины VIII — середины IX вв. Дмитриевского могильника [6, Рис.59]. Примечательно, что фибулы данного типа в Подонье больше характерны для погребений по обряду трупосожжения. Так, они найдены в комп­лексах у сс.Тополи, Кочеток [27, Рис.31,/; 31, Рис.1,16]. Более 20 фибул данного типа обнаружено в кремационных захоронениях могильника Сухая Гомольша на Северском Дон­це [32, Рис.6, 14—18]. В целом же данный тип фибул (по материалам Подонья) больше характерен для комплексов, датируемых второй половиной VIII — началом IX вв. [33, С. 117— 123].

Бусы, обнаруженные в захоронениях могильника (табл. 2), представлены типами, ха­рактерными для памятников VIII — IX вв. [34, С.216—226]. Интересен, с точки зрения дати­ровки могильника, орнамент на бронзовом пинцете из катакомбы №1 в виде мирового древа, состоящего из цветков лотоса (рис. 4,17). Стилистически данный орнамент соответ­ствует начальному этапу освоения салтовскими мастерами «лотосовидного» орнамента, ко­торый относится исследователями к VIII — началу IX вв. [35, С.45, рис.4,1,5]

Все выше сказанное позволяет отнести время существования могильника у с.Рубежное ко второй половине VIII — началу IX вв. Облик и орнаментация керамических сосудов, обнаруженных в исследованных катакомбах, не противоречат предложенной нами датиров­ке могильника. Особенно в этом отношении показательны кувшин катакомбы №4 и кружка из катакомбы №8 (рис. 7,4; 8,6). Оба сосуда имеют на тулове по одному коническому налепу. Сосуды с налепами характерны для древностей VII — VIII вв. Северного Кавказа [36, Рис.9—13]. Кружки с подобными коническими налепами в достаточно большом количестве встречены в захоронениях Дмитриевского (кат.№№103, 130) и в тризнах Маяцкого могиль­ников [2, Рис.64; 6, Рис.72, 74; 14, Рис.22—24]. Оба некрополя датируются временем не позднее конца IX в. [2, С.64]. Как показывают северокавказские материалы в комплексах второй половины VIII в. — начала IX вв. конические налепы на тулове сосудов встречаются редко, они характерны для более раннего периода, и их количество уменьшается с 3-х до 1 — 2-х [36, С.42]. Орнамент на сосудах (кат.№№7 и 10) в виде лощеных полос, составля­ющих сетку (рис. 7,(9; 8,4), скорее характерен в целом для VIII в., чем для более позднего времени [37, С.56—57].

Таким образом, открытый могильник у с.Рубежное может быть отнесен к числу тех немногих некрополей салтово-маяцкой культуры, которые соответствуют начальному этапу заселения аланским населением бассейна Северского Донца.

Литература

1.  Аксенов B.C. Исследование салтовского могильника у с.Рубежное на Харьковщине // Древности 1996. Харьков, 1997.

2.  Флеров B.C. Погребальные обряды на севере Хазарии (Маяцкий могильник) // Материалы и проблемные исследования подревней и средневековой археологии Восточной Европы. Вып.1. Волгоград, 1993.

3.  Флеров B.C. Обезвреживание погребенных в Северном Предкавказье и на Дону в I-VIII вв. // Проблемы археологии Юго-Восточной Европы. VII Донская археологическая конференция. Рос­тов на Дону, 1998.

4.  Аксенов B.C. К вопросу об обряде обезвреживания погребенных у аланского населения салтов-ской культуры // Проблемы истории и археологии Украины. ТД. Харьков, 1999.

5. Иерусалимская А.А. Кавказ на шелковом пути. Каталог временной выставки. СПб., 1992.

6. Плетнева СА. На славяно-хазарском пограничье. Дмитриевский археологический комплекс. М., 1989.

7. Плетнева С.А. Подгоровский могильник//СА. 1962. №3.

8. Аксенов B.C. Старосалтовский катакомбный могильник // Vita antigua. 1999. №2.

9. Бабенко В.А. Дневник расколок, произведенных почетным членом Императорского Московско­го Археологического института В.А. Бабенко в сл. Верхний Салтов Волчанского уезда Харьков­ской губ. в 1914 и 15 году//Древности 1996. Харьков, 1997.

10. Покровский A.M. Верхне-Салтовский могильник//Тр. XII AC. Т.1.1905.

11. Семенов-Зусер С.А. Розкопки коло с.Верхньова Салтова 1946 р.7/Археолопчн1 лам'ятки УРСР. Т.1. КиТв, 1949.

12. Семенов-Зусер С.А. Достпдження салпвського могильника //Археолопчн1 лам'ятки УРСР. Т.З. КиТв, 1952.

13. Плетнева С.А. Салтово-маяцкая культура // Стели Евразии в эпоху средневековья. М., 1981.

14. Флеров B.C. Маяцкий могильник// Маяцкое городище. М., 1984.

15. Крыганов А.В. Нетайловский могильник // Археолопчж достпдження на УкраТн1 1992 року. КиТв, 1993.

16. Zironkina О. Seltene Perlenformen des chasarenzeitlichen Graberfeldes von «Netailovka» (Metallovka) an Nordenlichen Donee (Severskij Donee) // Perlen. Archaologie, Techniken, Analysen. Akten des Internationalen Perlensymposiums in Mannhein von 11 bis 14 November1994 herausgegeben von Uta von Freeden und Alfried Wieczorek. Band 1. Bonn, 1997.

17. Багаев M.X., Виноградов В.Б. Раскопки раннесредневекового могильника у с.Харачой // КСИА. 1972. Вып.132.

18. Винников А.З., Афанасьев Г.Е. Культовые комплексы Маяцкого селища. Воронеж, 1991.

19. Плетнева С.А. От кочевий к городам. Салтово-маяцкая культура // МИА. 1967. №146.

20. Каминский В.Н. Алано-болгарский могильник близ станицы Старокорсунской на Кубани // СА. 1987. №4.

21. Приходнюк О.М. Основн1 пщеумки та завдання Пастирського городища //Археолопя. 1998. №3.

22. Амброз А.К. К происхождению днепровских антропо-зооморфных фибул // РА. 1993. №2.

23. Ковалевская В.Б. Проблемы математической обработки археологического материала VI—IX вв. (по материалам Кавказа) // Культуры Евразийских степей второй половины I тысячелетия н.э. Самара, 1996.

24. Афанасьев Г.Е. Муравьевский клад (к проблеме оногуро-булгаро-хазарских миграций в лесо­степь)// СА. 1987. №1.

25. Комар А.В. Предсалтовские и раннесалтовский горизонты Восточной Европы (вопросы хроно­логии) // Vita antigua. 1999. №2.

26. Амброз А.К. Проблемы раннесредневековой хронологии Восточной Европы // СА. 1971. №3.

27. Кухаренко Ю.В. О некотор1х археологических находках на Харьковщине// КСИИМК. 1951. T.XLI.

28. Тарабанов В.А. Средневековый могильник у аула Казазово // Проблемы археологии и этногра­фии. Вып.II. Л., 1983.

29. Дмитриев А.В. Раннесредневековые фибулы из могильника на р.Дюрсо // Древности эпохи ве­ликого переселения народов V-VIII веков. М., 1982.

30. Саханев В.В. Раскопки на Северном Кавказе в 1911-1912 г. // ИАК. 1914. Вып.56.

31. Дегтярь А.К. Комплекс из погребения воина у с.Кочеток на Северском Донце//СА. 1984. №2.

32. Михеев В.К. Сухогомольшанский могильник // СА. 1986. №3.

33. Аксьонов B.C. Поховання з конем другоТ половини VIII-IX ст. верхньоТ течи р.Оверський Донець (за матер1алами салпвських грунтових могильниюв). Дис. ... канд. icr. наук. Харюв, 1999.

34. Деопик В.Б. Классификация бус Юго-Восточной Европы VI-IX вв. // СА. 1961. №3.

35. Фонякова НА. Лотос в растительном орнаменте металлических изделий салтово-маяцкой куль­туры // СА. 1986. №3.

36. Гавритухин И.О., Малашев В.Ю., 1998. Перспективы изучения хронологии раннесредневековых древностей Кисловодской котловины // Культуры Евразийских степей второй половины I тыся­челетия н.э. (вопросы хронологии). Самара, 1998.

37. Флеров B.C. Орнаменты салтово-маяцкой лощеной керамики // Из истории области. Очерки краеведов. Вып.II. Пенза, 1990.

На протяжении многих веков безраздельными хозяевами донских и приазовских степей являлись различные группы сарматских племен. Особый интерес представляет вопрос о формах экономических и культурных контактов небольшого нижнедонского очага оседлой культуры с центром в Танаисе и кочевников, плотным кольцом окружавших город со всех сторон, кроме водной магистрали по Меотиде. Такое соседство, без сомнения, во многом определило своеобразный облик культуры города. Эта проблема сложна, ее изучением занимались различные исследователи, применительно к самым различным эпохам. Нас инте­ресует специальный вопрос: в какой мере находки монет позволяют судить о влиянии нижнедонского очага оседлости на кочевых соседей — носителей иного культурно-хозяй­ственного типа.

Нумизматические находки в сарматских комплексах степной зоны юга России — боль­шая редкость. Каждый хорошо документированный случай обнаружения монет в кочевни­ческих погребениях рубежа и начала новой эры, безусловно, заслуживает самого присталь­ного внимания. Оценка датирующих возможностей единичных монет из степных могил при­обретает особое значение в свете дискуссий о хронологии сарматской культуры и истори­ческой интерпретации отдельных ее составляющих.

Из многих сотен сарматских погребений, исследованных ныне в пределах нижнедонс­кого бассейна, мне известно лишь два комплекса, содержащих античные монеты. Первый — из погребения у с.Чалтырь, и второй — из кургана у хут.Алитуб.

В 1996 г. Е.И.Беспалым была исследована группа курганов, расположенная на юго-западной окраине с.Чалтырь (колхоз им.Шаумяна, Мясниковский район Ростовской обл.). Тринадцать раскопанных им насыпей составляли компактный могильник сарматского време­ни. В одном из ограбленных погребений (курган №13), среди прочего инвентаря, были обнаружены три крупные бронзовые монеты [1, С.23]:

1.  Понтийское царство, обол г.Амастрии времени Митридата VI. Чекан ок.105 — 90 гг. до н.э. 27 х 29 мм, вес 17,8 г., соотношение осей — 12. (фото 1)'

Л.с: Голова Афины в шлеме с гребнем вправо; круглая надчеканка с 8-лучевой звездой. О.с: Персей, стоящий в фас; в правой руке — гарпа, в левой — голова Медузы, в поле по сторонам — АМАЕ—TPE[QN]; круглая надчеканка с 8-лучевой звездой [2, Табл.XVIII, 14\.

2.  Боспор, обол Пантикапея времени Митридата VI. Чекан ок.96/95 — 66/65 гг. до н.э. Диаметр — 28 мм, вес 16,1 г., соотношение осей — 12 (фото 2).

Л.с: Голова Мена в диадеме и фригийском шлеме; справа вверху — многолучевая звезда; в поле слева — круглая надчеканка с 8-лучевой звездой.

О.с: Дионис, стоящий влево, в руках — тирс и виноградная кисть. У ног пантера, в поле в две строки — [ПА№]—TIKA—ПА1—[TON]; в поле слева — круглая надчеканка с 8-лучевой звездой [3, Табл.VIII, 1-7, табл.А,5].

3. Боспор, обол, чеканенный от имени архонта Асандра (ок.49/48 — 45/44 гг. до н.э.). Диаметр — 26 мм, вес 13,4 г., соотношение осей — 12 (фото 3).

Л.с: Мужская голова вправо, слева вверху — круглая надчеканка с 8-лучевой звездой.

О.с: [APXONTOZ]-[AZ]ANAPOY. Прора, слева вверху — круглая надчеканка с 8-лучевой звездой [4, Табл. III,a, 11,a].

Все монеты с обеих сторон снабжены круглыми надчеканками с 8-лучевой звездой, во всех случаях штемпельные пары надчеканок различны.

Набор монет из шаумяновского погребения исключительно любопытен. Обол Амаст-рии, несомненно, попал в Северное Причерноморье в русле массового притока понтийской монеты в митридатовскую эпоху. Обильная чеканка городов южного побережья Черного моря хорошо представлена на территории Боспора и в прилегающих к нему регионах. Городская понтийская медь на несколько десятилетий стала исходным сырьем для чеканки многих типов боспорских монет [5, С.47]; ее распространение знаменовало собой изменения в денежном обращении, происшедшие с вхождением северопонтийской зоны в состав дер­жавы Митридата VI. К тому же времени относится и вторая монета из погребения — образец крупной пантикапейской меди с головой Мена на аверсе. Позднейшая монета комплекса — именной обол Асандра; она младше двух предыдущих примерно на 40 лет. Важнейшим признаком, объединяющим все монеты комплекса, являются сходные надчекан-ки с обеих сторон. До недавнего времени было известно немного монет первой половины — середины I в. до н.э., контрамаркированных подобным образом. Часто воспроизводят ред­кий пантикапейский обол времени Асандра типа голова Аполлона — лира, ветвь [6, №226; 4, Табл.III,a, 21]. Н.А.Фроловой опубликован обол типа голова Мена — Дионис, снабженный такими же надчеканками [3, Табл.А,5]. К.В.Голенко относил нанесение круглых парных надчеканок с 8-лучевой звездой к началу правления Асандра. Примечательно, что этим способом на Боспоре маркировали различные образцы крупной причерноморской меди — в первую очередь, архонтские оболы Асандра, а также другие боспорские, южнопонтийские и даже редкие херсонесские монеты [7, С.52—53, табл.1,7-Р; 8, С.87, табл.II,a].

Для характеристики рассматриваемых контрамарок исключительно важен клад, обна­руженный у пос.Батарейка I на Таманском полуострове. Этот комплекс содержал свыше 100 крупных монет, надчеканенных с двух сторон 8-лучевой звездой. Среди преобладающих в кладе оболов Асандра могут быть выделены 2 монеты Амиса митридатовской эпохи [9, С.26—27]. Авторы сообщения о кладе у пос.Батарейка 1 считали возможным отнести его сокрытие к 20-м гг. I в. до н.э. или несколько более позднему времени. Основанием для такой датировки послужила позднейшая, по их мнению, монета клада — пантикапейский тетрахалк типа голова Аполлона — пьющий Пегас [9, С.27]. Хронологическая позиция таких монет была убедительно доказана С.А.Коваленко. На основе анализа перечеканенного эк­земпляра он показал, что эмиссия монет с пьющим Пегасом на реверсе предшествовала выпуску архонтских тетрахалков Асандра типа голова Ники-прора и, следовательно, отно­сится не к поздней части его правления, а к самому началу [10, С.20—22]. По всей видимости, клад у пос.Батарейка I был зарыт в первые годы нахождения Асандра у власти. Набор монет из шаумяновского погребения имеет прямые параллели в кладе у Батарейки; оба комплекса в разных масштабах отражают один и тот же эпизод из денежного обращения Боспора в начале правления Асандра. Все эти обстоятельства позволяют признать за моне­тами из кургана 13 хорошие датирующие возможности.

В 1971 г. при исследовании курганного могильника у хут.Алитуб на донском левобере­жье, в кургане 26, было обнаружено богатое непотревоженное женское сарматское погре­бение. Помимо прочего инвентаря, в нем найдены 3 бронзовые боспорские монеты, лежав­шие стопочкой. Одна монета представляет тип голова Гелиоса — полумесяц, звезда, ВАЕ. Две другие однотипны: бюст Гермеса в петасосе вправо — крылатый кадуцей в венке, Z, ВАЕ. Обе монеты чеканены одним штемпелем лицевой стороны. Оборотные стороны пло­хой сохранности, но, судя по различному начертанию буквы А в монограмме, они принадле­жат разным штемпелям. Лучшие из существующих изображений монет из Алитуба приведе­ны в публикации комплекса [11, цветная вклейка стр.3, вверху].

Монеты из кургана 26 неоднократно упоминались в литературе. Уже в первом, предварительном, сообщении о раскопках близ Алитуба они были определены как об­разцы боспорской меди конца I в. до н.э. — без дальнейших уточнений [12, С.125]. Алитубские монеты упомянуты в работе Б.А.Раева, посвященной римским импортам на Нижнем Дону. Две из них (со ссылкой на определение Д.Б.Шелова) приписаны чеканке Митридата VI, а одна — Асандра [13, С.10]. По мнению Б.А.Раева, между предложенной им датой комплекса в кургане 26 (начало второй половины I в. н.э.) и периодом обраще­ния этих монет не существовало противоречия [13, С.44]. Наконец, монеты воспроизве­дены в публикации погребения в кургане 26. Они параллельно определены по работам В.А.Анохина 1986 г. и Н.А.Фроловой 1997 г. и отнесены к так называемому второму правлению Динамии с датой 9/8 гг. до н.э. — 7/8 гг. н.э. — по Анохину [11, С.59—60]. Следует вспомнить, что в более ранней работе Н.А.Фроловой монеты из Алитуба были включены в сводный каталог медных боспорских монет конца I в. до н.э. — начала I в. н.э. [14, С.13, 15].

Значение алитубского кургана 26 в качестве хронологического репера, на мой взгляд, настолько значительно, что оценка датирующих возможностей найденных в нем монет зас­луживает особого внимания и требует дополнительной аргументации.

Все монеты из Алитуба принадлежат к хорошо известной в боспорской нумизматике группе, объединяющим признаком которой является наличие монограммы ВАЕ. Типологи­ческое своеобразие и разнообразие, разветвленная система номиналов, несомненная при­надлежность к одному из наиболее сложных и загадочных эпизодов боспорской истории, редкость многих типов — все это издавна привлекало внимание к монетам с монограммой ВАЕ. По всей видимости, их выпуск был сопряжен с масштабными историческими события­ми; проблема интерпретации группы не дает покоя нескольким поколениям исследователей. Все попытки связать эти монеты с конкретным правлением до сих пор следует считать дискуссионными, как и многие реконструируемые моменты в политической и династийной истории Боспора последней четверти I в. до н.э. Для уточнения принадлежности монет с монограммой ВАЕ необходимы дополнительные материалы. Важнейшими моментами в их атрибуции в настоящий момент можно считать:

1.  Относительно-хронологическую последовательность монет с монограммами ВАЕ— ВАМ-ВАР.

2.  Вероятную принадлежность монет групп ВАЕ и ВАМ к хронологическому интервалу с 12 г. до н.э. по 14 г. н.э. — времени появления статеров с монограммой ВАР, принадле­жащих чекану Аспурга [14, С.4—5; 4, С.38].

Крупные монеты типа голова Гелиоса — полумесяц со звездой — большая нумизмати­ческая редкость. Экземпляр из Алитуба — второй достоверно зарегистрированный; ранее все издания, посвященные боспорской нумизматике, иллюстрировались изображением моне­ты, хранящейся в Эрмитаже. Редки и монеты типа бюст Гермеса — кадуцей в венке с обозначением номинала в 7 единиц (Z). Помимо алитубских, Н.А.Фроловой учтены три экземпляра — два из Эрмитажа и один из ГИМ [14, С. 15]. Мне известна еще одна монета этого типа, хранящаяся в частной коллекции. Присутствие в алитубском кургане сразу трех крупных, очень редких боспорских монет, принадлежащих одной группе, на мой взгляд, служит выразительным доказательством их датирующего значения. Представляется, что хронологический разрыв между датой чеканки монет, найденных в Алитубе, и временем их попадания в землю был незначительным. Длительное совместное существование и путеше­ствие этих монет, а затем захоронение с представительницей сарматской знати в глубине степей представляется маловероятным.

Сложная историко-политическая ситуация, сложившаяся на Боспоре в середине — второй половине I в. до н.э., несомненно, способствовала контактам варварской и боспор­ской социальных элит. По всей видимости, монеты попали в кочевую среду в результате двух различных эпизодов сарматско-боспорских контактов, один из которых имел место в начале правления Асандра, а второй — примерно на рубеже эр. Первый момент хронологически сопряжен со сложной историей обретения Асандром боспорского трона, второй — с эпо­хой деятельности Полемона I.

Представляется, что люди, оставившие шаумяновский и алитубский погребальные ком­плексы, имели смутное представление о денежных функциях находившихся в их распоряже­нии монет. В руках кочевых варваров миниатюрные кружочки малоценного металла, снаб­женные изображениями, очевидно, обретали статус фетишей — вместе с другими затейли­выми безделушками, которыми так обильны богатые сарматские погребения.

В поисках источника поступления монет к донским сарматам необходимо иметь в виду территориально близкий памятник, содержащий массовый античный нумизматический мате­риал. Таковым, безусловно, является Танаис. При общей малочисленности танаисских монет I в. до н.э. — начала I в. н.э. в городских находках представлены обол типа Мен — Дионис, именной обол Асандра, а также две монеты группы ВАЕ. Это позволяет считать Танаис одним из наиболее вероятных источников нумизматических находок из колхоза Шаумяна и Алитуба. Очевидно, редкие и совершенно чуждые быту и культуре кочевых сарматов монеты могут отражать какие-то достаточно активные контакты обитателей Танаиса с представите­лями кочевой знати. Их целью могло быть обеспечение поддержки или, по крайней мере, нейтралитета кочевников в условиях надвигавшейся с Боспора опасности — военного рейда Полемона против непокорного города.

Помимо двух донских курганов, мне известен только один комплекс сарматского круга с античными монетами. Он обнаружен в бассейне р.Белая в Башкирии и содержал пантика­пейский обол и понтийский тетрахалк времени Митридата VI (Иштуганово, к.5, погр.4 [15, С.242—245]). Нумизматический материал из трех сарматских погребений имеет ряд сходных характеристик. Во всех случаях в могилах обнаружено более одной монеты, все они отно­сятся к I в. до н.э. и представляют крупные номиналы боспорской и понтийской меди. Вряд ли редчайшие находки медных монет в сарматских могилах могут отражать какие-либо торговые связи кочевников с периферийными центрами античного мира [15, С.245]. По всей видимости, обмен стоимостей между этими сторонами реализовался в иной сфере, не тре­бовавшей присутствия городской или царской разменной монеты. Для сарматов донских степей медные монеты не могли быть ни реальным платежным средством, ни престижными подарками дипломатического ранга. В этом качестве более уместно было бы видеть боспор­ские монеты высшего номинала, но они совершенно неизвестны в сарматских погребальных комплексах.

Подводя итог, мы можем констатировать, что идея денежного обращения на основе металлической монеты оставалась чуждой миру кочевых сарматов на всем протяжении его существования. Ярким свидетельством тому являются материалы Нижнего Подонья — одной из наиболее мощных и активных зон контактов номадов и северопонтийской цивилизации.

Литература

1.  Беспалый Е.И. Курганы сельской округи Танаиса // ИАИАНД-1995-1997. Вып.15. 1998.

2.  Babelon Е., Reinash Th. Recueil general des monnaies grecques d'Asie Mineure, Pont et Paphlagonie. T.1, fasc.1. Paris, 1904.

3.  Фролова H.A., Ireland S. О хронологии эмиссий монет на Боспоре в митридатовский период (110/109 — 63 гг. до н.э.) // Древности Боспора. Вып.2. М., 1999.

4.  Фролова НА. Монетное дело Боспора. T.I. М., 1997.

5.  Шелов Д.Б. Материалы к истории денежного обращения в городах Боспора в VI-I вв. до н.э. // НЭ. TV. М„ 1965.

6.  Анохин В.А. Монетное дело Боспора. Киев, 1986.

7.  Голенко К.В. К датировке некоторых монет Херсонеса // НЭ. ПГ.III. М., 1962.

8.  Голенко К.В. Монеты, найденные при раскопках в Керчи в 1964 г. // ВДИ. 1970. №2.

9.  Карелин А.А., Молчанов А.А. Клад надчеканенных оболов Асандра (к истории денежного обра­щения на Боспоре в I в. до н.э.) // Седьмая всероссийская нумизматическая конференция. ТДС. М., 1999.

10.  Коваленко С.А. Об одном редком перечекане меди Асандра // Восьмая всероссийская нумиз­матическая конференция. ТДС. М., 2000.

11.  Засецкая И.П., Ильюков Л.С., Косяненко В.М. Погребальный комплекс среднесарматской куль­туры у хут.Алитуб // ДА. 1999. №2.

12.  Засецкая И.П., Лагоцкий К.С., Маловицкая Л.Я. Иследования Манычского отряда // АО-1971 г. М., 1972.

13. Raev В.А. Roman imports in the Lower Don Basin. BAR Int. Sen, 278, 1986.

14. Фролова H.A. Медные монеты Боспора конца I в. до н.э. — начала I в. н.э. // НЭ. T.XV. М., 1989.

15. Кропоткин В.В., Обыденное М.Ф. Находка античных монет в погребении кочевника на Южном Урале // СА. 1985. №2.

«Курган 21, самый большой из недвиговских, с огромною впадиной на вершине и большими присыпями с запада, юга и востока. По его близости к ручью Донскому-Чулеку мы дали ему имя Чулецкого. Надеясь нойти в нем если не сохранившуюся в целости гробницу, то по крайней мере склеп, интересный в архитектурном отношении, мы решились копать этот курган...».

Леонтьев П.М. Археологические разыскания на месте древнего Танаиса и в его окрестностях. Пропилеи. Сборник статей по классической древности. Книга IV. М., 1854, с. 499.

Могильник, окружающий Танаис с запада, севера и востока, насчитывает несколько сотен курганных насыпей и тянется по водоразделу между балками Донской Чулек — Каменная на расстояние около 5 км.

Большой курган (рис. 1; 2), располагающийся в 1150 м к северу от городища, в Недвиговке называли «Раскопанным» еще в 1960-х годах [1, С.84]. «Царским» курган был впервые назван И.С.Каменецким в отчете о разведках Донской экспедиции в 1977 г. [2, С.22, 95].

Происхождение названия «Раскопанный» стало понятно благодаря данным аэрофо­тосъемки участка — в восточной поле кургана на снимках (рис. 3; 4 — на цветной вклейке) хорошо видна траншея почти правильной четырехугольной формы. На поверхности кургана эта траншея, размерами около 30 на 6 м, имеет аморфную форму из-за сильно оплывших бортов и эрозии почвы.

П.М.Леонтьев, один из первых археологов — исследователей Танаиса, упоминает о раскопках большого Чулецкого кургана (№21, согласно плану 1853 г., предоставленному в Министерство уделов) [3, С.499—500; 4, Л.65] (см. Документ 2 и 3). После отъезда П.М.Леонтьева раскопки были продолжены А.Авдиевым [5, лл. 78 ^о6, 79 °⁶; 6, Л.82] (см. Документ 1 и 4). Восточная пола кургана была до материка разрезана траншеей длиной 13, шириной от 2 до 3 саженей. Приступая к раскопкам кургана, Павел Михайлович Леонтьев надеялся найти в нем каменную гробницу или склеп, но результаты работ не оправдали его ожиданий. В результате раскопок, длившихся месяц и десять дней, были выявлены лишь следы «особенного способа насыпки кургана»: «землю на него возили, очевидно, по дороге, улиткообразно вьющейся от подошвы до вершины» [3, С.500]. Кроме того, на вершине кургана была глубокая впадина — след прежних грабительских раскопок [5, Л.79].

Весной и осенью 2000 г. на поверхности Царского кургана и в непосредственной близо­сти от него была проведена комплексная разведка: геофизические измерения, визуальные наблюдения и сбор подъемного материала. Были использованы также данные аэрокосми­ческого зондирования.

Вокруг большого кургана (его диаметр — 85 х 100 м, высота — около 10 м) были зафиксированы курганы меньшего размера, образующие кольцо вокруг центрального (раз­меры участка — 280 х 200 м). Данные были подтверждены космическими снимками.

Геофизическая разведка позволила выявить особенности конструкции Царского кур­гана и одного из курганов меньшего размера, располагавшегося к ЮЗ от центрального. На поверхности большого кургана исследования проводились при помощи метода измерения сопротивления грунта на глубине около 1,5 — 2 м. Использовалась двуэлектродовая сис­тема [7]. Померы фиксировались в метровой сетке (т.е. каждый метр с севера на юг и с запада на восток). В результате измерений были выделены несколько участков с аномали­ями высокого сопротивления (рис. 6). Один из участков располагался вдоль разреза 1853 г. (рис. 6,4), и, по-видимому, высокое сопротивление здесь объяснялось присутствием отвала, состоявшего из глины и камней. Второй участок находился" в северной поле (рис. 6,5; 7; 9). Пояс шириной около 7 м, прослеженный на измеренных участках, вероятнее всего, очер­чивает первоначальный контур насыпи кургана, не сохранившейся к настоящему времени из-за распашки.

Ближе к центру находятся аномалии подчетырехугольной формы (рис. 6,6,7; 8), зале­гающие на глубине около 2 м от поверхности. Одна из них, расположенная в западном секторе, предположительно, вызвана наличием ограбленной гробницы. Через этот участок проходит хорошо заметная на поверхности кургана грабительская траншея. Вторая анома­лия, вероятно, является результатом присутствия нетронутой гробницы, несколько смещен­ной к СЗ от центра кургана.

Можно предположить, что Царский курган был сооружен в эпоху бронзы. Но нельзя исключить, что подсыпки насыпи могли совершаться и после сооружения более поздних впускных погребений — их наличие предполагают фрагменты светлоглиняных амфор пер­вых веков нашей эры, найденные на поверхности кургана в кротовинах.

Геофизические исследования были также проведены на небольшом кургане, располо­женном к ЮЗ от Царского (рис. 2). Данные измерений позволили обозначить окружность крепиды (рис. 10; 11), сохранившейся к северу и западу от центрального погребения, по-видимому, ограбленного (заметно мощное скопление глины и камней — возможно, из граби­тельской ямы). Наличие крепид в конструкциях курганов, принадлежащих жителям Танаиса, хорошо известно из раскопок некрополя [1, С.69; 8, С.53, сноска 126, С.63, 66; 9, курган 60].

Полевая разведка в октябре 2000 г. показала, что полы Царского кургана при глубокой вспашке (более 0,5 м) ежегодно подрезаются (за каждый полевой сезон теряется не менее 50 см окружности полы кургана) Глубокая вспашка разрушила каменные крепиды и остат­ки тризн на двух курганах, расположенных к востоку и юго-западу от Царского. На повер­хности распаханных курганов обнаружены многочисленные фрагменты светлоглиняных ам­фор, в том числе с двуствольными ручками типа С1 в по классификации С.Ю.Внукова [10, С.43—49, рис.1], датирующиеся второй четвертью I — началом II вв. н.э.

Вероятно, описанный погребальный ансамбль (Царский курган с окружающими его ма­лыми курганами) является одним из самых северных, принадлежащих некрополю Танаиса.

Документ 1

«Начиная с 11 Сентября раскопка большого кургана, названного в донесении Про­фессора Леонтьева Чулецким, продолжалась до 21го октября. Пройденная в длину тринадцать и образовавшаяся в тридцать шесть квадратных сажень площадь земли, очищенная до материка, убедила, что в кургане боковых гробниц не находится, что и подтвердилось боковыми слоями земли, объясняющими способ его насыпки. Так как средина кургана представляет значительную впадину, а сделанные на ней опыты по­казали следы идущей в глубину раскопки, то продолжать работу до средины кургана было бы не только бесплодно и сопряжено с большими издержками, по высоте насыпи более четырех сажен, которую требовалось снять, но и по медленности копки, кото­рая производилась наперевал земли в то место, откуда предварительно вынималась до материка, так что только можно было производить ее небольшим числом людей, почему и окончить капку до наступления зимы было совершенно безнадежно. Между тем раскопка в последнее время одного небольшого кургана без впадины, находяще­гося почти на том же расстоянии от городища и составляющего как бы западную оконечность по-видимому той же гряды курганов к которой можно отнести и большой Чулецкий показала, находкою под срединою его Татарской магилы, как сомнительно копать в такам отдалении от древнего акрополя».

(Из письма А.Авдиева графу Л.А.Перовскому, г.Ростов-на-Дону, 10 Ноября 1853 года с приложением четырех ведомостей // Архив ИИМК. Ф.9, д.25, лл.78 ⁰⁶ - 79 °⁶).

Документ 2

«Курган 21, самый бальшай из недвигавских, с огромною впадиной на его вершине и большими присыпями с запада, юга и востока. По его близости к ручью Донскому-Чулеку мы дали ему имя Чулецкаго. Надеясь найти в нем если не сохранившуюся в целости гробницу, та па крайней мере склеп, интересный в архитектурном отноше­нии" (Английский путешественник Кларк упоминает, что в его время был разрыт один курган близ Таганрога насупротив Азова. Вещи найденныя были расхищены, но уцелел тщательно слаженный из камня склеп со сводом (Clarke Travels etc. London 1813, Vol. 1, p. 338). Такой склеп мажно ожидать найти и в Чулецком кургане; очень может быть, что Кларк именно о нем и говорит, мы решились копать этот курган, хотя он требовал большого числа рабочих и много времени. Работы начаты с 11 сентября и продол­жались до 21 октября. Для сокращения работ выбрана присыпь восточная, которая менее других; на ней начат разрез, направленный с подошвы к вершине кургана па материку. Ему была дана у падашвы ширина в 3 сажени; по мере приближения к центру он понемногу был суживаем, так что достигнув центра, он имел бы только 2 сажени 3 ширину. В длину ан был праведен всего на 13 саженей, причем 36 квадратных саже­ней площади очищено да материка. Работа производилась на перевал. Оказались гори­зонтальные слои земли, как бы уезженной, между толстыми пластами гораздо более оыхлой земли. Эта произошла без всякого сомнения, от особенного способа насыпки кургана; землю на нега возили очевидно по дороге улиткообразно вьющейся от подо­швы до вершины; довольна значительная ширина уезженных полос показывает, что для того употреблялись большие телеги, запряженные волами. Были также заметны сле­ды идущей в глубину прежней раскопки. Так как ширина разреза позволяла употреб­лять только от 8 до 12 человек рабочих, та во втарай половине октября было ясно, что нельзя надеяться достигнуть склепа прежде наступления морозов; боковых же могил ожидать было нельзя, как показывала насыпка кургана. Поэтому работы остав­лены, как сказано выше, 21 октября».

(Леонтьев П.М. Археологические разыскания на месте древнего Танаиса и в его окрестностях. Пропилеи. Сборник статей по классической древности. Книга IV. М.,1854,С.499-500)

Литература.

1.  Шелов Д.Б. Отчет о работах танаисского отряда Нижне-Донской экспедиции в 1965 г. // Архив археологического музея-заповедника «Танаис» (без шифра).

2.  Каменецкий И.С, Науменко С.А., Балабина В.И., Кильмаев В.В. Отчет Донской экспедиции за 1977 г. // Архив ИА РАН. Р-1 №8097.

3.  Леонтьев П.М. Археологические разыскания на месте древнего Танаиса и в его окрестностях. Пропилеи. Сборник статей по классической древности. Книга IV. М., 1854.

4.  Леонтьев П.М. Ведомость о раскопках на Недвиговских курганах // Архив ИИМК. Ф.9, д.25.

5.  Письмо А.Авдиева графу Л.А.Перовскому от 10 ноября 1853 года с приложением четырех ведо­мостей // Архив ИИМК. Ф.9, д.25.

6.  Авдиев А. Продолжение Ведомости о раскопках Недвиговских курганов // Архив ИИМК. Ф.9, д.25.

7.  Мисевич К. Геофизическая разведка для спасательных археологических раскопок // ДА. 1999. №2.

8.  Шелов Д.Б. Танаис и Нижний Дон в первые века нашей эры. М., 1972.

9.  Арсеньева Т.М. Отчет о раскопках на городище и могильнике Танаиса в 2000 г. // Архив архео­логического музея-заповедника «Танаис» (без шифра).

10. Внуков СЮ. Хронологические разновидности светлоглиняных амфор с двуствольными ручка­ми // ДА. 1999. №1.

Сосудики, выточенные из мягких пород камня (алебастра, мрамора и др.), довольно часто встречаются в сарматских погребениях. На эту категорию погребального инвентаря давно обратили внимание исследователи. Так, П.Pay, среди инвентаря, характерного для раннеримской стадии (А) сарматской культуры, хронологические рамки которой определя­лись автором от конца t в. до н.э. до конца tt в н.э., называл сосудики из алебастра [1, С.110]. Б.Н.Граков, М.П.Абрамова, К.Ф.Смирнов, А.С.Скрипкин и другие исследователи также счи­тали алебастровые сосуды одним из признаков сусловской (или среднесарматской) культуры [2, С.105; 3, С.60—61; 4, С.168; 5, С.99]. Было отмечено, что эта категория инвентаря начинает встречаться в сарматских могилах уже в раннесарматское время, но наиболее характерны они для среднесарматского периода. Ранние сосудики в большинстве своем представляют собой открытые прямоугольные или ромбовидные плошки; в первых веках наибольшее распространение получили закрытые сосудики с округлым или вытянутым туловом и выра­женным венчиком [4, Рис.1, 2, 3].

Типология каменных сосудиков была разработана К.Ф.Смирновым; они объединялись вместе с глиняными курильницами [4, С.166—179], но различное функциональное назначение этих двух категорий погребального инвентаря, как представляется, требует рассмотрения их по отдельности. В задачи данной работы не входит создание общей типологии ритуальных каменных сосудиков всей сарматской культуры, а рассматривается материал только между­речья Волги и Дона из погребений среднесарматского времени.

В основу типологии положены общие принципы выделения основных частей сосуда (тулова, дна, горла, венчика). Основным критерием при выделении типов является форма тулова, в качестве вариантообразующих признаков выступает наличие (или отсутствие) ру­чек, поддонов. Также учитываются общие пропорции сосуда.

Всего нами учтено в междуречье Волги и Дона в погребениях среднесарматского времени 33 ритуальных каменных сосудика (целых или во фрагментах), происходящих из 29 комплексов; к тому или иному типу можно отнести только 23 целых или практически целых сосуда.

Tип 1. Сосудики приземистых пропорций с раздутым (почти биконическим) туловом, плоским выделенным дном и отогнутым наружу венчиком (рис. 3). Вариант 1. Без ручки (рис. 1,1,2).

Вариант 2. С ручкой в виде лежащего зверя (рис. 1Д4).

Tип 2. Сосудики средних пропорций с округлым туловом, округлым уплощенным дном и слегка отогнутым наружу венчиком. Донышко одного сосуда имеет сквозное отверстие (рис. 1,5-7).

Тип 3. Сосудики средних пропорций с округлым туловом, плоским (иногда выделен­ным) или округлым дном и слегка отогнутым наружу венчиком. На тулове обычно имеется ручка либо в виде простого выступа, либо в виде лежащего зверя (рис. 1,<9).

Тип 4. Сосудик средних пропорций с округлым туловом, плоским выделенным дном, высоким узким горлом и утолщенным венчиком. На тулове имеется ручка в виде прямоуголь­ного выступа (рис. 1,10).

Тип 5. Сосудики вытянутых пропорций с плавно расширяющимся к нижней части туло­вом, плоским (иногда выделенным) или уплощенным дном и отогнутым наружу венчиком.

Вариант 1. Без ручки (рис. 1,# 2,1,2).

Вариант 2. С ручкой в виде лежащего зверя (рис. 2,3).

Тип 6. Сосуд с цилиндрическим туловом, плоским дном и отогнутым наружу венчиком. Тулово украшено рельефным валиком в виде «меандра» (рис. 2,5).

Тип 7. Сосуд вытянутых пропорций (высота более чем в 3 раза превышает ширину). Тулово удлиненное, слегка расширяется ко дну; дно уплощенное, венчик не сохранился. В верхней части, на противоположных сторонах сосуда, находятся 2 небольших выступа (рис. 2,4).

Тип 8. Сосуды в форме низких мисочек.

Вариант 1. Асимметричные сосудики, вероятно, повторяющие форму раковины: один край утолщен и поднят над другим, дно уплощено (рис. 2,6).

Вариант 2. Сосудик с равными по высоте округлыми стенками, дно уплощено, венчик прямой и слегка наклонен внутрь (рис. 2,7).

Вариант 3. Сосудик полусферической формы с прямым венчиком и выделенным дном (рис. 2,8).

Тип 9. Двойной приземистый сосудик, состоящий из двух округлых емкостей, на каж­дой из которых имеется слегка выделенная вертикальная ручка-выступ и плохо сохранив­шийся венчик (рис. 2,10).

Анализ встречаемости каменных сосудиков в сарматских могилах рассматриваемой территории позволяет сделать некоторые наблюдения.

Данная категория инвентаря встречается в могильный ямах различных типов (табл.1)

Большинство алебастровых сосудиков сопровождало женские захоронения (16 случа­ев), реже — мужские (7) и детские (2).

Интересно, что во всех мужских погребениях из нашей выборки каменные сосудики проявляют высокую взаимовстречаемость с оружием, причем довольно разнообразным. В шести погребениях (из семи) встречены наконечники стрел, в четырех погребениях — мечи, в трех — наконечники копий и в двух — длинные боевые ножи. Важно отметить, что мечи и кинжалы из рассматриваемых мужских погребений относятся к типам, довольно редко встречающимся в среднесарматское время. Кинжалы, происходящие из могильников Алитуб (к.21, погр.2) (раскопки И.П.Засецкой, 1971 г.) и Высочино IV (к.4, погр.1) (раскопки Е.И.Беспалого, 1985 г.), не имели навершия и перекрестия, рукоятка под прямым углом переходила в клинок. Подобные мечи А.М.Хазанов относил к типу III [6, С. 17]. Кинжал из погребения 3 кургана 8 Арбузовского могильника имел прямое перекрестие и сложное навершие, «состо­ящее из двух одинаковых железных пластин сегментовидной формы, с прослойкой дерева между ними и двумя бронзовыми заклепками в углах, пластины имеют две большие симмет­ричные прорези, разделенные вертикальной стойкой... Одна сторона навершия покрыта золотой фольгой» [7, С.147, рис.36,27]. Интересный набор вооружения был найден в могиль­нике Первомайский VII (к.14, погр.З). Он состоял из длинного меча без навершия, с бронзо­вым ромбовидным перекрестием (тип I по А.М.Хазанову) и короткого кинжала с прямым перекрестием и навершием, представлявшим собой деревянный округлый набалдашник, обтянутый красной кожей [8, Рис.4,3,4, с. 172, 176]. Длинные мечи указанного типа, как считает А.С.Скрипкин, имеют восточное происхождение [9, С.8, 9]. Также с Востока, очевид­но, происходит и уникальный поясной набор, найденный в этом же погребении [8, С. 178]. В погребении 2 кургана 9 могильника Плоский I, где был обнаружен алебастровый сосудик с зооморфной ручкой, найдены также наконечник копья и два длинных боевых ножа [10, Рис.3,3-5]. По мнению некоторых исследователей, сарматские длинные ножи близко стоят к боевым ножам, широко распространенным к востоку от сарматских земель [11, С.155]. Таким образом, нетипичность для среднесарматской культуры мечей, найденных в рассмат­риваемых мужских погребениях с каменными сосудиками, и восточные параллели позволяют говорить, по крайней мере, о неординарности этих захоронений.

В женских погребениях алебастровые сосудики довольно часто встречаются с брон­зовыми зеркалами. Кроме зеркал рядом с каменными сосудиками находят предметы, имевшие, вероятно, ритуальное значение: абразивные плитки, ножички, раковины, куски мела. Такое соседство, очевидно, свидетельствует в пользу ритуального назначения самих сосудиков. К.Ф.Смирнов отмечал, что внутри каменных сосудов «встречались мел в порош­ке, различные краски (желтая, красная)» [4, С.168]. Внутри двойного сосудика, найденного в детском погребении из могильника Красногоровка I (к.1, погр.З) (раскопки Е.В.Беспало­го, 1984 г.), в разных емкостях были обнаружены остатки вещества желтого и коричневого цвета. Желтым веществом также был наполнен сосудик из погребения 1 кургана 28 мо­гильника Новый [7, С.52]. Возможно, эти вещества в сосудах представляют собой остатки каких-то мазей, которые, по данным Плиния Старшего, обычно хранились в алебастровых сосудах, или же остатки растительных красок, применявшихся сарматами и другими пле­менами «для раскрашивания своего тела ради красоты или постоянных священных обрядов», как сообщает тот же Плиний. Далее он пишет, что «у варварских народов женщины намазывают друг другу лица, а у даков и сарматов даже мужчины разрисовывают себе тела» (Плиний. Естественная история, XXII,2). Это свидетельство Плиния объясняет факт нахождения алебастровых сосудиков не только в женских захоронениях, но и в мужских.

Таким образом, каменные сосудики, встречающиеся в сарматских погребениях, скорее всего, употреблялись для хранения мазей, растительных и минеральных красок, которые использовались как в быту, так и при совершении священных обрядов (в том числе и погребальных).

Часто каменные сосудики в погребениях располагались у берцовых костей погребен­ного — справа, слева или между ними (28%), реже — в ногах у стоп, у правого колена, у правого плеча, у правой кисти, за головой (по 11% в каждом случае) и еще реже — у левого плеча, у левого локтя, у левой кисти (по 5,5%). Обращает на себя внимание превалирование случаев расположения сосудиков с правой стороны, в отличие от левой, что, вероятно, связано с религиозными воззрениями сарматов. Надо отметить, что у мно­гих древних народов, в частности у индоевропейцев, левая рука считалась «нечистой», а понятие «правый» обладало более положительной окраской, чем понятие «левый» [12, С.207-208].

Несколько слов следует сказать и о каменных сосудиках с зооморфными ручками. Эти сосудики тесно связаны с сарматской зооморфной керамикой, которая широко распростра­няется в южнорусских степях, начиная с начала нашей эры [5, С.207]. Некоторые исследо­ватели относят время появления данной группы керамики к более раннему времени — I в. до н.э. [13, С.32; 14, С.8]. По мнению В.Б.Виноградова, появлению зооморфной керамики предшествовало распространение в сарматской среде дорогой металлической посуды и алебастровых туалетных сосудиков с ручкой в виде зверя [13, С.41]. Но представляется, что появление этих трех категорий вещей относится примерно к одному времени и связано с приходом в степи Восточной Европы племен, в основе своей аланских, которые привнесли в сарматскую культуру новые восточные элементы и дали толчок развитию новой волны скифо-сарматского звериного стиля.

Алебастровые сосудики с зооморфными ручками, очевидно, получают распростране­ние с конца I в. до н.э. — начала I в. н.э. и существуют весь I в. н.э. Нижняя дата этих хронологических рамок находит подтверждение в материалах сарматских погребений, об­наруженных в различных районах Азиатской Сарматии.

Из районов Заволжья (Сусловский курганный могильник) происходит алебастровый сосуд с ручкой в виде лежащего зверя. Он найден в погребении, которое по обряду захо­ронения (диагональное положение костяка) и погребальному инвентарю: зеркалу типа 1.6 по А.С.Скрипкину, железным наконечникам стрел типов 11.4 и 13.3 [5, С.141, с.153], сероглиня-ной кружке, находящей ближайшие аналоги в керамике III — I вв. до н.э. из Центрального Предкавказья [15, Рис.13], — можно датировать концом I в. до н.э. — началом I в. н.э. Очевидно, к этому же времени относится алебастровый сосудик из погребения 5 кургана 2 могильника Цаган-Усн VII (территория Калмыкии) (рис. 1,4), в котором среди инвентаря был найден кувшин также кавказского происхождения типа 3 по М.П.Абрамовой; кувшины этого типа бытовали в Центральном Предкавказье в III — I вв. до н.э. [15, Рис.8]. Вероятно, некоторые типы ранней кавказской керамики продолжали употребляться сарматами и после начала нашей эры [16, С.141].

К группе ранних погребений «Золотого кладбища» в Прикубанье И.И.Гущина и И.П.Засецкая отнесли захоронение в кургане 43 у станицы Казанской и датировали его второй половиной I в. до н.э. — первой половиной I в. н.э. [17, С.51, рис.3]. Данный комплекс среди инвентаря содержал два близких по форме алебастровых сосудика с зооморфными ручка­ми. Серебряная чаша с ручкой в виде сидящей птицы из этого погребения находит аналогии в жутовском кургане 28 на Аксае, из которого происходят серебряные чаши с ручками в виде сидящего орла, входившие в богатый набор металлической посуды, датируемый В.П.Ши­ловым первой половиной I в. н.э. [18, С.150]. Остальной инвентарь (золотые нашивные бляшки, серебряное китайское зеркало, пиксида) из кургана 43 «Золотого кладбища» имеет яркие параллели в богатых погребениях сарматской знати I в. н.э. (Третьяки, к.16; Кобяково, к. 10; Высочино VII, к.28; Дачи, к. 1 и др.).

1-м в. н.э. можно датировать погребение 1 кургана 79 Жутовского могильника, в кото­ром алебастровому сосудику с зооморфной ручкой (рис. 1,12) сопутствовал разнообразный вещевой материал, обычно встречающийся в погребениях I в. н.э. Это зеркало типа 6.7 по классификации А.С.Скрипкина [5, С. 152], гагатовые стрелковидные подвески типа 84 [19, С.18], фрагменты деревянного сосуда с металлическими обкладками, богатый набор сероглиняной и красноглиняной со следами красного лака посуды. К этому же времени относится и погребение из кургана 9 могильника Плоский I, о котором говорилось выше.

Таким образом, вышеприведенный анализ погребального обряда и различных катего­рий инвентаря позволяет предположить, что каменные сосудики с зооморфными ручками были широко распространены у сарматов в I в. н.э. Очевидно, во II в. н.э. они уже не употреблялись.

Рассматривая данную категорию погребального инвентаря, следует остановиться и на вопросе о значении и смысловой нагрузке зооморфных ручек, встречающихся на сарматских каменных сосудиках. Как было отмечено выше, они тесно связаны с зооморфной керами­кой, поэтому к ним, вероятно, можно отнести все, что было сказано исследователями по этому вопросу о месте зооморфной керамики в религиозных представлениях сарматов [20, С.183, 206; 21, С.247; 13, С.44, 45; 22, С.177, 178]. Здесь не приводятся различные точки зрения авторов на эту проблему, они общеизвестны, но следует заметить, что наиболее верным представляется мнение К.М.Скалой о, главным образом, предохранительных функ­циях зооморфных ручек. Декоративным назначением этих ручек (а эту функцию считал главной В.Б.Виноградов) трудно объяснить тот факт, что среди рассматриваемой группы керамики, встречающейся как на городищах (Кобяковское и др.), так и в сарматских погре­бениях первых веков нашей эры, часто попадаются сосуды с сильной степенью стилизации зооморфных ручек, когда изображение животного угадывается с большим трудом. Фигурка животного нередко выполнена очень схематично и определима только по вертикальному или по двум круглым налепам на верхней части ручки [5, Рис.14,38; 7, Рис. 17,55, 19,14, 21,25; 23, С.9, рис.2,1,2,5, 1,11; 24, Рис.41,3, 43,8,9]. Как правильно было отмечено В.М.Косяненко, изображения животных на ручках представляли собой символы [22, С. 176], а символы всегда понятны людям, ими оперирующим, и не нуждаются в реалистическом их изображении. Возможно, достаточно было всего лишь придать какому-то предмету, пусть даже очень условно, сходство со значимым символом, и этот предмет обретал определенную магичес­кую силу. Так, вероятно, обстояло дело и с зооморфными ручками, часто присутствующими на сарматских глиняных и каменных сосудах.

Говоря о близости зооморфной керамики и каменных сосудиков с ручкой в виде зверя, следует отметить и некоторые различия между этими двумя категориями вещей. Первое отличие каменных сосудиков заключалось в традиции изготавливать их ручки в виде фигур хищников кошачьей породы, тогда как ручки глиняных сосудов изображали различных по видовой принадлежности животных: барана, кабана, собаку, птицу и др. [13, С.44].

Очевидно, это было связано с религиозными представлениями и отражало особую роль, которую играли каменные сосудики в жизни сарматов. Второе отличие — в трактовке позы животно­го: на глиняных сосудах зверь всегда стоит, его тело оторвано от тулова сосуда; на камен­ных флаконах хищник изображен в лежачей позе, как бы припавшим к земле (рис. 1,5,4 12). Образ лежащего кошачьего хищника был широко распространен в искусстве звериного стиля как в скифскую эпоху [25, Рис.1,2, 14,12,13], так и в сарматский период — в первых веках нашей эры. Яркий пример тому — фалары с фигурками лежащих львов из кургана у поселка Дачи [26, Рис.8, 9].

Отдельную группу представляют собой алебастровые сосуды, по форме напоминаю­щие раковины (рис. 2,6). Речные и морские раковины нередко встречаются в погребениях среднесарматского времени. Некоторые из них, вероятно, использовались в качестве посуды «для разведения румян и белил» [2, С. 111] или вообще каких-либо красок. Такое же приме­нение можно предположить и для алебастровых сосудов, выполненных в форме раковины. Данных для датировки сосудиков этого типа не очень много. Предположительно они суще­ствовали на протяжении всего I в. н.э., о чем свидетельствует их взаимовстречаемость с плоскими зеркалами без ручек (тип 1.0 по А.С.Скрипкину [5, Рис.44]).

Интерес представляет алебастровый двойной сосудик"(тип 9) (рис. 2,10), обнаруженный в погребении 3 кургана 1 могильника Красногоровка I (раскопки Е.И.Беспалого, 1984 г.). Это детское захоронение содержало очень разнообразный инвентарь, позволяющий довольно твердо датировать данный алебастровый сосуд. Керамика из этого погребения относится к посуде, бытовавшей в I в. н.э. Серолощеный сосудик с биконическим туловом (тип К25 по А.С.Скрипкину) находит аналоги среди посуды, происходящей из погребений Танаисского некрополя I в. н.э. [27, С.28, 31], а серолощеный кувшинчик близок кавказским сосудам (тип 11 по М.П.Абрамовой), распространенным в I — начале II в. н.э. [15, С. 134, рис.27—32]. Погребенного сопровождал богатый набор бус, фигурных пронизей и подвесок из египет­ского фаянса, бытовавших, главным образом, в I в. н.э. (типы: 9, 16, 44, 67, 72, 73) [19, С.32— 45]. Зеркала с боковой петелькой, валиком по краю и умбоном в центре М.П.Абрамова относит к I в. н.э., не исключая возможности их существования за пределами Северного Кавказа, в том числе и в Поволжье, и в начале II в. н.э. [28, С. 129]. Уточнить время сооруже­ния этого захоронения позволяет одночленная лучковая фибула с подвязным приемником, относящаяся ко 2-му варианту первого типа (по А.К.Амброзу). Этот вариант фибул был распространен во второй половине I — начале II вв. н.э. [29, С.49]. Таким образом, красно-горовское погребение, содержащее двойной алебастровый сосудик, можно датировать вто­рой половиной I — началом II вв. н.э.

Следует отметить, что сдвоенные каменные сосудики кроме Нижнего Дона встречены также в погребениях Нижнего Поволжья [30, Рис. 16,3, 21,2]. Аналогичные по форме, но изготовленные из глины сосудики найдены как в северных районах расселения сарматов — Бердиевский могильник, кург.8, погр.4 (раскопки И.В.Сергацкова), кург. 16 у с.Ново-Липовка в Саратовской области, так и на Северном Кавказе [31, Рис.96; 15, Рис.56,27]. Глиняный сдвоенный сосудик, состоящий из двух цилиндрических емкостей, был найден при раскопках в 1970 г. на Подазовском городище (раскопки Е.М.Алексеевой, И.С.Каменецкого, 1970 г.).

Приведенные выше примеры показывают, что сдвоенные сосудики из глины и мягких пород камня были распространены в I в. н.э. на обширной территории и использовались как сарматами, так и населением оседлых центров.

Для остальных типов каменных сосудиков точных данных для датировки нет, но все они происходят из сарматских комплексов, относящихся к I — началу II вв. н.э.

Подводя итоги рассмотрению ритуальных каменных сосудиков среднесарматского вре­мени, можно сделать некоторые выводы.

Сосудики, выточенные из мягких пород камня (алебастра, мрамора и др.), являются одним из маркеров среднесарматской культуры. Наибольшее распространение каменные сосудики получили в I в. н.э. В первой половине II в. н.э. они, вероятно, выходят из употреб­ления.

Интересную группу представляют алебастровые сосудики с зооморфными ручками. Они тесно связаны с зооморфной керамикой и дорогой металлической посудой с ручкой в виде зверя, встречающейся в среднесарматских погребениях. Как отмечалось выше, эти три категории вещей появились у сарматов южнорусских степей примерно в одно время — на рубеже эр, что было связано с приходом новых племен, в основе своей аланских, которые привнесли в сарматскую культуру новые элементы. Зооморфные ручки на сарматских сосу­дах, скорее всего, играли магическую, охранительную роль.

Каменные сосудики употреблялись сарматами для хранения мазей, растительных и минеральных красок, о чем свидетельствуют как археологические, так и письменные ис­точники. Применение этих красок могло быть разнообразным. Женщины, вероятно, использовали их в качестве косметических средств, мужчины могли применять их для нанесе­ния татуировок или боевой раскраски. Не случайно алебастровые сосудики обнаружены в воинских мужских погребениях и проявляют высокую взаимовстречаемость с разнообраз­ным оружием: стрелами, мечами, копьями, длинными боевыми ножами. Алебастровые сосу­дики, обнаруженные в мужских погребениях, вероятно, как-то были связаны с воинской практикой.

Литература

1.  Rau P. Die Hugelgraber romischer Zeit an der Unteren Wolga. Pokrawsk, 1927.

2.  Граков Б.Н. Пережитки матриархата у сарматов // ВДИ. 1947. №3.

1.  Абрамова М. П. Сарматская культура I! в. до н.э. — I в. н.э. (по материалам Нижнего Поволжья. Сусловский этап) // СА. 1959. №1.

2.  Смирнов К.Ф. Курильницы и туалетные сосудики Азиатской Сарматии // Кавказ и Восточная Европа в древности. М., 1973.

3.  Скрипкин А.С. Азиатская Сарматия. Волгоград, 1990.

4.  Хазанов A.M. Очерки военного дела сарматов. М., 1971.

5.  Илькжов Л.С, Власкин М.В. Сарматы междуречья Сала и Маныча. Ростов-на-Дону, 1992.

6.  Мамонтов В.И. Погребение знатного воина из кургана у пос.Первомайский // ДД. 1995. Вып.4.

7.  Скрипкин А.С. Китайские впечатления российского археолога // Вестник ВГУ. Серия 4: История. Философия. Вып.1. Волгоград, 1996.

8.  Копылов В.П., Кузнецов В.В., Янгулов С.Ю. Исследования экспедиции РГПИ в Багаевском рай­оне Ростовской области в 1989 г. // ИАИАНД-1989. Вып.9. 1990.

9.  Мыськов Е.П., Кияшко А.В., Скрипкин А.С. Погребение сарматской знати с Есауловского Аксая // Нижневолжский археологический вестник. Вып.2. Волгоград, 1999.

10. Маковский М.М. Сравнительный словарь мифологической символики в индоевропейских язы­ках. Образ мира и миры образов. М., 1996.

11. Виноградов В.Б. К вопросу об изображении животных на сарматской керамике // Археологичес­кий сборник. М., 1961.

12. Литвинский Б.А. Кангюйско-сарматский фарн (к историко-культурным связям племен Южной России и Средней Азии). Душанбе, 1968.

13. Абрамова М.П. Центральное Предкавказье в сарматское время (III в до н.э. — IV в. н.э.). М., 1993.

14. Гпухов А.А., Скрипкин А.С. Савромато-сарматские погребения из курганов в районе поселка Котлубань// Историко-археологические исследования в Нижнем Поволжье. Вып.З. Волгоград, 1999.

15. Гущина И.И., Засецкая И.П. К вопросу о хронологии и происхождении «Золотого кладбища» в Прикубанье (по материалам раскопок Н.И. Веселовского) // Проблемы хронологии сарматской культуры. Саратов, 1992.

16. Шилов В.П. Очерки по истории древних племен Нижнего Поволжья. П., 1975.

17. Алексеева Е.М. Античные бусы Северного Причерноморья // САИ. 1978. Вып.Г1-12.

18. Скалой К.М. Изображения животных на керамике сарматского периода // Труды отдела истории первобытной культуры. Т.1. П., 1941.

19. Кастанаян Е.Г. Сарматскив сосуды из Тиритаки с ручками в виде животных// СА. 1951. №XV.

20. Косяненко В.М. Зооморфная керамика некрополя Кобякова городища: искусство и магия // ИАИАНД-1995-1997. Вып.15. 1998.

21. Косяненко В.М. Хронология сероглиняной керамики некрополя Кобякова городища (раскопки 1956 — 1962 гг.) // Известия РОМК. Вып.6. Ростов-на-Дону, 1989.

22. Максименко В.Е. Сарматы на Дону (археология и проблемы этнической истории) // ДД. 1998. Вып.6.

23. Переводчикова Е.В. Язык звериных образов. Очерки искусства Евразийских степей скифской эпохи. М., 1994.

24. Беспалый Е.И. Курган сарматского времени у г.Азова // СА. 1992. №1.

25. Шелов Д.Б. Некрополь Танаиса // МИА. 1961. №98.

26. Абрамова М.П. Зеркала горных районов Северного Кавказа в первые века нашей эры // История и культура Восточной Европы по археологическим данным. М., 1971.

27. Амброз А.К. Фибулы юга Европейской части СССР // САИ. 1966. Вып.Д1-30.

28. Синицын И.В. Древние памятники в низовьях Еруслана (по раскопкам 1954—1955 гг.) // МИА. 1960. №78.

29. Максимов Е.К. Отчет об археологических раскопках в Саратовской области летом 1968 г. // Ар­хив ИА РАН. 1969. Р-1 №3653.

Этот памятник был открыт в 1976 г. Н.Д.Прасловым и до недавнего времени был исследован гораздо слабее, чем другие памятники, расположенные у х.Кременского Ростов­ской области (рис. 1). В обнажении склона балки Бирючьей в момент открытия и некоторое время после него четко фиксировались кремневые изделия, которые были представлены в виде небольшого скопления. После того, как обрывистая часть склона и, соответственно, скопление обрушились, находки в обнажении стали отмечаться лишь спорадически. Склады­валось впечатление, что на данном участке балки мало находок. Поставленная в 1991 г. зачистка позволила выявить 2 бедных археологических горизонта. Среди изделий преобла­дали продукты первичного расщепления: нуклеусы, отщепы, грубые пластины и осколки. Это дало нам повод предварительно зачислить данный памятник в мастерские по первичной обработке кремня [1, С.23—24] и считать его наименее перспективным из всех памятников в балке Бирючьей.

В 1997 г. в верхней части одного из молодых оврагов, прорезающих склон балки, было выявлено недавно обнажившееся в результате эрозионных процессов крупное скопление кремневых изделий. Здесь в 1999 г. заложены раскоп длиной 5 м и шириной 4 м, превращен­ный внизу в зачистку шириной 2 м, и отдельно зачистка длиной 5 м. Ставились следующие задачи: установить характер и особенности горизонта находок, по возможности его грани­цы, а также наличие нижележащих, т.е. более древних культурных горизонтов в пределах позднего палеолита. Стратиграфия отложений на Бирючьей балке 1 в целом такая же, как на остальных памятниках (рис. 2). Выявлено, в частности, что современная почва подсти­лается светло-бурым суглинком, обогащенным белоглазкой, а также прослоями бурого и желтоватого суглинков. Три нижних прослоя суглинков имеют большую мощность. Крем­невые изделия связаны с желтовато-бурым суглинком и залегают на глубине около 1 м от поверхности. Другие суглинки в раскопе и зачистке №2 находок не содержали. В зачистке №3, в кровле бурого суглинка, на глубине 5 м от поверхности обнаружены кремневые предметы. Характерно, что суглинок, в котором залегали находки, частично затронут солифлюкционными процессами. В отдельных местах данный суглинок сохраняет свою структуру.

Кремневые изделия в раскопе образуют довольно крупное скопление длиной 5 м и шириной 3 м (рис. 3). Мощность его колеблется в пределах 20 — 25 см. оно приурочено непосредственно к склону балки и имеет небольшое «падение». В самом этом скоплении отмечены небольшие концентрации находок. Судя по тому, что многие кремневые изделия уходят в восточную и южную стены раскопа, размеры зафиксированного здесь скопления будут увеличены. Показательно, что во время разборки культурного слоя условными гори­зонтами очертания и характер крупного скопления менялись незначительно. Все это указы­вает на его непотревоженный характер. Перемещения слоя вниз по склону или не было вообще, или оно было незначительным.

Стратиграфическая позиция слоя с находками может быть уточнена по аналогии с рас­положенным рядом памятником Бирючья балка 1а (рис. 1). Здесь выявлены два основных культурных слоя: слой 2 связан с бурым суглинком, а слой 3 приурочен к желтоватому суглинку [2, С.487]. Находки 2-го слоя залегают на глубине около 1,5 м. Логично будет считать, что изделия, обнаруженные на Бирючьей балке 1, коррелируются со слоем 2 Бирючьей балки 1а.

В зачистке №3 скопление кремневых изделий имеет в длину 1,2 м и ширину 0,4 м. Нельзя исключить того, что находки опустились по солифлюкционной или другой западине, как это установлено для слоев 2 и 3 Бирючьей балки 2 [3, С.26]. Но в разрезе хорошо зачищенной стены зачистки установить следы опускания предметов не удалось. Не исключе­но, что это скопление потревожено лишь в незначительной степени. Вполне возможно, что речь идет о слое Зв, содержащем на памятниках Бирючья балка 2, 1а и 1в предположитель­но находки ранней поры позднего палеолита. Данный вопрос еще предстоит выяснить в ходе дальнейших раскопок.

Приступим к описанию находок. Они полностью представлены каменными изделиями. Кости животных отсутствуют. Какого-либо существенного отличия между предметами, выяв­ленными в условных горизонтах, нет. Речь идет об одном культурном слое. Изделия имеют преимущественно одностороннюю патину, легкую оглаженность и слабую поврежденность краев. Отдельные предметы не латинизированы вовсе. Однако отмечено несколько изделий с заметной двусторонней патиной. Сильно заполированных (в силу естественных причин) участков на кремневых изделиях мало. Всего в раскопе найдено 4655 изделий. Гораздо меньше находок обнаружено в зачистке №3: скоплении и промоине, расположенной неда­леко от него. Практически все предметы изготовлены из кремня и только единичные — из песчаника.

Нуклеусы демонстрируют в основном параллельный плоскостной принцип расщепле­ния. Выделено 3 грубообъемных нуклеуса. На рабочей поверхности нуклеусов изредка встречаются негативы пластинчатых снятий. Отметим, что маловыразительные нуклеусы об­наружены также в слое 2 Бирючьей балки 1а. Типы отщепов распределяются следующим образом: первичные (11 экз.), полупервичные (280 экз.), с частичной коркой (269 экз.), отщепы без корки (782 экз.). Многие отщепы сломаны. Длина подавляющей части отщепов в пределах 2 — 5 см, а толщина — 1 — 2 см. Преобладает огранка продольная (1—2 грубых негатива), грубая двускатная плоская и многорядная. Реже встречается огранка радиальная, продольно-поперечная, поперечная и конвергентная (рис. 4,1,5). Всего насчиты­вается 73 качественных заготовки (рис. 4, 1; 6,5; 7,6). Среди них выделено 54 леваллуазских скола.

Целых пластин мало. Пластины представлены главным образом различными фрагмен­тами (верхними, средними и нижними частями). Огранка их достаточно грубая. Ширина пластин в пределах 2 — 3,5 см, а толщина — 0,3 — 1,3 см. Пластин с геометрически правильной огранкой не так уж много. Нужно заметить, что нуклеусов, с которых могли быть сняты пластины, на памятнике практически не обнаружено. Имеются лишь отдельные плас­тинчатые сколы на рабочей поверхности единичных нуклеусов с параллельным плоскостным принципом расщепления. В то же время не приходится сомневаться в том, что некоторые пластины были сколоты преднамеренным образом. Другие же, вероятно, получились при изготовлении двусторонних орудий или случайным образом при снятии отщепов с нуклеусов, а точней, в ходе удаления карнизов у их приплощадочной части. Другими словами, это — отходы производства.

Определенный интерес представляют осколки. Осколки средних размеров составляют 721 экз. (28,61%), осколки мелкие и чешуйки — 1681 экз. (66,70%), очень мелкие осколки и чешуйки — 118 экз. (4,68%). Уместно будет допустить, что основная часть мелких и очень мелких осколков и чешуек возникала при изготовлении двусторонних орудий и в меньшей степени — расщеплении нуклеусов. При этом нужно обратить внимание на небольшое число очень мелких осколков и чешуек. Вероятно, что определенная их часть могла быть унесена водой. Однако, скорей всего, это объясняется присутствием большого числа крупных и грубых бифасиальных форм и отсутствием мелких орудий подобного рода, т.е. законченных наконечников.

Перейдем к орудиям. Отбойниками являются желвак яйцевидной формы и массивный отщеп (рис. 4,4). У последнего следы ударов в виде забитости локализуются на необрабо­танной поверхности отщепа. Упомянем орудия (их 15 экз.), среди которых с той или иной степенью уверенности можно выделять скребловидные и скребковидные орудия (рис. 4,2,7; 5,4), пластины с грубой ретушью, отщепы с регулярной и нерегулярной ретушью, а также неопределенные обломки орудий. У одного крупного грубого скребка, выполненного на первичном отщепе, на одном из краев со стороны брюшка отмечено несколько крупных и мелких фасеток ретуши (рис. 5,4). Причем мелкая ретушь является забивающей, которая, вероятнее всего, возникла в процессе использования орудия, может быть, в качестве рету­шера. Типичные скребки (рис. 4,6) и скребла редки. Упомянем остроконечник (рис. 4,3) и отщеп с базальным утончением (рис. 4,8). Стоит обратить внимание на сложную морфоло­гию одного из скребковидных орудий (рис. 4,2). В определенной степени это словесное сочетание кажется противоречивым. Речь идет об орудии, у которого брюшко исходного отщепа оформлено удлиненными сколами по всей поверхности. Возможно, что это было осуществлено с целью уплощения заготовки. Характерно, что рабочее лезвие оформлено небрежно и не по всему обводу грубой ретушью. Массивный отщеп с частично регулярной ретушью на дистальном конце можно относить к атипичным скребкам или заготовке скреб­ков (рис. 4,7). Сложным в типологическом отношении является также крупный первичный отщеп с регулярными некрупными сколами по одному боковому краю (рис. 5,5). Дистальный конец оформлен частично со спинки, а также крупным сколом со стороны брюшка. Назвать такое орудие скреблом было бы неверно не только по причине крупных размеров орудия, но также из-за наличия важного формообразующего элемента — дистального конца, выде­ленного преднамеренно. Правильней это изделие причислить к атипичным макроорудиям, имеющим отношение к процессу изготовления двусторонних наконечников.

Наибольший интерес представляют бифасиальные формы (рис. 5,3; 6,1-4, 7,1-3). Выде­лено несколько грубых орудий подобного типа (рис. 6,1,4). Один из грубых бифасов (рис. 6,4) имеет весьма массивное основание, которое не удалось уплощить. Данный бифас следу­ет относить к числу технологически неудачных экземпляров. Другие бифасы — менее мас­сивны. Почти все они представлены обломками (рис. 5,3; 6,2, 7,2-3). Данные бифасы в своем большинстве имеют зауженную форму. У некоторых экземпляров отмечена миндалевидная форма. Рассматриваемые бифасы грубо обработаны: сколы и ретушь отделки практически отсутствуют. Некрупные целые бифасы морфологически также невыразительны (рис. 6,3; 1,1). Принимая во внимание аналогичные предметы из Бирючьей балки 2 и 1а, следует допускать, что все бифасиальные формы — это незаконченные, прежде всего неполучивши­еся орудия, а, точней, наконечники, оставленные на начальной стадии обработки.

Целые двусторонние наконечники или их обломки не были найдены. Однако отмечено несколько орудий, у которых вчерне оформлена модель именно данного орудия. По анало­гии с материалами слоев 2 и 3 Бирючьей балки 2, а в равной мере 1а и 1в, можно полагать, что речь идет об этой группе орудий, имевших, вероятно, листовидную форму. Учитывая типологию изделий и их состав, оправданно будет связывать индустрию Бирючьей балки 1 с мастерской по изготовлению заготовок листовидных острий. Окончательное оформление осуществлялось в другом месте, т.е. на стоянке. При этом следует оговориться, что после­дующие работы на памятнике могут внести поправки и даже изменения в его функциональ­ный тип. Одной из особенностей культурного слоя на мастерских является наличие отдель­ных скоплений, имеющих неодинаковые размеры и, что существенно, разный типологичес­кий состав индустрии.

Кратко остановимся на находках, обнаруженных в зачистке 3. Среди изделий, проис­ходящих из скопления, выделены нуклевидные обломки (10 экз.), нуклеусы (2 экз.), отщепы (125 экз.), пластины (17 экз.), боковые сколы (4 зкз.), осколки и чешуйки (87 экз.), орудия (4 экз.). Преобладают отщепы с частичной коркой или без корки. Целые пластины единичны. Огранка их довольно грубая. Орудий мало, но они интересны и показательны. Выделены отщеп с ретушью, обломок неопределимого орудия из песчаника и 2 обломка бифасов. На сохранившемся конце орудия из песчаника видна забитость от систематических ударов. Возможно, что это фрагмент отбойника. Один из бифасов представлен крупным обломком (рис. 5,2). У орудия прослеживается миндалевидная форма. Оно достаточно массивно в сечении. Сколы и ретушь отделки на данном орудии отсутствуют. Второе бифасиальное орудие имеет отчетливо выраженную зауженную форму (7,4}. Его правильней называть не бифасом, а наконечником. Это — крупный обломок орудия. Оно имеет грубую обработку и неровные очертания. Речь идет о незаконченном орудии. Из промоины, где материал явно переотложен, происходит несколько отщепов, осколков, а также орудий. Среди последних выделены чоппинг, отщеп с ретушью, скребловидное орудие и обломки бифа­сов (2 экз.). Последние имеют зауженные пропорции и массивное сечение (рис. 5,1; 7,5). Как отмечалось выше, стратиграфическая позиция данных находок не ясна. Являются ли они инситными или переотложены, еще предстоит решить. Тем не менее можно считать, что типологически бифасы похожи на бифасы из слоя 2 рассматриваемого памятника и слоев 2 и 3 Бирючьей балки 1а. Уверенно относить эти предметы к слою Зв пока нет оснований.

Говорить о хронологических рамках 2-го слоя Бирючьей балки 1 пока не представля­ется возможным, поскольку естественно-научное исследование еще не проводилось. Что касается сравнения памятника с Бирючьей балкой 2, то рассматриваемый слой уместно сопоставлять со слоем 3 последней, который увязывается с началом осташковского оледе­нения. Но это предварительное суждение, и оно нуждается в подтверждении. Говоря о типологических аналогиях индустрии слоя 2 Бирючьей балки 1, следует, прежде всего, обратиться к материалам слоев 2 и 3 Бирючьей балки 1а, где обнаружено большое число сходных по форме бифасов и незаконченных крупных листовидных острий преимуществен­но в виде обломков. Ставить вопрос о культурном статусе памятника также еще рано из-за отсутствия четких диагностических форм орудий. Ясно, что данная индустрия пока не может быть причислена к группе стрелецких памятников и, видимо, относится к иной археологичес­кой культуре. С другой стороны, решение вопроса о культурной основе индустрии мастер­ских объективно является нелегким делом, учитывая функциональный тип памятника, т.е. отсутствие законченных, функционально значимых орудий и присутствие большого числа незаконченных, неполучившихся орудий и заготовок. Будущие раскопочные и естественно­научные работы на данном памятнике, несомненно, внесут ясность в затронутые в статье вопросы.

Литература

1. Матюхин А. Е. Палеолитические мастерские Восточной Европы. Автореф. дис.... докт. ист. наук. СПб., 1996.

2. Matioukhm А. Е. Les ateliers paleolithiques superier de la vallee du Donets Severski (region de Rostov, Russie)// L'Anthropologie. T.102. 1998. №4.

3. Матюхин A. E. Палеолитическая мастерская в бассейне Нижнего Дона // Археологические вес­ти. 1994. №3.

При изучении курганов южнорусских степей мы видим все возрастающую интеграцию археологии и естественных наук. Эти комплексные исследования вовлекли в сферу общих интересов с одной стороны специалистов в области археологии, этнологии, истории, а с другой — антропологии, почвоведения, палеоэкологии, микробиологии, минералогии, бота­ники и многих других дисциплин. Столь тесная интеграция упомянутых наук оказалась дале­ко не случайной. Во-первых, уже не вызывает сомнений, что грунтовые памятники древней и средневековой истории одновременно являются и памятниками природы [1, С. 19—22]. Под разновозрастными курганными насыпями до наших дней сохранились палеопочвы прошлых эпох, по стратиграфии и различным свойствам которых (морфологическим, химическим, микробиологическим, минералогическим и др.) можно реконструировать историю разви­тия природной среды и ее отдельных компонентов. Во-вторых, в курганных захоронениях в качестве атрибутов погребального обряда нередко встречаются растительные и живот­ные остатки (древесина, кора, семена, кости и др.), которые дают возможность судить об особенностях древней флоры и фауны. И, наконец, в-третьих, использование разнообраз­ных методов естественных наук в исследовании стратиграфии курганов, погребального инвентаря, минеральных и органических соединений из могильных ям позволяет уточнить или расширить существующие представления об истории степных обществ, а зачастую и получить принципиально новые данные для решения тех или иных этноархеологических проблем. В свете сказанного нашей основной задачей было комплексное археологическое и естественно-научное изучение одного из курганных могильников пустынно-степного За­волжья с целью получения новой информации о палеопочвах и природной обстановке в регионе, об особенностях погребального обряда, относительной хронологии памятников, сезоне их сооружения.

Объектом исследований послужил курганный могильник «Колобовка—3», располо­женный в 1 км к северу от с.Колобовка Ленинского района Волгоградской области, в окрестностях известного Царевского городища (золотоордынский город Сарай-ал-Дже-дид). Раскопки проводились археологической экспедицией Волгоградского государствен­ного университета под руководством И.В.Сергацкова. Могильник приурочен ко второй надпойменной террасе Волго-Ахтубы с абсолютными отметками 10 — 15 м. Участок, где расположены памятники, представляет собой выровненную поверхность со слабым уклоном в западном направлении, перепад высот составляет 3 м на 1,5 км. С севера он ограничен долиной реки Царевочка, впадающей в Ахтубу, с юга — лиманным понижением. Курганы образуют цепочку в направлении восток—запад. Могильник находится на староза­лежном участке (не менее 15 — 20 лет) с восстановившимся естественным растительным покровом. Доминирует полынная ассоциация, встречаются также типчак, солянки, рогачик и др.

В природном отношении исследуемая территория входит в зону пустынной степи (или полупустыни). Климат района континентальный, годовая норма атмосферных осадков — около 300 мм. В современном почвенном покрове здесь преобладают светло-каштановые почвы в комплексе с солонцами. В понижениях рельефа развиты лугово-каштановые, лиман­ные выщелоченные почвы. С поверхности терраса сложена желто-бурыми лессовидными засоленными суглинками, которые с глубины 1,5 — 2,5 м подстилаются песчаными отложе­ниями. Над последними нередко фиксируются темные гумусированные прослои, представля­ющие собой древнюю погребенную денудированную лиманную почву, вероятно, позднеплейстоценового возраста (не менее 12—15 тыс. лет назад).

В составе курганной группы «Колобовка—3» раскопано 10 курганов (фото 1). Все они относятся к сарматской эпохе и датируются первыми веками нашей эры. В некоторых курганах были впускные средневековые погребения. В задачу авторов настоящей статьи не входила полная археологическая характеристика изученных памятников, публикация этих материалов — дело ближайшего будущего. Мы остановимся на кратком описании лишь тех захоронений, где проводился биоморфный анализ подстилок, результаты которого будут приведены ниже. Одним из самых ранних в могильнике было погребение 2 в кургане 6. Оно является основным и совершено в подбойной могиле (рис. 1, фото 2). Погребенная ориен­тирована черепом на юго-запад. Инвентарь захоронения многочисленный и выразительный: каменная плитка, жаберная крышка осетра, гончарная и лепная посуда (6 сосудов), бронзо­вые «шпильки», фибула, стеклянные и каменные бусы и подвески. Керамика и лучковая подвязная фибула раннего варианта позволяют датировать этот комплекс первой половиной I в. н.э. В этом захоронении отмечен интересный факт, а именно: череп погребенной носил следы искусственной кольцевой деформации, что для среднесарматской культуры случай довольно редкий.

Погребение 2 в кургане 4 совершено в широкой прямоугольной яме, ориентированной по оси север—юг. К сожалению, оно было нарушено впускным средневековым захоронени­ем, а позже разграблено. Все же отдельные находки (осколки глиняного сосуда, железные черешковые наконечники стрел) позволяют датировать погребение среднесарматским вре­менем (I — начало II вв. н.э.). Оба рассмотренных захоронения по погребальному обряду и вещевому материалу целиком вписываются в круг памятников среднесарматской культуры [2, С.29—188], а погребение 2 в кургане 6 в хронологическом отношении может считаться одним из эталонных ее памятников.

Курган 1 был сооружен в позднесарматское время (вторая половина II — первая половина III вв. н.э.). В него впущены два средневековых захоронения. Из них особый интерес представляет погребение 3, совершенное в могильной яме прямоугольной формы, ориентированной по оси северо-восток — юго-запад (рис. 2, фото 3). На перекрытие могилы была уложена шкура лошади. Впоследствии кости лошади вместе с перекрытием просели в заполнение ямы. Также на перекрытии лежали железные стремена. В челюстях лошади находились железные удила, а на черепе и около него обнаружены серебряные с позолотой бляхи оголовья и бляшки уздечного набора, покрытые тисненым растительным орнаментом. На дне могилы расчищены скелеты мужчины (возраст 20 — 22 года) и ребенка (около двух лет). В погребении обнаружены остатки лука, колчана, железные наконечники стрел, нож, бронзовая пряжка с растительным орнаментом, серебряный на­конечник ремня, покрытый позолотой и таким же орнаментом. Особенности погребально­го обряда и вещевой материал позволяют отнести это захоронение к числу торческих (гузских) погребений и датировать его X — XI вв. н.э. [3, С. 162; 4, С.218]. В степях подобных памятников немного, так как гузы лишь прошли по ним, кочуя в течение одного поколения.

Характерной особенностью рассмотренных захоронений являлось наличие на дне мо­гильных ям подстилок органического происхождения. Были отобраны образцы для идентифи­кации состава подстилочного материала с помощью биоморфного анализа. Последний пред­ставляет собой изучение макро- и микроостатков биоты (биоморф), в частности, фитолитов, спор, пыльцы, панцирей диатомовых водорослей, растительного детрита, древесного угля и др. последовательно под бинокуляром, оптическим и электронным сканирующим микроско­пами [5, С.12—14). В наших исследованиях ведущее место занимал фитолитный анализ, поэтому остановимся на нем подробнее. В процессе жизнедеятельности в определенных клетках растений осаждается аморфная кремнекислота. Заполняя со временем всю клетку, она формирует ее кремниевую копию — фитолит. Формы фитолитов специфичны, что позволяет использовать их в качестве диагностического показателя растительных остатков на таксономическом уровне семейства и даже рода. Этих биоморф особенно много форми­руется у злаков, осок, мхов, в хвое ели и сосны. При попадании растительного опада в почву или грунт фитолиты сохраняются in situ многие тысячи лет. В заключение подчеркнем, что биоморфный анализ в последние годы находит все более широкое применение при изучении археологических объектов [6, С.62—89; 7, С.30—41]. Итак, перейдем к рассмотрению полу­ченных результатов.

Образцы подстилок исследовались под бинокуляром и при необходимости с помощью электронного сканирующего микроскопа AMRAY 1832 I в межкафедральной лаборатории электронной микроскопии биологического факультета МГУ им.М.В.Ломоносова (руководи­тель Г.Н.Давыдович). В среднесарматском захоронении первой половины I в. н.э. (курган 6, погребение 2) подстилка была двухслойной: на древесной коре уложен слой травы. В зоне их контакта обнаружено большое количество пустых яиц насекомых. Наличие подобных полых сферул в подстилочном материале в практике наших исследований отмечается впер­вые. Вероятно, насекомые изначально обитали в коре дерева. При попадании в могилу для них сложилась более благоприятная экологическая ситуация (Наличие значительного количе­ства свежего травянистого растительного материала, повышенная влажность), которая акти­визировала репродуктивную функцию.

Отметим еще одну чрезвычайно интересную находку. На дне одного из сосудов, находившихся в погребении, обнаружено около двадцати хитиновых надкрыльев насеко­мых. По определению Е.В.Комарова (Волгоградская ГСХА), они принадлежат двум ви­дам жуков семейства жужелиц Carabidae: Taphoxenus gigas и T.rufitarsis. Данные виды относятся к подстилочно-почвенным жужелицам, распространенным в пустынно-степной зоне. Они являются плотоядными хищными насекомыми, которые питаются почвенными беспозвоночными (дождевыми червями, моллюсками, насекомыми и др.). Активный жиз­ненный цикл этих жуков приходится на теплый период года, преимущественно на лето. Не вызывает сомнений, что найденные надкрылья принадлежат древним жужелицам, которых привлекла находившаяся в сосуде пища (молочная или мясная), причем могила в этот момент была еще  открытой. Горшок стал для них ловушкой, из которой жуки выбраться не смогли в силу специфики двигательного аппарата, не позволяющего пере­мещаться вверх по поверхностям с отрицательными углами. Подтверждением древности насекомых является и то, что обычно жужелицы обитают под камнями, в наземной растительной подстилке, в трещинах и норках в верхнем почвенном слое. Глубже 50 — 70 см они, как правило, не проникают. Уровень же дна могильной ямы расположен на 150 см от современной поверхности. Таким образом, полученные естественно-научные данные дают основания считать, что погребение 2 в кургане 6 было совершено в теплый период года, очевидно, летом.

В другом среднесарматском захоронении (курган 4, погребение 2) подстилка оказа­лась многокомпонентной. В ее составе присутствуют древесина, темная плотная спрессо­ванная масса, трава, в большом количестве семена. Микрофотографии исследованных компонентов сделаны на электронном сканирующем микроскопе (фото 4 — 7). Подстилка естественным путем переплетена старыми минерализованными корнями растений, покры­тыми большим количеством колоний шарообразных микроорганизмов (фото 4). Вероятно, эти микроорганизмы появились в древности, так как в настоящее время на дне могильной ямы отсутствует необходимый органический субстрат для их активной жизнедеятельности. Биоморфный анализ показал следующее. Древесные остатки, слагающие нижнюю часть подстилки, представлены ясенем Fraxinus (фото 5). Электронное микроскопирование тем­ной спрессованной массы дало основание считать, что это кожа (фото 6). Чрезвычайно интересным объектом оказались семена. Их определение выполнено в Германии докто­ром С.Райхль. Высокая степень разложения материала не позволила ей уверенно диагно­стировать семена до уровня вида, однако несомненно они представляют род Rumex (щавель), семейство Polygonaceae (гречишные) (фото 7). По заключению А.М.Ермолаева (ИФХиБПП РАН), скорее всего семена принадлежат щавелю конскому (R.confertus). В районе исследований на полупустынных участках, к одному из которых приурочена кур­ганная группа «Колобовка—3», в настоящее время (кстати, также как и 2000 лет назад) доминирует типчаково-полынная растительная ассоциация. Щавель же — растение сравни­тельно влажных мест обитания, к числу которых в ближайших окрестностях расположения могильника относятся Волго-Ахтубинская пойма, долины мелких речек и ручьев, лиманы, балки и т.п. Поэтому не вызывает сомнений, что сбор растений происходил в одном из упомянутых элементов рельефа. Фаза плодоношения (появления семян) у щавеля наступает в середине лета. Следовательно, погребение 2 в кургане 4 было совершено не ранее третьей декады июня. Более точный срок определить затруднительно, так как на стебле семена щавеля могут сохраняться вплоть до наступления зимы. Вместе с тем, вызывает большое сомнение использование в момент захоронения засохших («умерших») растений. Скорее всего погребальный акт происходил в июле-августе. На наш взгляд, установленный факт использования щавеля в погребально-поминальной обрядности мог оказаться далеко не случайным. Издавна известны его целебные свойства при расстройствах желудочно-кишеч­ного тракта, внутренних кровотечениях и др. Кроме того, корневища щавеля использовались при дублении кожи, изготовлении органо-минеральных красок желтого и красного цвета. Таким образом, это растение находило широкое применение в жизненном и производствен­ном циклах населения прошлых эпох.

При полевом изучении средневекового захоронения (курган 1, погребение 3) обнару­женные фрагменты подстилки были диагностированы как древесные остатки. Лаборатор­ный анализ показал ошибочность такого мнения. Изученный образец представляет собой уплотненную травянистую массу на древесной коре. «Ленты» последней расположены крест-накрест. Очевидно, нижняя часть подстилки была сплетена из коры. Более определенно говорить об этом не представляется возможным из-за небольшого объема образца. Таким образом, использование биоморфного анализа в изучении органических остатков из курган­ных захоронений оказывается весьма информативным. Полученные таким путем данные заметно расширяют существующие представления об особенностях погребального обряда древних племен.

Большое внимание нами было уделено изучению палеопочв, погребенных под курган­ными насыпями, а также современных фоновых почв. В пределах могильника «Колобовка— 3» палеопочвенные исследования проведены на семи археологических памятниках (курганы 1, 2, 4 — 8), из них один был сооружен в позднесарматское время (II — III вв. н.э.), остальные — в среднесарматское (I — II вв. н.э.). Сделаны полевой морфолого-генетический и лабораторные химические анализы серии почвенных профилей до глубины 2 — 2,5 м. В задачи исследований входили: (1) сравнительный анализ морфологических свойств разновоз­растных подкурганных и современных почв, определение содержания гумуса, карбонатов, легкорастворимых солей, гипса, выявление особенностей их профильного распределения; (2) установление направленности и скорости временной изменчивости почвенных свойств, закономерностей эволюции почв в первой половине I тыс. н.э.; (3) реконструкция динамики климатических условий в регионе на протяжении I — III вв. н.э. по палеопочвенным данным. Полученные данные дают основания высказать следующие соображения об истории почво­образования и состоянии природной среды в первые века нашей эры на территории пустын­но-степного Заволжья.

Прежде всего обращает на себя внимание факт (табл. 1), что светло-каштановые палеопочвы, развитые в регионе в первой половине I в. н.э. (курганы 6, 7), по сравнению с последующим временем, включая современность, характеризовались более высоким содержанием легкорастворимых солей, гипса и карбонатов. Их аккумулятивные горизонты залегали ближе к поверхности. Мощность гумусового слоя А1+В1 была меньше. Новооб­разования карбонатов представлены редкой и сравнительно мелкой белоглазкой. В целом отличаясь от предшествующего периода, светло-каштановые палеопочвы, погребенные во второй половине I — первой половине II вв. н.э., имеют некоторые различия между собой. В частности, палеопочва кургана 5 более рассолена, чем таковые курганов 2 и 8, многие свойства которых весьма близки. Морфолого-стратиграфические и химические свойства палеосолонца (курган 4, вторая половина I — первая половина II вв. н.э.) свидетельствуют о наличии в момент его погребения стадии выщелачивания верхней двухметровой почвенно-грунтовой толщи и деградации солонцового горизонта В1. Позднесарматская светло-каштановая палеопочва (курган 1) отличается несколько большей степенью засоления по сравнению с финальным этапом среднесарматского времени (вторая половина I — первая половина II вв. н.э.). Таким образом, характер выявленных изменений почв дает основания считать, что на протяжении I — III вв. н.э. наблюдалась некоторая динамика атмосферной увлажненности, которая обуславливала преобладание восходящей или нисходящей мигра­ции водорастворимых компонентов (соли, гипс, карбонаты) в течение того или иного хроноинтервала. Наиболее аридные климатические условия в первые столетия нашей эры приходились на первую половину I века. Затем происходило постепенное возрастание атмосферной увлажненности, вероятно, до середины II века. С наступлением позднесарматской эпохи (во второй половине II в. н.э.) вновь наблюдалось кратковременное усиление засушливости климата, продолжавшееся не более столетия и, как показывают наши матери­алы по югу Волго-Донского междуречья (курганные могильники «Абганерово», «Аксай») [8, С.148—157; 9, С.7—8], сменившееся увлажнением в конце III — IV вв. н.э. В I — III вв. н.э. преобразования почв и почвенного покрова в исследуемом регионе не носили кардинально­го характера. Они касались лишь некоторого уменьшения/увеличения степени гумусирован-ности, засоленности, загипсованности, карбонатности двухметровой почвенно-грунтовой толщи. При этом сохранялся комплексный почвенно-растительный покров с участием светло-кашта­новых почв и солонцов и доминированием типчаково-полынной ассоциации. Изменчивость среднегодовой нормы атмосферных осадков за этот период, на наш взгляд, составляла не более 40 — 50 мм в ту или иную сторону. Судя по свойствам палеопочв, во второй половине II — первой половине III вв. н.э. климатические условия были практически идентичны совре­менным.

В последнее время в почвенно-археологических исследованиях одно из ведущих мест заняли работы по изучению состояния микробных сообществ подкурганных палеопочв. Их актуальность и перспективность прежде всего обусловлена тем, что проблема развития и функционирования микробоценозов в процессе эволюции почв и природной среды за историческое время относится к числу практически не разработанных в современной почвенной микробиологии. Ранее проведенные нами исследования показали [1, С.65; 10, С.26—28; 11, С.1117—1126], что в погребенных почвах археологических памятников даже в течение прошедших тысячелетий сохраняются живые микроорганизмы. При высеве из водной суспензии, приготовленной из почвенных образцов, они хорошо развиваются на твердых питательных средах. Используя различные по составу среды, удается выяснить пищевые (или трофические) предпочтения микроорганизмов, обитавших в палеопочвах в различные исторические эпохи, их численность и биомассу и, соответственно, судить о природной обстановке в древности и средневековье. В частности, микроорганизмы, выросшие на богатой органической среде, развивались в условиях значительного поступле­ния в почву свежих растительных остатков. А, как известно, увеличение фитомассы в степной зоне прежде всего обязано повышению увлажненности климата. Численность микроорганизмов на нитритном агаре отражает их способность использовать почвенный гумус в качестве источника питания, и, следовательно, она связана с особенностями вне­шних условий для развития процесса гумусообразования. Накопление гумуса обычно про­исходит при гумидизации климата, а усиление засушливости ведет к его потерям в резуль­тате минерализации. Микроорганизмы, выросшие на почвенном агаре, довольствуются низкими концентрациями питательных веществ, находящихся в рассеянном состоянии. Среди других трофических групп микроорганизмов они начинают преобладать, когда в почве исчерпывается резерв легкодоступного органического вещества вследствие резкого сни­жения биомассы растительного опада, вызванного аридизацией климата, активизацией процессов солонцеобразования, соленакопления и др. В свете изложенного рассмотрим данные, полученные при изучении состояния микробных сообществ погребенных и совре­менных светло-каштановых почв курганного могильника «Колобовка—3». Они касаются лишь горизонта В2, так как в нем микробоценозы подвержены минимальным диагенети-ческим изменениям [11, С.1122]. Как видно (рис. 3), для всех хроносрезов характерно резкое преобладание микроорганизмов, потребляющих элементы питания из рассеянного состояния (68 — 77%). Это является свидетельством, с одной стороны, низкой продуктив­ности травяной растительности, с другой — результатом быстрой минерализации поступаю­щего в почву свежего растительного опада в условиях засушливого климата. Невысокая гумусированность всех исследованных почв (табл. 1) обусловила и незначительную долю микроорганизмов (6 — 8%), источником питания которых служит гумус. Следовательно, современные пустынно-степные условия почвообразования имели место и в I — III вв. н.э. На общем фоне несколько выделяется позднесарматская палеопочва (курган 1), где относи­тельная численность микроорганизмов, потребляющих элементы питания из рассеянного состояния, максимальная, а микробов, выросших на богатой органической среде, — мини­мальная (16% против 22 — 26%). Это дает основания считать, что наиболее неблагоприятные палеоэкологические условия в течение рассматриваемого хроноинтервала приходились на вторую половину II — первую половину III вв. н.э. На протяжении среднесарматского време­ни отмечается слабо выраженная тенденция улучшения среды обитания микробоценозов. Однако различия между численностью соответствующих эколого-трофических групп микро­организмов весьма невелики. Поэтому можно полагать, что уже в первой половине I в. н.э. микробные сообщества палеопочв пришли в равновесное состояние с климатической обста­новкой, вероятно, уже изменившейся в сторону гумидизации. Вследствие же существенно большей инерционности солевой, карбонатный и гипсовый профили испытывали преобразо­вания на протяжении 100 — 150 лет с момента смены засушливых условий почвообразования более влажными, то есть в течение I — II вв. н.э. Таким образом, микробиологические данные позволили уточнить время наступления повышенной атмосферной увлажненности и подтвердили сделанный ранее на основании палеопоченных материалов вывод, что она была незначительной и непродолжительной.

В заключение остановимся на вопросе относительной хронологии исследованных архе­ологических памятников. Проведенные полевые и лабораторные палеопочвенные исследо­вания дали основания несколько ее детализировать. Исходя из того, что абсолютная архе­ологическая датировка кургана 6 достаточно надежная и охватывает сравнительно узкий хроноинтервал в 50 лет (первая половина I в. н.э.), и учитывая масштабы и особенности изменений почвенных свойств в дальнейшем, на наш взгляд, последовательность появления памятников была следующей. Возникновение кургана 7 синхронно кургану 6. Курганы 2 и 8 также были сооружены практически одновременно, скорее всего не позже конца I в. н.э. Появление курганов 4 и 5 приходилось на первую половину II века, а кургана 1 — не ранее, чем на первую половину III века.

Литература

1.  Демкин В.А. Палеопочвоведение и археология: интеграция в изучении истории природы и об­щества. Пущино, 1997.

2.  Скрипкин А.С. Азиатская Сарматия. Саратов, 1990.

3.  Плетнева С.А. Печенеги, торки и половцы в южнорусских степях // МИА. 1958. №62.

4.  Степи Евразии в эпоху средневековья. Археология СССР. М., 1981.

5.  Гольева А.А. Биоморфный анализ: спорово-пыпьцевой, фитолитный и другие // Руководство по изучению палеоэкологии культурных слоев древних поселений. М., 2000.

6.  Гольева А.А. Биоморфный анализ образцов из курганных погребений могильника Манджикины-1 // Могильник Манджикины-1 — памятник эпохи бронзы — раннего железного века Калмы­кии. Москва-Элиста, 1999.

7.  Кириллова И.В., Гольева А.А., Клевезаль ГА., Михайлов К.Е., Трунова Ю.Е., Шишпина Н.И. Ком­плексный метод определения сезона совершения погребений эпохи бронзы Калмыкии // Се­зонный экономический цикл населения северо-западного Прикаспия в бронзовом веке. Тр. ГИМ. 2000. Вып.120.

8.  Демкин В.А., Дергачева М.И., Борисов А.В., Рысков Я.Г., ОлейникС.А. Эволюция почв и измене­ние климата восточноевропейской полупустыни в позднем голоцене // Почвоведение. 1998. №2.

9.  Демкин В.А., Дьяченко А.Н., Железчиков Б.Ф., Клепиков В.М., Мэйб А., Песочина Л.С, Скрипкин А.С. Почвенно-археологические исследования курганного могильника «Аксай-1-97» в Волгог­радской области // Проблемы археологии юго-восточной Европы. VII Донская археологическая конференция. ТД. Ростов-на-Дону, 1998.

10.  Демкин В.А., Демкина Т.С. О чем могут поведать степные курганы? //ДА. 1999. №1.

11.  Демкина Т.С, Борисов А.В., Демкин В.А. Микробные сообщества палеопочв археологических памятников пустынно-степной зоны // Почвоведение. 2000. №9.

Центральный Кавказ, занимая пограничную территорию между Европой и Азией, играл ключевую роль в системе связей различных «миров-экономик» [1, С. 15]. Особо важное значе­ние для развития торговли имели трансконтинентальные пути, проходившие через Клухорский перевал, Дарьяльское и Алагирское ущелья — современные Военно-грузинская и Военно-осетинская дороги. Важнейшие перевальные пути, в частности через Дарьяльское ущелье, были известны античным авторам по меньшей мере уже в VI в. до н.э. Значение издавна функциони­ровавших торговых магистралей, на протяжении столетий являвшихся связующим звеном в обмене племен и народов Юго-Восточной Европы, Закавказья, Азии и Дальнего Востока, воз­росло в первые века н.э. и еще более увеличилось в эпоху средневековья [2, С.З].

Важная роль в местном обмене и транзитной торговле принадлежала городам. Вопросы, связанные с изучением не только аланского или кавказского, но и средневекового города вообще, привлекают пристальное внимание историков, искусствоведов, социологов, геогра­фов и специалистов многих других профессий. Но если на материале Запада и Востока изуче­ние городов проводится (и успешно) уже много лет, то город на Кавказе, его генезис и роль в историческом процессе изучены пока явно недостаточно (исключение составляет лишь Дербент — благодаря четвертьвековым изысканиям А.А.Кудрявцева). До сих пор во многом не ясны пути формирования и основные черты городов у горцев, основные расхождения или сходства их развития с развитием европейского и восточного города [3, С.3-4; 4, С.4].

В 1993 г. вышло сразу две работы, в которых поднимались отдельные аспекты обозна­ченной проблемы: Г.Е.Афанасьева «Донские аланы» [5] и В.А.Кузнецова «Нижний Архыз в X — XII веках» [6]. В работе Г.Е.Афанасьева анализируются типология и истоки архитектурных традиций городищ салтово-маяцкой культуры VIII -— IX вв., возникших под несомненным влиянием (и, возможно, при непосредственном участии) Византии. Основной причиной их стро­ительства была военная угроза. Социальная интерпретация городищ привела Г.Е.Афанасьева к выводу о двух их типах: сторожевые крепости и замки феодального типа [5, С.94-122].

Работа В.А.Кузнецова посвящена изучению административного и культурно-идеологи­ческого центра Алании — Нижнего Архыза. Это не самый крупный город алан (численность населения оценивается приблизительно в 2 — 5 тысяч человек, площадь — в 25 га). Особое положение Нижнего Архыза определялось его статусом столицы государства алан. На терри­тории города находятся три крупнейших на Северном Кавказе трехапсидных купольных хра­ма X в. византийского происхождения. Всего же здесь выявлено 14 храмов; существует пред­положение о существовании в Нижнем Архызе византийского монастыря. Такой концентра­ции христианских древностей, включая христианское кладбище и эпиграфические памятники, на Северном Кавказе больше нет. Кроме того, город был средоточием целой системы древ­них дорог. Основная, шириной до 3-х метров, через городские ворота близ северного храма вела на равнину. Нижний Архыз являлся не только центром Аланской епархии с резиденцией аланских митрополитов, но и богатым торговым городом. Существует даже смелое сравне­ние этого аланского центра с китайским городом Янчжоу, разбогатевшим в VIII в. благодаря распространению по стране соли, чая, тканей и других товаров [7, С.61-66, 68].

Насколько известно, первое упоминание об аланских городах принадлежит Захарию Рито­ру [8, С. 165], в VI в. отметившему у алан пять городов. Но, как справедливо полагает В.А.Куз­нецов [9, С. 149], можно говорить скорее о крупных сельских поселениях, нежели о городах.

Из всех аланских памятников зодчества в письменных источниках чаще всего упомина­ется крепость в Дарьяльском ущелье. Древнеармянским историкам V в. (Агафангел, Мовсес Хоренаци и др.) ущелье известно под названием аланоз дyp/н/ (аланские ворота) [10]. Даже древнегрузинские летописи, не знакомые с этнонимом аланы, упоминают аланскую крепость (цихе) и аланские ворота (кари). Отметив это, А.П.Новосельцев вместе с тем подчеркнул, что данная крепость, «строго говоря, городом не являлась» [11]. К категории городов ученый отнес столицу Алании — Магас. В качестве возможной основы названия столицы алан уче­ный рассматривал либо венгерское магаш (высокий), либо скифо-аланское маз(а)) (большой, высокий) [11, С.133-134].

О размерах столицы Алании можно судить на основании данных Джувейни, Рашид ад-Дина и Шереф ад-Дина, оставивших подробное описание штурма Магаса монголо-татарски­ми туменами Менгу, Кадана и Бури. Окрестности города «были покрыты болотом и лесом до того густым, что (в нем) нельзя было проползти и змее». Монголы «с каждого бока» проло­жили такую дорогу, что по ней могли двигаться четыре телеги. Против крепостных стен уста­новили метательные орудия. После длительной осады и штурма Магаса осталось «только имя его». В ходе штурма столицы погибло, по уточненным данным В.Ф.Минорского, 2700 защищавших ее воинов. Судя по длительности осады — по арабским источникам полтора месяца, а по китайским — даже три, Магас являлся крупным городом. Интересно, что из всех покоренных монголами городов Восточной Европы в монгольской и китайской хрониках упо­мянуты лишь Киев и Магас [12, С. 110].

Специалисты, стремясь установить точное месторасположение аланской столицы, пред­лагали различные версии. К.Доссон помещал ее на одном из притоков Терека в современной Кабардино-Балкарии; Н. А.Караулов — «на Чеченской плоскости» или западнее Владикавказа около с.Кадгарон, где отмечены «следы городища и старое кладбище». В.Ф.Минорский, опи­раясь на археологические данные, предполагал: «не следует ли Магас искать в пределах чечено-ингушской территории, граничащей с Аланским царством». В последние годы археоло­ги склонялись к мнению о тождестве Магаса и городища Алхан-кала с мощным культурным слоем, прекратившим свое существование в ХШ в.; на городище отмечены следы пожарищ [9, С.153-154].

Еще один город, упоминавшийся в источниках, — Дедяков, в котором в конце XIII в. вспыхнуло крупное антимонгольское восстание. Известие о нем сохранила Воскресенская летопись. Летом 6785 (1277 г.) пришли в Орду князь Борис Ростовский с братом Глебом и сыном Михаилом и князь Федор Ярославский. Князья с ханом «Менгу-темиром поидоша на войну на ясы, и приступиша рустии князи ко ясскому городу ко славному Дедякову, и взяща его месяца февраля 8». Таким образом, дата падения города известна, но начало восстания точно установить пока не удается [12, С.116].

«Худуд ал-Алам» указывает на «1000 больших деревень» у алан. Из крупных поселений отмечен «Хайлан, город, где расквартирована армия царя» [13, С.216].

Интересный материал по рассматриваемой теме представлен в географическом труде ал-Идриси (1100-1164 гг.) «Развлечение страстно желающего странствовать по землям». В опи­сании юго-восточной Европы он поместил рассказ о причерноморской части «страны ал-Лан... и ее городов и рек». Согласно сведениям ал-Идриси, «вытекающая с высот гор ал-Кабк» (Кав­каза) «большая река» (Кубань) «пересекает землю ал-Ланиййа. На ней нет известных городов, но по обоим ее берегам — населенные деревни и обильные посевы... От устья этой реки 150 миль до города Ашкасиййа. Это красивый город из числа городов ал-Ланиййа и одна из их погранич­ных областей. От города Ашкассиййа до города Ашкала аланской земли 20 миль. Между Ашкалой и морем около 6 миль, она невелика по размерам, но это — оживленный (город — Ф.Г., АД..), его округа имеет (всего — Ф.Г., АД.) вдоволь для пропитания его жителей. От него 20 миль по берегу моря до города Астабриййа, который стоит у моря. Это — населенный город с оживленными рынками, обширной округой и искусно возведенными постройками. Большая часть его жителей — купцы и их имущество изобильно. От города Астабриййа до города ал-Ланиййа 24 мили. По этому городу его народ (умма) назван аланами (ал-ланиййун)» [1, С.209-210]. В названиях аланских прибрежных городов обращает на себя внимание первый слог ас/аш, вос­ходящий к обозначению алан во многих источниках той поры. Исходя из данных ал-Идриси, можно предположить активное участие западных алан в черноморской торговле.

Полагают, что одним из источников ал-Идриси являлось самое раннее из сохранивших­ся арабских сочинений — «Книга картины земли» (создавалась между 836 и 847 гг.) ал-Хваризми. В книге упоминается «страна Сарматиййа, а она — земля ал-лан»; указаны географи­ческие координаты «ее центра». При описании гор «шестого климата» встречаются «Ворота хазар и алан» — Дарьяльское ущелье [14, С.48, 72].

В первой половине X в. западный Кавказ по Масуди [15, С.206-207] — страна касогов (адыгов), и аланы еще только пытались взять под контроль побережье современного Красно­дарского края: «Аланы более мощны (мустазхира ала), чем кашаки, которые не могли бы справляться (ла тантасиф мин) с аланами, если бы их не защищали крепости на морском побережье». Ему вторит Абу эль-Кассим (X в.): «Аланы имеют своими соседями на западе кашаков, большой народ... Кашаки имеют на берегу Понтийского моря крепости, где они ук­рываются во время нападений алан» [13, С.214]. Но уже в «Худуд ал-Алам» «Касак — область (в других переводах — город — Ф.Г., А.Д.) Алании на побережье моря Гурз. Это приятное место и там у них имеются торговцы» [13, С.216]. Уточнить расположение причерноморских городов, названных ал-Идриси, и время их перехода под контроль алан пока не удается.

Город Ашкасиййа (или Аскаса), писал А.П.Новосельцев, можно было бы отождествить с упомянутым в «Худуд ал-Алам» аланским городом Касак, если бы не подозрение, что здесь спутано взятое у Масуди название народа касак/кашак, т.е. адыгов, с названием города на побережье. Впрочем, допускал ученый, возможно автор «Худуд ал-Алам» пользовался неиз­вестным нам источником, и во второй половине X в. на черноморском побережье существо­вал город, носивший название основного местного населения, но зависимый от алан. Относи­тельно аланского города Ашкала А.П.Новосельцев считал, что это искаженное Ас-кала — обозначение «крепости асов», т.е. «не что иное, как та же Дарьяльская крепость или какая-то крепость на Западном Кавказе» [11, С.135].

Много позже Абульфеда (1273-1331 гг.) в своей «Географии» на берегу Черного моря отметил аланский город: «К востоку от абхазцев, на берегу моря находится город алан (Ме-динет-Аланийе). Этот город называется так потому, что его населяет народ аланской расы» [13, С.220].

Древнерусские летописи сообщают о нескольких городах донских алан. В начале XII в. киевские князья, осваивая Дон, вели упорную борьбу с половцами и стремились нейтрализо­вать алан, живших на Северском Донце. В 1111 г. славяне на подступах к городу Шарукану впереди дружины выставили священнослужителей. Горожане вышли «и поклонишася князем русским и вынесоша рыбы и вино». Русичи вошли в город, «пережиша ночь ту», а утром двинулись дальше [16, Стб.264-268]. По мнению Ю.А.Кулаковского, Шарукан населяли ала­ны-христиане [17, С. 191].

В 1116 г. Владимир Мономах «посла сына своего Ярополка, а Давыд сына своего Все­волода на Дон, и взя полон многе, и взяша три грады: Сугров, Шарукан, Балин. Тогда же Яро-полк привиде с собою ясы, и привиде себе жену, красну велми, яського князя дщерь» [16, Стб.284].

Опыт изучения древних и средневековых городов показал, что их серьезное изучение без материалов археологии невозможно. А.П.Новосельцев, выделяя этапы генезиса феода­лизма в Закавказье, писал по этому поводу: «такой важный для истории Закавказья вопрос, как история города, затрагивается лишь попутно, ибо его без данных археологии изучить нельзя» [4, С.4].

Некоторые из аланских поселений, сопоставимых с городами как таковыми, исследова­ны достаточно хорошо.

На южной окраине г.Владикавказа исследовано крупное городище, располагавшееся на правом берегу Терека на мысу, образованном слиянием балки с поймой Терека, в районе со­временных школы №13, студии телевидения и завода Бином на Осетинской слободке. Судя по находкам керамики, обжитая территория тянулась по правому высокому и обрывистому берегу Терека на расстояние около 800 м при ширине 250 — 300 м. Это было довольно зна­чительное для своего времени поселение. Городище и сопровождающий его могильник ста­ли известны еще до первой мировой войны. Согласно сведениям Л.П.Семенова [18, С. 116], из этого городища или могильника происходят случайные находки бронзовых, золотых и стек­лянных изделий, разбитые глиняные сосуды черного, серого и красного цвета, орнаментиро­ванные мелкие железные изделия и т.д. Некоторые предметы, например стеклянный кубок хорошей сохранности, поступили в краеведческий музей.

По мнению Е.И.Крупнова, данный памятник назван «городищем» по недоразумению, ибо это — «огромное поселение с мощным культурным слоем». По аналогии с археологи­ческим материалом из катакомб сел Чми и Балта, поселение, «давшее лощеную керамику, жернова и другие предметы», может быть отнесено к VI — X вв. [19, С.38]. Ту же дату дали Л.П.Семенов [20, С.5] и В.А.Кузнецов. По убеждению последнего, «наличие хорошо просле­живаемой и в настоящее время мысовой цитадели, укрепленной рвом», позволяет считать данный памятник «большим укрепленным городищем». [21, С.50-68].

Еще одним интересным археологическим памятником является городище Рим-гора, занимавшее возвышенное, естественно укрепленное плато при слиянии Подкумка и Эшкако-на недалеко от Кисловодска. Из долины Подкумка на плато вела древняя дорога шириной около 3 м, укрепленная подпорными стенам; здесь же имелись четыре вырубленные в скале лестницы. Возле последних располагались вырубленные в скале караульные помещения в виде сводчатых камер. На стенах зафиксированы типичные византийские кресты и греческая над­пись, а на самом плато — греческий крест с надписью VII — VIII вв. Византийское влияние подтверждается также находками в районе Рим-горы импортных предметов: мраморной оваль­ной вазы с двумя ручками, металлическими крестами, стеклянной посудой, византийскими, иранскими и хорезмийскими монетами, а также индикациями византийских монет и т.д.

Данный памятник привлек внимание специалистов не только своими внушительными размерами, но и огромным богатым катакомбным могильником X — XII вв. На городище выявлены следы ворот; высеченные по краям плато зерновые ямы и цистерны для воды; сле­ды многочисленных каменных зданий и т.д. С западной и северной стороны плато, представ­лявшего укрепленный детинец, располагалось одновременное с ним обширное поселение.

Масштабы памятника грандиозны: площадь детинца — около 16 га, поселения — 115-116 га. Специалисты не сомневаются, что археологический комплекс Рим-горы представля­ет собой остатки древнего города, состоявшего из неукрепленного посада и цитадели, где жили представители социальной верхушки и куда в случае опасности укрывалось население посада (поселения).

Необходимо подчеркнуть, что Рим-гора расположена на скрещении нескольких важных магистралей. Одна из самых значимых ведет в Сванетию, другая — в Абхазию. Третий путь — от Рим-горы на северо-восток по Подкумку, по Куме до Маджар, откуда дороги еще с хазарс­ких времен шли к Волге и далее в Среднюю Азию. По одной из версий, именно этот путь от Севастополиса (Сухума) через Рим-гору и низовья Волги в города Средней Азии и есть знаме­нитый «Даринский» путь византийского историка VI в. Менандра. В любом случае совершен­но очевидно, что выгодное положение на перекрестке важных торговых дорог способствовало быстрому росту и превращению Рим-горы в средневековый город. Время его суще­ствования, по уточненным данным В.А.Кузнецова, VII — XII вв. [9, С. 151-152; 7, С.27-29].

К еще одному городищу относится находящийся вблизи Лабинского перевала на западе Карачаево-Черкессии знаменитый скальный могильник VII — IX вв. «Мощевая балка». Здесь, благодаря сухому климату, сохранилось множество уникальных шелковых тканей китайско­го, согдийского, византийского и сирийского производства. Особенно интересны исследо­ванные А.А.Иерусалимской шелковый кафтан с изображениями Сенмурвов в круглых меда­льонах и так называемый «комплекс китайского купца». Археологи обратили внимание на мас­совый характер использования шелков местным аланским населением [7, С.50-51].

Наиболее обстоятельно данный могильник исследован Е.И.Савченко. Лишь 37 из 569 зафиксированных им погребений оказались не ограбленными. Анализ собранного материала привел автора раскопок к выводу об активной роли западных алан в торговле на Великом шелковом пути. Е.И.Савченко верхней датой существования могильника считает X в [22].

В качестве аналогии приведем сведения об одном из крупнейших городов степного Пред­кавказья — Маджарах. Город, занимавший площадь 8 кв. км, со временем стал золотоордынс-ким центром. Его расцвет приходится на XIV в.; в середине этого столетия при Джанибек-хане велись восстановительные работы на обветшалых оборонительных сооружениях. В XV — XVI вв. город приходит в упадок. В крупнейшем городе Золотой Орды (Сарае Берке), по описанию Ибн-Батуты, «монголы, асы, кипчаки, черкесы, русские, византийцы населяли отдельные квар­талы, в которых имелись базары». Н.Г.Волкова полагает, что подобный состав населения имел место и в Маджарах [23, С.53]. Среди разноплеменного населения, видимо, значительную долю составляли христиане. В ходе раскопок обнаружено пряслице конца XIII — начала XIV вв. с осетинской надписью, выдержанной в рамках дигорского диалекта [24, С.65].

Пространное описание Маджар оставил Ибн-Баттута, назвавший его «большим, одним из лучших тюркских городов на большой реке, с садами и обильными плодами», с малыми квартальными и соборной мечетями. На базаре он встретил еврея из земли Андалусской — Испании, прибывшего сюда не морем, а сушей через Константинополь, Римские земли (Ви­зантию) и страну черкесов (т.е. через Северный Кавказ). Это обстоятельство, а также присут­ствие у шейха Мухаммеда Эльбатаихи из Ирака, чьим гостем в Маджарах был Ибн-Баттута, 70 факиров «арабских, персидских, тюркских и румских», свидетельствует о торговой роли города, стоявшего на скрещении больших путей, благодаря чему сюда попадали купцы и пу­тешественники с запада, востока, и юга. Бывали в Маджарах и люди с севера. В 1319 г. тело князя Михаила Тверского, убитого в ставке хана Узбека за Тереком, везли на Русь через Маджары. Об экономическом значении города свидетельствует чеканка собственной монеты. По карте, реконструированной Э.В.Ртвеладзе, Маджары стояли на важнейших торговых магист­ралях, включая трассы Великого шелкового пути.

Среди археологических находок с территории городища — аланские чернолощеные кувшины [7, С.43-44], что подтверждает гипотезу Н.Г.Волковой о возможности существо­вания Маджар еще в хазарское время, т.е не позднее X в. [23, С.50]. Точную дату возникнове­ния первоначального поселения установить сложно ввиду того, что золотоордынский город, а затем и современный Буденновск последовательно уничтожали более древние постройки. В 1907 г. В.А.Городцов установил наличие небольшого поселения и могильника II — III вв. н.э [25, С.165]. Э.В.Ртвеладзе удревняет датировку городища до IV — I вв. до н.э [26, С.152, 154]. Он же упоминает находку монет боспорского царя Котиса II (123—132 гг. н.э.).

Вопрос о времени, условиях и механизме формирования аланских городов остается пока не выясненным. Некоторое представление об этом дает материал аланских поселений салтово-маяцкой культуры VIII — начала X вв. К настоящему времени границы лесостепного вари­анта данной общности определены с достаточной точностью в пределах территории площа­дью около 100 000 кв. км. На всех трех пересекающих эту территорию реках (Дон, Севере -кий Донец, Оскол) и их притоках встречаются остатки укрепленных и неукрепленных поселе­ний. В наиболее полной сводке Г.Е.Афанасьева только в лесостепной зоне бассейна Дона насчитывается 277 городищ, селищ и могильников салтовцев. Особый интерес вызывают раз­валины белокаменных замков. Из 10 городищ, известных к началу 90-х гг. XX в., 7 сосредо­точено в верховьях Севереского Донца. Стоявшие на высоких мысах белостенные крепости служили удобными пунктами контроля за водными и сухопутными торговыми путями. Вокруг крепостей возникали селища; некоторые из них тянулись на 3 — 5 км. Основным этническим компонентом лесостепного населения Подонья являлись аланы. В середине VIII в. они пере­селились сюда с предгорий Северного Кавказа. Помимо алано-буртасских этнических под­разделений здесь, на северных окраинах Хазарского каганата, проживали славянские племена, группы оногуров, булгар и хазар [27, С.5-6; 5, С.151; 28, С.7, 10, 268-271].

Благодаря исследованиям Г.Е.Афанасьева удалось выяснить, что салтово-маяцкие го­родища и селища по затратам труда подразделяются на две группы: первую составляли горо­дища трех типов с затратами труда до 4500 человеко-дней; обособленную группу составляли укрепления 4-го типа с затратой труда, эквивалентного 20 000 человеко-дням — минимум в 4 раза больше, чем у городищ 1 — 3 типов. Резонно предположение археолога о том, что социальный институт, по заказу которого возводились городища 4 типа, обладал значительно большими экономическими возможностями, чем социальные институты, для которых строи­лись городища 1 — 3 типов. Причем, изначальный характер городищ 4 типа связан с оборо­ной района, а не с защитой отдельного жилья. Ученый предполагает активное участие госу­дарственной власти в возведении укреплений 4 типа. Заинтересованность власти в защите своих северо-западных границ выразилась «в строительстве с помощью чужеземных, скорее всего византийских мастеров пограничных опорных пунктов на наиболее важных в стратегическом отношении направлениях... на пересечении волжско-каспийского и черноморо-каспийского торговых путей» [27, С.135, 139-140].

В другой работе Г.Е.Афанасьев пошел дальше и существенно расширил наши представ­ления о формировании экономических и административных центров округи [5]. Исходя из рас­четов специалистов об экономической нецелесообразности затрат на эксплуатацию террито­рии, расположенной на расстоянии более 1 часа ходьбы от жилища (R=5 км), Г.Е.Афанасьев на примере самого крупного поселения в лесостепном Приосколье — Ютановской агломера­ции рассмотрел потенциальную экономическую зону. В данный «куст» входили селища Ниж-нелубянское, Ютановка 1 и 2. Расчет наиболее важных в хозяйственном отношении одноки­лометровых зон этих селищ по трем параметрам — высокопродуктивные угодья и пастбища, сельскохозяйственные угодья средней продуктивности, малопродуктивные пастбища — по­казал, что зоны селищ Ютановка 1 и 2 имеют резко отличающиеся ресурсные потенциалы. Территория второго поселения включает значительно более благоприятные для земледелия угодья, чем первое. Более того, минимальное расстояние до источника воды — Оскола — на этом поселении составляет всего 100 м по спокойному рельефу, а расстояние от Ютановки 1 — 350 м по крутому 70-метровому склону. Но что удивительно, так это то, что такое небла­гоприятное для занятия хозяйством расположение поселения Ютановка 1 вовсе не связано с отсутствием в этом микрорайоне удобных земель. Буквально рядом, вверх по течению Оско­ла, расположены потенциально высокопродуктивные сельскохозяйственные угодья и луго­вые пастбища. Следовательно, при выборе места для данного поселения определяющим было не наличие угодий, а какие-то другие обстоятельства. Территориальная взаимосвязь рассмат­риваемых городищ позволила Г.Е.Афанасьеву предположить, что Ютановка 1 выполняла в своей агломерации функции, которые обуславливались не системой связей «человек-приро­да», а системой связей «человек-человек». Ютановская агломерация как поселение 1-го ранга в регионе лесостепного Приосколья (в сравнении с поселениями более низких рангов) долж­на была выполнять максимальное количество услуг административного, социально-экономи­ческого, культурного, конфессионального характера. По схеме Б.Блоута [29], функции Юта­новки 1 соответствуют особенностям второго этапа эволюции поселений, когда необходи­мость обмена избытка товаров вызывает появление специализированных дополнительных функций у расположенного в центре региона поселения. В реальной жизни для обмена требу­ется определенная степень руководства, чтобы хотя бы свести стороны вместе. В конечном итоге в центральном поселении региона оседали жители, которые специализировались на этих задачах и сопутствующих функциях, предоставляя земледельцам и ремесленникам возмож­ность обменивать свою продукцию в одном месте.

Правда, некоторые поселения могли выполнять и более разнообразные функции. Напри­мер, центральные поселения региона Тихой Сосны представляли собой аграрно-ремесленные пункты с функциями торговых факторий и с задачами обороны северо-западных рубежей Салтовской земли [5, С. 118-122]. Всего же в Салтовской земле 24 городища играли роль транс­портных узлов различного ранга. При этом в строительстве некоторых крепостей предпола­гается участие византийских мастеров.

В обществе салтовцев отмечена ремесленная специализация и развитие торговли, в том числе транзитной. Сопровождающий инвентарь аланских катакомбных могильников свиде­тельствует о широкой внешней торговле со славянами, Крымом, Византией, Поволжьем, Сред­ней Азией, Закавказьем, Ираном и Месопотамией. Поселения типа Ютановки 1 (с большой площадью поселения, большим количеством жителей, полифункциональным характером на­селенного пункта и т.д.) фактически превратились в раннегородские центры [5, С. 124, 140— 141, 147-149, 152-153].

Дмитриевский археологический комплекс, основным населением которого являлись аланы, стал объектом специального исследования С.А.Плетневой [28]. Согласно ее реконст­рукции, в Подонье на Корочу во главе с вождем пришли дружинники со своими семьями. Каждая семья получила на поселении небольшой участок и возможность пользоваться паст­бищем. Изначально каждый двор состоял, видимо, из одного дома; со временем к нему при­страивались новые. Хозяйка двора, возможно, выполняла функции домашней жрицы.

При основании селища на вершине горы произведено ритуальное жертвоприношение — заколоты и погребены в узких ямах «золотые кони». Скорее всего, здесь располагалось свя­тилище для всех прибывших на Корочу алан. Позднее здесь соорудили ямы для хранения зерна.

Одновременно с основанием поселения был укреплен мыс, на котором, очевидно, обо­сновался глава пришельцев, военный аристократ (С.А.Плетнева ошибочно называет его «фе­одалом») со своими домочадцами. В первой половине IX в. аланская знать салтовцев усилила свои позиции настолько, что попыталась дистанцироваться от центральной власти хазарского каганата. Одним из признаков этого можно считать постройку белокаменных крепостей, как бы противопоставляемых кирпичным крепостям каганата. Один из белых замков (Правобе­режный Цимлянский) был возведен даже рядом с границей домена кагана — напротив Саркела. С.А.Плетнева полагает, что примерно в 30-40-х гг. IX в., т.е. почти синхронно со строи­тельством Саркела, на старых полудеревянных невысоких стенах Дмитриевского мыса мест­ный аристократ возвел новые — белокаменные [28, С.271-272].

Неожиданно острый характер приобрела дискуссия о торговой роли Саркела. Совсем не­давно И.Г.Равич и В.С.Флеров [30, С. 134-146] отметили, что, хотя возможность прямых кон­тактов Хазарского каганата со Средней Азией никем из исследователей не отрицалась, археоло­гических свидетельств таких следов в бассейне Дона практически нет. Рассматривая высоко­оловянные кованые бронзовые изделия (блюдо, зеркало и др.), обнаруженные на северо-запад­ных границах Хазарии, археологи связали их производство с различными районами Востока. На Нижнем Дону они оказались, пройдя «через многие  руки», причем попали сюда «не прямым путем и не через купцов». Потертая от долгого употребления шахматная фигурка из слоновой кости, по мнению археологов, была произведена на Востоке и в Саркел попала случайно. Также случайно оказался на Дону обрывок бумаги среднеазиатского происхождения, изготовлен­ной в VIII — самом начале IX в., т.е. до основания Саркела. Каким же образом попали все эти предметы в Саркел? И.Г.Равич и В.С.Флеров убеждены, что любым, кроме торговли. Так, наиболее заметное из бронзовых изделий — блюдо — в Хазарии могло оказаться и как дар, и как трофей (например, в результате арабо-хазарских войн). «Менее всего, на наш взгляд, — подчеркивают археологи, — блюдо и зеркало могут служить доводом в пользу регулярных торговых отношений Хазарии со странами Востока, в частности Средней Азии» [30, С. 144].

Такой подход представляется излишне принципиальным. Саркел первоначально пред­ставлял собой крепость, специально построенную для размещения в ней караван-сараев для остановок проезжавших по Хазарии купеческих караванов. Обстоятельства постройки этой крепости при участии византийских мастеров нам известны благодаря Константину Багряно­родному [31, С.171-175]. По его данным, Саркел охраняли 300 ежегодно сменяемых таксеотов — воинов-наемников сменных гарнизонов. Топоним «Саркел», как правило, переводят как «белый дом» [31, С. 171]. С. А. Плетнева дает дословный перевод: «белая гостиница» [32, С. 143], что подтверждает первоначальное назначение Саркела в качестве хорошо укреплен­ного и охраняемого караван-сарая. Напомним, что крепость была выстроена на пересечении нескольких наиболее крупных торговых дорог, пересекавших каганат. Упоминавшиеся выше шахматная фигурка из слоновой кости и кусочек бумаги самаркандского происхождения, най­денные в Саркеле, С.А.Плетнева рассматривает как свидетельство связей хазар со Средней Азией, хотя и признает, что «прямой связи Саркела с «шелковым путем..., по существу, нет». Судя по археологическим памятникам, в начале X в. увеличилась поставка керамической тары из Крыма и Византии [32, С.142-156]. Здесь же напомним о находке в Саркеле обломка сосу­да с сохранившейся лишь фрагментарно нацарапанной надписью из 6 строк. По поддающим­ся восстановлению фрагментам А.Н.Карсанов пришел к выводу, что сосуд изготовлен аланским гончаром, а фрагмент надписи перевел с аланского (осетинского) как «сосуд для вина» (или «родниковой воды») [33, С.74-75].

Из городов Северного Кавказа наиболее детально изучена история Дербента. Подобно некоторым другим городам региона, он возник как крупный укрепленный пункт на остатках древнего поселения, на месте, имевшем важное военно-стратегическое и торговое значение. Наиболее крупные города Северо-Восточного Кавказа возникли на месте древних поселений скифского и албанского времени, расположенных на важнейших транскавказских и местных коммуникациях [3, С.258].

Обобщая приведенный материал о раннесредневековых аланских и северокавказских вообще городах, отметим, что их формирование связано не столько с генезисом феодализ­ма, сколько с развитием поселений в административные, социально-экономические и идеоло­гические центры.

Литература

1.Бейлис В.М. Ал-Идриси (XII в.) о восточном Причерноморье и юго-восточной окраине русских земель//ДГТ СССР. 1982. М., 1984.

2.Прокопенко Ю.А. История северокавказских торговых путей IV в. до н.э. — XI в. н.э. Ставрополь, 1999.

3.Кудрявцев А.А. Мусульманский город Дагестана. Махачкала, 1994.

4.Новосельцев А.П. Генезис феодализма в странах Закавказья. М., 1980.

5.Афанасьев Г.Е. Донские аланы. М., 1993.

6.Кузнецов В.А. Нижний Архыз в Х-ХН веках. Ставрополь, 1993.

7.Кузнецов В.А. Алано-осетинские этюды. Владикавказ, 1993.

8.Пигулевская Н. Сирийские источники по истории народов СССР. М.-Л., 1941.

9.Кузнецов В.А. Алания в X—XIII вв. Орджоникидзе, 1971.

10. Армянские источники об аланах / Сост. Р.А.Габриелян. Ереван, 1985. Вып.1, II.

11. Новосельцев А.П. К истории аланских городов // МАДИСО. Орджоникидзе, 1969. Т.Н.

12. Гутнов Ф.Х. Аристократия алан. Владикавказ, 1995.

13. Аланика. Сведения греко-латинских, византийских, древнерусских и восточных источников об аланах-ясах / Сост. и комм. Ю.С.Гаглойти // Дарьял, 2000. №3.

14. Калинина Т.М. Сведения ранних ученых арабского халифата. М., 1988.

15. Минорский В.Ф. История Ширвана и Дербента X-XI веков. М., 1963.

16. Ипатьевская летопись // Полное собрание русских летописей. М., 1962.

17. Кулаковский Ю.А. Избранные труды по истории аланов и Сарматии / Сост., вступ. ст., комм. С.М.Перевалова. СПб., 2000.

18. Семенов Л.П. Археологические разыскания в Северной Осетии // ИСОНИИ. 1948. Т.ХИ.

19. Крупное Е.И. Археологические памятники верховьев р.Терека и бассейна р.Сунжа // Тр. ГИМ. 1947. Bbin.XVII.

20. Семенов Л.П. Из истории города Дзауджикау. Дзауджикау, 1947.

21. Кузнецов В.А. Археологические памятники на южной окраине г.Орджоникидзе // Вопросы осе­тинской археологии и этнографии. Орджоникидзе, 1980. Вып.1.

22. Савченко Е.И. Мощевая Балка — узловой пункт Великого шелкового пути на Северном Кавказе //РА. 1999. №1.

23. Волкова Н.Г. Маджары // КЭС. М., 1972. T.V.

24. Гутнов Ф.Х. Генеалогические предания осетин как исторический источник. Орджоникидзе, 1989.

25. Городцов В.А. Результаты археологических исследований на месте развалин г.Маджар в 1907 г. //Тр. XIV АС. М., 1911.

26. Ртвеладзе Э.В. К истории города Маджар // СА. 1972. №3.

27. Афанасьев Г.Е. Население лесостепной зоны бассейна среднего Дона в VIII—X вв. М., 1987.

28. Плетнева OA. На славяно-хазарском пограничье. М., 1989.

29. Blouet K.W. Factors influencing the evolution of settlement patterns // Man, Settlement and Urbanism / Eds. P. Ucko et al. Duckworth.

30. Равич И.Г., Флеров B.C. Высокооловянные кованые восточные бронзы на территории Хазарии // РА. 2000. №3.

31. Константин Багрянородный. Об управлении империей. М., 1989.

32. Плетнева СА. Саркел и «шелковый путь». Воронеж, 1996.

33. Карсанов А.Н. Аланское слово на сосуде из Саркела // Методика исследования и интерпрета­ция археологических материалов Северного Кавказа. Орджоникидзе, 1988.

Редакция журнала рада представить первый в 2001 г. том журнала «Донская ар­хеология». Материалы настоящего номера охватывают широкий хронологический и те­матический диапазон.

Обзорная статья, связанная с вопросами изучения средневековых аланских северо­кавказских городов, принадлежит перу владикавказских ученых Ф.Х.Гутнова и А.В.Дза-расова. Памятник позднего палеолита — Бирючья балка, расположенный в нижнем те­чении Северского Донца, — исследуется в статье А.Е.Матюхина (С-Петербург). Работа

A. А.Глухова (Волгоград) посвящена анализу алебастровых ритуальных сосудиков средне-сарматской культуры междуречья Волги и Дона. Находки античных монет в погребени­ях кочевников на Нижнем Дону и круг вопросов, связанных с этим явлением, — предмет работы С.И.Безуглова (Ростов-на-Дону). В статье В.С.Аксенова (Харьков) подводятся итоги археологического изучения Рубежанского катакомбного могильника салтово-ма-яцкой культуры на Северском Донце. Публикация Л.Ю.Нидзельницкой (Ростов-на-Дону) — о редких формах раннесредневековой керамики из раскопок Недвиговского городища.

В этом номере Ю.А.Дюковым (С-Петербург) публикуется коллекция монет антич­ного времени из частного собрания. Многие из публикуемых монет известны лишь в еди­ничных экземплярах, что определяет немалую историческую и нумизматическую цен­ность данной коллекции.

История археологического изучения гончарного производства средневекового Аза-ка (современный г.Азов Ростовской области) является темой обстоятельной статьи

B. И.Перевозчикова (г.Азов). В работе обобщаются результаты многолетнего археоло­гического труда, выделяются характерные черты азакского гончарного производства и основные проблемы его изучения.

В работе В.А.Демкина (г.Пущино Московской области), написанной совместно с груп­пой других авторов, представлен опыт изучения археологических объектов методами естественных наук. Показана возможность извлечения дополнительной информации об археологических комплексах.

Результаты комплексной геофизической разведки так называемого Царского кур­гана, расположенного в окрестностях Танаиса, обобщены в работе Г.П.Гарбузова, И.В.Толочко (оба автора из Ростова-на-Дону) и К.Мисевича (Варшава).

Половецкая каменная скульптура — предмет публикации В.А.Ларенок (Ростов-на-Дону). В статье анализируются результаты раскопок нескольких святилищ половецкого времени с каменными изваяниями. Рассматриваются также образцы половецкой камен­ной скульптуры, попавшие в фонды Таганрогского музея разными путями в виде отдель­ных находок.

Необычная находка из Владикавказа рассматривается в заметке В.А.Кузнецова (Вла-дикаваказ). Предмет, удивительно напоминающий всемирно известный Фестский диск, пока вызывает больше вопросов, чем ответов. Тем не менее, предварительная информа­ция о нем кажется достаточно своевременной.

«Критика и библиография» и «Хроника» традиционно представлены информацией о научных форумах, состоявшихся весной 2001 г. в нашем регионе.

В разделе «Археологические курьезы» печатается заметка В.М.Косяненко (Ростов-на-Дону) о «загадочном шлеме», надолго ставшем предметом жарких дискуссий.

Познакомиться с природными особенностями края гости Бобровского района могут также и посетив музеи, располо­женные на его территории. Природные разделы богато пред­ставлены в экспозициях Бобровского краеведческого музея (г. Бобров) и музея Хреновского лесного колледжа (пос. Сло­бода). Довольно содержательная природная экспозиция име­ется в музее Бобровской воспитательной колонии. Кроме того, музейная работа проводится также во многих школах райо­на. Из них природная тематика более всего прослеживается в музее МОУ Хреновская СОШ №1. Однако особого внима­ния все же заслуживают два первых музея.

Познакомиться с природными особенностями края гости Бобровского района могут также и посетив музеи, располо­женные на его территории. Природные разделы богато пред­ставлены в экспозициях Бобровского краеведческого музея (г. Бобров) и музея Хреновского лесного колледжа (пос. Сло­бода). Довольно содержательная природная экспозиция име­ется в музее Бобровской воспитательной колонии. Кроме того, музейная работа проводится также во многих школах райо­на. Из них природная тематика более всего прослеживается в музее МОУ Хреновская СОШ №1. Однако особого внима­ния все же заслуживают два первых музея.

БОБРОВСКИЙ КРАЕВЕДЧЕСКИЙ МУЗЕЙ

Музей находится в центре г. Бобров, в здании бывшего мага­зина купца Мирошникова. Существующий ныне музей начал работать в 1991 году, хотя некоторые хранящиеся в нем экс­понаты достались музею от «предшественника», закрытого в 70-е годы. На сегодняшний день зал природы Бобровского кра­еведческого музея содержит около 850 различных экспонатов. Такой богатой коллекции чучел птиц и зверей из местной фа­уны нет больше ни в одном из краеведческих музеев других районов Воронежской области. Помимо этого в музее пред­ставлены гербарные образцы растений, муляжи грибов, хоро­шие коллекции насекомых; имеются и интересные палеонто­логические находки. Прекрасно дополняют экспозицию зала красочные природные диорамы, иллюстрирующие времена года в типичных уголках прибитюжской природы.

Музей заслуженно пользуется популярностью и любовью как местных жителей, так и гостей района. Вниманию всех сотрудники музея предложат увлекательные подробные экс­курсии. Постоянными посетителями музея являются школь­ники и учащиеся расположенного в Боброве Областного учи­лища культуры. В дни каникул для них проводятся познава­тельные экскурсии, в учебное же время объем имеющейся в музее информации позволяет на высоком уровне дополнять и закреплять знания, полученные в ходе занятий.

В библиотеке Бобровского краеведческого музея имеется хорошая подборка научных публикаций о природе Бобровс­кого района. Эта литература, используемая в качестве справоч­ного материала, также пользуется постоянным спросом школь­ников старших классов и студентов воронежских вузов.

МУЗЕЙ ХРЕНОВСКОГО ЛЕСНОГО КОЛЛЕДЖА ИМЕНИ Г.Ф. МОРОЗОВА

Музей располагается на территории Хреновского лесного колледжа. Здание музея было построено в 1972 году. С тех пор его экспозиции постоянно пополняются и обновляются.

Один из залов музея посвящен биографии выдающегося российского лесовода Георгия Федоровича Морозова (1867-1920), чьим именем впоследствии был назван Хреновской техникум (согласно современной номенклатуре -колледж). В его честь названа и знаменитая Морозовская роща, о которой уже говорилось выше.

Георгий Федорович Морозов родился 7 января 1867 года. В 1894 году он окончил Петербургский лесной институт и два года проработал преподавателем Лесной школы в Хре-новском лесничестве. Впоследствии он являлся профессо­ром Петербургского лесного института, был редактором «Лесного журнала». Георгием Федоровичем написано 316 на­учных трудов по лесоводству; самый известный из них -«Основание учения о лесе» (1920).

В 1996 году на территории Хреновского лесного коллед­жа был поставлен памятник Г.Ф. Морозову.

Кроме этого, музей достаточно подробно знакомит посе­тителей с уникальной природой Хреновского бора. Его охот­но посещают жители как Бобровского, так и других райо­нов Воронежской области. Музей также активно использу­ется преподавателями и студентами для работы и изучения местной природы.

Безусловно, данный очерк знакомит читателей с приро­дой Бобровского края, ее особенностями и достопримеча­тельностями лишь в общих чертах. Но даже при самом под­робном рассмотрении наверняка множество интересных деталей ускользнуло бы от нашего внимания - настолько богата и многолика эта природа. Пытливому взору на каж­дом шагу могут открыться самые удивительные и неожидан­ные моменты ее жизни. Надо только уметь и хотеть видеть.

Любой уголок нашей необъятной страны по-своему интересен и при­влекателен. Каждое местечко, будь оно даже в самой глухой провинции, наверняка чем-то мило и дорого его жителям.

Среди множества городов и районов центра европейской России приволь­но раскинулась Бобровская земля. Из­вестность этому краю принесли слав­ные имена достойных людей, родив­шихся и выросших здесь, самобытные фольклор и традиции, возрожденные народные промыслы и многое другое. У города Боброва и Бобровского райо­на (а ранее — уезда) интересная ис­тория. Некоторые вехи ее дореволю­ционного периода связаны с именами Петра I, Екатерины II, других выдаю­щихся личностей.

Пожалуй, не будет преувеличением утверждение, что одной из достоп­римечательностей Бобровского рай­она является природа. Река Битюг, Хреновской бор, луга и дубравы, не­большие реки и россыпь озер в сово­купности создают, неповторимый колорит, характерный только для Прибитюжъя.

На территории Бобровского района выделено 20 памят­ников природы, представляющих собой ценные природные объекты естественного и, отчасти, антропогенного проис­хождения. Наиболее интересные из них приводятся в нашем путеводителе. Кроме того, в него вошли также и другие при­мечательные природные объекты и уголки прибитюжской природы.

Их перечень рассматривается в порядке продвижения с севера района на юг.

1. Шип-Курган. Памятник природы, выделенный поста­новлением администрации Воронежской области №500 от 28.05.1998 г. Расположен в месте слияния рек Березовка и Икорец. Представляет собой четко выделяющийся на фоне совершенно плоской луговой поймы холм с куполообразной вершиной, в основании которого находится меловой оста­нец, образованный длительной работой воды и ветра. Подоб­ное явление совсем нетипично ни для долины Икорца, ни для территории Бобровского района в целом. Да и в Воро­нежской области таких образований немного. В силу ряда природных особенностей, таких как значительное возвыше­ние над поймой и разнообразие экспозиций склонов, что в свою очередь способствует формированию на поверхности различных условий термического режима, освещенности и увлажненности, экосистема памятника природы отличается богатым разнообразием флоры. В кустарниковых, лугово-разнотравных и лугово-степных ассоциациях произрастает около 400 видов растений. Но это вовсе не значит, что Шип-Курган может быть интересен только ботаникам. С вершины холма весной можно наблюдать массовый пролет птиц по долине Икорца, когда вереницы гусей и уток сменяют друг друга, наполняя окрестности шумным гомоном. Им вторят пролетающие журавли и чибисы. Знойным летним днем над курганом парят луни и коршуны. Легкий ветерок качает «пе­рья» ковыля, а у подножья струится по песчаному дну река Березовка... .

2. Озеро Лебяжье (Песковатское). Вообще данное назва­ние является очень распространенным в Воронежской облас­ти. Во многих ее районах есть свои большие или маленькие Ле­бяжьи озера. В Бобровском районе их четыре. Вероятно, назва­ны так они были не случайно - в XVIII-XIX веках лебеди не пред­ставляли редкость в Прибитюжье. В настоящее время они встре­чаются далеко не на всех этих озерах (гнездятся, пожалуй, толь­ко на одном из них). Тем не менее, два из Лебяжьих озера Боб­ровского района являются достаточно интересными и достой­ны внесения в наш перечень. Описываемое озеро находится северо-западнее с. Песковатка, слева от автодороги г. Бобров -с. Юдановка. Окруженное со всех сторон непроходимой (в де­сятки метров) стеной высокого тростника, озеро хорошо про­сматривается с высокого холма правобережья р. Березовки. На­дежно защищенные от посягательства человека, в тростнико­вых крепях по берегам озера гнездятся серые цапли, болотные луни, многочисленные утки и лысухи, редкие у нас серые гуси. Для многих водоплавающих озеро является местом отдыха во время весеннего и осеннего пролета. Это озеро Лебяжье играет важную роль в сохранении биологического разнообразия рай­она.

3.  Парк в с. Чесменка. Парк расположен на территории Чесменского конного завода, первоначально являвшегося собственностью графа Алексея Григорьевича Орлова-Чесмен­ского. После его смерти завод был продан государству унас­ледовавшей имение дочерью графа Анной. В 1858 году Чес­менский конный завод приобрел Великий князь Николай Ни­колаевич. Управляющим на завод был назначен В.И. Дудынченко. Именно при нем одновременно с реконструкцией зда­ний конной части был заложен парк с дубовыми аллеями и каскадом из трех прудов. Раскидистые дубы, ясени и липы, хранящие память о тех далеких временах, и по сей день явля­ются украшением парка. Посетители парка при желании мо­гут ознакомиться и с комплексом Чесменского конного завода, здание конторы которого находится здесь же - под се­нью полуторавековых деревьев-великанов.

4.  Кордон Типовой. Одно из живописных мест на левом берегу р. Битюг. Кордон расположен на северо-восточной ок­раине Хреновского бора. В этом месте сосновый массив выхо­дит прямо на берег Битюга. Высокие стройные сосны, сверка­ющий на солнце чистейший желтый песок, искрящаяся голу­бая гладь реки и ароматный смолистый воздух оставляют не­забываемые впечатления. После многочисленных отмелей и перекатов, находящихся выше по течению, у кордона Битюг становится значительно глубже и изобилует рыбой. Лес в ок­рестностях кордона богат грибами и земляникой, здесь мож­но повстречать косулю с косуленком или сохатого лося, стадо кабанов или выводок волков. Недалеко от кордона гнездится один из редчайших наших хищников - орлан-белохвост.

5. Битюгские дебри. Памятник природы, выделенный по­становлением Воронежского облисполкома №55 от 21.01.1969 г. Данный объект представляет собой участок при­мыкающей к бору пойменной дубравы, расположенной по обоим берегам Битюга выше пос. Вислый. Памятник имеет большое научное и производственное значение, так как яв­ляется одной из наиболее типичных формаций Бобровского Прибитюжья. В дубраве преобладает дуб так называемой ран­ней формы; возраст деревьев 120-130 лет, диаметр отдель­ных из них — до 60 см. Пеший путник здесь бывает редко: весной сыро, летом не оставят в покое полчища комаров, к осени вырастают густые заросли крапивы, расплетается ежевика. В зимнее время дубрава также не лучшее место для про­гулок - лыжи под снегом то и дело натыкаются на валежник. Одно слово - дебри. Зато с воды можно без проблем полю­боваться природной статью величественных дубов, послушать трели чародея-соловья, понаблюдать за несущим в гнездо добычу коршуном.

6. Участок реки Битюг от с. Шишовка до с. Коршево. Конечно же, Битюг признанно является одной из красивей­ших рек Черноземья. Немало в его среднем течении мест, до­стойных внимания. Но все же участок лесного Битюга между селами Шишовка и Коршево один из самых живописных. Бук­вально за каждым из бесконечного числа поворотов глазу открывается новый неповторимый пейзаж: обрывистые пес­чаные берега, почерневшие причудливые коряжины, бурля­щие быстрины, вековые липы, склонившие усыпанные аро­матными цветами ветви к самой воде. От прибрежных зарос­лей, пестреющих цветами сусака и незабудок, струится терп­кий запах мяты; над кувшинками порхают блестящие стре­козы, расходятся по воде круги от всплесков крупных язей. Всех красот и прелестей не передать в нескольких строчках, это надо увидеть своими глазами.

7.Вислинский затон. Памятник природы, выделенный постановлением Воронежского облисполкома №550 от 18.07.1980 г. Расположен выше пос. Вислый по течению р. Битюг. Представляет собой старицу последнего, сообщающу­юся с рекой в нижней части. Длина затона около 200 м, сред­няя глубина 3 м, максимальная -5 м. Донный грунт, как и возвышенный левый берег, песчаный. Затон - один из не­многих участков в среднем течении Битюга, где имела место находка водяного ореха (чилима), занесенного в Красную книгу России. В затоне обитает множество видов рыбы. По этой причине он особенно популярен у любителей подлед­ного лова, которые приезжают сюда порыбачить порой за многие десятки километров. И вообще это просто очень кра­сивое место, не оставляющее равнодушным практически ни­кого из побывавших здесь.

8. Морозовская роща. Памятник природы, выделенный постановлением Воронежского облисполкома №55 от 21.01.1969 г., постановлением администрации Воронежской области №500 от 28.05.1998 г Находится на территории Вислинского лесничества; примыкает с северо-востока к пос. Вис­лый. Морозовская роща - второе место в среднем течении Битюга, где Хреновской бор выходит непосредственно на бе­рег реки. Это самый уникальный уголок бора. Возраст сосен в Морозовской роще около 230 лет - это старожилы лесного массива. Их медные стволы с могучими кронами возвышают­ся на 34 м при среднем диаметре у основания до 65 см - поис­тине исполины русского леса. Они очень живописно смотрят­ся на крутом песчаном левобережье Битюга, выразительно подчеркивая незатейливую красоту природы лесостепья.

9. Пристепная дубрава. Памятник природы, выделен­ный постановлением Воронежского облисполкома №55 от 21.01.1969 г. Примыкает к северной границе пос. Сло­бода. Памятник представляет собой водораздельную дуб­раву, состоящую из дуба порослевого происхождения (ме­стами с примесью сосны) в переходной к степи зоне. Возраст древостоя от 95 до 140 лет. Особенно привлека­тельна дубрава в весеннее время, когда сквозь прошло­годнюю прелую листву, прогретую апрельским солнцем, обильно пробиваются и зацветают пролеска сибирская, хохлатка полая, чистяк весенний и другие наши перво­цветы. Все уголки леса наполняются пением дроздов, за­рянок, пеночек, наперебой демонстрирующих свой во­кальный талант. В мае дубрава источает тонкий аромат ландышей, на смену прежним певцам приходят новые -соловьи, славки, иволги... Естественные дубравы на водораздельных территориях в Воронежской области на се­годняшний день практически не сохранились. Пристеп­ная дубрава - реликт нашей природы, чудом уцелевший свидетель тех времен, когда шумели листвой среди бес­крайних степных просторов зеленые дубовые рощи. По­этому данный памятник природы представляет особую природоохранную ценность.

10. Дендрарий Хреновского лесного колледжа. Данный памятник природы, выделенный постановлением Воронежс­кого облисполкома №55 от 21.01.1969 г. и постановлением ад­министрации Воронежской области №500 от 28.05.1998 г., имеет антропогенное происхождение. Он расположен на тер­ритории Хреновского лесного колледжа на северо-западной окраине пос. Слобода. Дендрарий был заложен в 1947 году. Здесь произрастает около 160 видов деревьев и кустарников, среди которых лиственница европейская, сосна сибирская (более известная как кедр; кстати, в дендрарии есть плодоно­сящие деревья), маньчжурский орех, пробковый дуб, катальпа и ряд других. Очень красочен дендрарий осенью, когда листья многих деревьев и кустарников окрашиваются в разные цвета: от ярко-желтого до винно-красного.

11. Парк-усадьба Хреновского конезавода №10. Памят­ник природы антропогенного происхождения, выделенный постановлением Воронежского облисполкома №55 от 21.01.1969 г. и постановлением администрации Воронежской области №500 от 28.05.1998 г. Парк расположен на территории Хреновского конного завода (пос. Слобода). Он был заложен вместе с основными постройками конезавода в 1778 году гра­фом Орловым-Чесменским. На территории парка произраста­ет более 20 видов деревьев. В первую очередь данный объект представляет ценность как один из старейших комплексов са­дово-паркового профиля в Воронежской области. Кроме этого на территории парка находится здание музея Хреновского ко­незавода, где в ходе полуторачасовой экскурсии посетители могут узнать много интересного из истории возникновения та­кой породы лошадей как орловский рысак.

12. Хреновская степь. Памятник природы, выделенный постановлением Воронежского облисполкома №55 от 21.01.1969 г. и постановлением администрации Воронежской области №500 от 28.05.1998 г. Территория памятника при­мыкает к восточной окраине с. Хреновое. Это фактически единственный сохранившийся целинный участок на водораз­деле в границах Бобровского района. Хреновская степь под­робно исследовалась известным ботаником Н.С. Камышевым в середине XX века. Сегодня многие из описанных им расте­ний здесь уже не встречаются. Типичный степной облик под­держивается в настоящее время во многом благодаря актив­ному выпасу лошадей, табуны которых и сейчас скачут по Хреновской степи, как скакали когда-то их дикие предки, поднимая клубы пыли и растворяясь на горизонте в июльс­ком мареве.

13. Озеро Лебяжье. Памятник природы, выделенный по­становлением Воронежского облисполкома №550 от 18.07.1980 г. Озеро находится на территории Хреновского бора на границе Хреновского и Бобровского лесничеств, примерно в 8 км северо-восточнее пос. Дугинка. Оно пред­ставляет собой остаток древнего русла Битюга (кратчайшее расстояние до современного русла — не менее 6 км). Об­щая протяженность озера около 2 км, глубина в разные годы в зависимости от количества выпадающих осадков колеблется от 0,2-0,5 до 1-1,2 м. Восточный берег озера занят оль­ховым массивом, с остальных сторон оно окружено бором. Озеро Лебяжье представляет ценность не только как гидро­логический объект. Этот водоем - настоящий птичий рай. Хотя лебеди здесь давно не гнездятся, другие виды водопла­вающих и околоводных пернатых встречаются на озере во множестве: кряквы, чирки, лысухи, поганки, крачки выво­дят тут птенцов. Прилетают охотиться цапли и коршуны, луни и орланы, приводят молодняк журавли. Некоторые из обитающих здесь птиц занесены в Красную книгу Воронеж­ской области.

14. Озеро Дугиновское. Это типичное пойменное озе­ро, имеющее старичное происхождение. На берегу озера, где стоят вековые сосны, располагается пос. Дугинка. При длине около 1,5 км и максимальной ширине около 250 м оно является самым крупным водоемом такого типа на тер­ритории Бобровского района, жителями которого чаще именуется Дугиновским затоном. В южной, суженной час­ти, где озеро соединяется с рекой, его глубины достигают 5-6 м, в северной, расширенной - не более 2-3 м. Весной здесь останавливаются на отдых большие стаи пролетных уток и других водоплавающих. Многие из них остаются выводить птенцов, которые летом совершенно безбоязнен­но снуют среди покрывающих водную гладь зарослей кув­шинок, не обращая внимания на рыбаков. Осенью на про­тивоположном от поселка берегу озера собирается боль­шое (до 500 птиц) предотлетное скопление серых журав­лей. Лес по берегам озера наполняется ревом могучих сам­цов оленей, вызывающих соперников на брачный турнир. В зимнее время водоем является излюбленным местом рыбаков. Лед на озере с его стоячей водой устанавливается значительно раньше, чем на Битюге, и тотчас же сюда устремляются заядлые любители подледного лова. Видо­вой состав рыб в озере из-за его постоянной связи с рекой такой же, как и в Битюге. Поэтому трофеи рыболовов весь­ма разнообразны. Кстати, крупные щуки здесь ловятся и осенью на спиннинг.

15. Окрестности поселка Зеленый луг. Собственно сам поселок до настоящего времени не сохранился. Место, о ко­тором идет речь, располагается справа от автодороги г. Боб­ров — пгт Таловая, примерно в 3 км восточнее пос. Лушни-ковка. Рядом с трассой находится живописная березовая роща, известная бобровцам под романтическим названием «Роща любви» (традиционно сюда приезжают фотографиро­ваться молодожены). В окрестных участках леса встречают­ся все виды обитающих в районе копытных: лось, благород­ный олень, кабан, косуля. Дальше от трассы, по опушкам ро­щиц, из года в год гнездятся журавли (здесь находится самая большая в Бобровском районе их гнездовая группировка). В окружающих «луг» лиственных лесах бывает много грибов: лисичек, груздей, подберезовиков, опят. В сосняках грибни­ки во множестве собирают маслята, рыжики и белые грибы.

16. Целинные склоны у с. Липовка. Памятник приро­ды, выделенный постановлением Воронежского облисполко­ма №74 от 13.02.1986 г. Участок расположен на правом бере­гу р. Битюг напротив восточной окраины с. Липовка. Урочи­ще представлено меловыми шатрообразными возвышеннос­тями. Здесь на плато и более пологих склонах распростране­ние получили ковыльно-разнотравные ассоциации. На «лбах» возвышенностей и по крутым склонам преобладают расти­тельные сообщества с осокой низкой, качимом высочайшим, тимьяном меловым, оносмой простейшей. В них встречают­ся растения, занесенные в Красную книгу: копеечник круп­ноцветковый, полынь солянковидная и полынь беловойлоч-ная, иссоп меловой, левкой душистый.

17. Степные склоны у с. Шестаково. Памятник приро­ды, выделенный постановлением Воронежского облисполко­ма №74 от 13.02.1986 г. Урочище расположено на правобере­жье р. Битюг, на северной окраине хут. Серов. Меловой склон долины сильно рассечен эрозионными процессами и пред­ставлен четко выраженными меловыми полуостанцами. На щебнисто-меловых осыпях и обнажениях плотных мелов пре­обладают растительные сообщества с доминированием аст­рагала белостебельного, осоки низкой, иссопа мелового, чаб­реца мелового. Природные комплексы, подобные двум пос­ледним, в большей степени характерны для долины Дона, для Бобровского Прибитюжья же это довольно редкое явление, встречающееся лишь на крайнем юге района.

В силу того, что Бобровский район фактически располо­жен на границе лесостепной и степной природных зон, в природе Бобровского Прибитюжья довольно контрастно сочетаются элементы как лесной, так и степной флоры и фауны. Скажем, «северяне» иван-чай и мох сфагнум в Хреновском бору иногда соседствуют с «южанином» ковылем. В Прибитюжье можно встретить таких обитателей лесной зоны как лось, белка, черный дятел - желна; в то же время здесь обитают типичные степняки - дрофа и сурок-байбак. Таких примеров можно привести немало. Однако в первую очередь многообразием условий для произрастания и обитания все­го того великого множества растений и животных бобровс-кая природа обязана двум уже упоминавшимся природным объектам: реке Битюг и Хреновскому бору.

Река Битюг. По протяженности в пределах Воронежской области (287 км) Битюг занимает второе место после Дона (хотя в абсолютной длине уступает другим нашим рекам - Хопру, Воронежу, Вороне). На территории Бобровского района нахо­дится более 100 км среднего и частично - нижнего течения р. Битюг. Это типичная равнинная река со спокойным течением, множеством плесов, затонов и озеровидных расширений. Сред­негодовой расход воды в Битюге 18,6 м³/с, средний максималь­ный расход - 503 м³/с, средний подъем весеннего уровня воды над меженью 2 м. Правый берег реки, как правило, возвышен­ный; местами он в значительной степени расчленен балками. Левый берег преимущественно низменный; в отдельных мес­тах ширина речной поймы на левобережье достигает 5-6 км.

В пойме Битюга практически на всем его протяжении в границах Бобровского района находится множество поймен­ных озер. Некоторые из них, те, что побольше, имеют свои названия - Круглое, Гатное, Заячье, Волочильное, Калашни­кове, и ряд других. Большинство же озер безымянны; многие из них в засушливые летние месяцы полностью пересыхают, вновь наполняясь водой лишь после весеннего паводка.

Битюг не единственная водная артерия Бобровского райо­на. Вторая по величине река Икорец также является левым притоком Дона. Русло его в некоторых местах (особенно в вер­хнем течении) прерывисто, нередко оно представлено отдель­ными плесами, разделенными стеной тростника и рогоза. Пой­ма Икорца даже на самых широких участках едва ли превыша­ет 1 км. Еще одной из наших рек является Березовка. Местами она относительно полноводна, однако, большей частью это совсем узенькая речушка с прерывистым течением. Наконец, совсем маленькими, больше напоминающими крупные ручьи, являются реки Мечеть и Смычок. Смычок и Березовка - при­токи Икорца, Мечеть впадает в Битюг.

Независимо от размеров этих рек все они пользуются боль­шой популярностью у местного населения как места отдыха либо рыбной ловли. Что же касается Битюга, то по этой реке в совет­ские времена проходил всероссийский туристический (байда­рочный) маршрут. В настоящее время значение рекреационных зон на Битюге также выходит за рамки районных масштабов. Ежегодно с мая по сентябрь десятки групп сторонников актив­ного отдыха на природе оценивают красоты прибитюжских пейзажей, увозя с собой незабываемые впечатления.

Сотни любителей «тихой охоты» направ­ляются в это время в свои заветные уголки, чтобы наполнить достойными трофеями корзинки и лукошки.

А вот ягодами Хреновской бор, увы, не так богат, как его северные родственники. Нет в нем ни черники, ни брусники, ни клюквы. Наиболее распространенными нашими ягодами являются земляника лесная и ежевика; в незначительном ко­личестве встречаются костяника и малина, а по ольховому чернолесью - еще и черная смородина.

Второй по значимости после сосны лесообразующей по­родой является дуб. На водоразделе равнинные дубравы в настоящее время в Бобровском районе практически не со­хранились. Исключение составляет памятник природы При-степная дубрава, расположенный на юго-восточной окраине бора. В подлеске дубравы встречаются ясень, клен остролис­тный, липа, вяз, дикая груша, черемуха.

Второй тип дубрав - пойменные снытевые дубравы с ду­бом преимущественно ранней формы. Они сформировались на зернистых почвах средней поймы левобережья Битюга. Небольшие участки пойменных дубрав встречаются также и на правом берегу. В их древесном составе значительную роль нередко играют липа, осина, клен остролистный, ясень. В пойменных дубравах, как правило, активно развит подлесок, состоящий из черемухи, клена татарского, клена полевого и некоторых других; часто встречаются дикие груша и яблоня.

Плоды дуба имеют большое значение в питании многих жи­вотных. Желуди охотно поедают копытные, мышевидные гры­зуны, белки, сойки и другие обитатели наших лесов. Пожалуй, это одна из определяющих причин того, что видовое разнооб­разие животных в дубравах богаче, чем в других типах леса.

Еще одним типичным для поймы реки Битюг раститель­ным сообществом являются пойменные ольшаники. Как пра­вило, они располагаются на переувлажненных участках. В таких лесах уровень воды обычно держится в течение всего лета. Из других видов деревьев в ольшаниках изредка встре­чаются осина, черемуха, ветла, еще реже - дуб (на неболь­ших возвышенностях). Подлесок в ольшаниках в зависимос­ти от увлажненности и степени сомкнутости крон в первом ярусе выражен в разной степени; обычно он представлен ку­стами черемухи. В кустарниковом ярусе часто встречается черная смородина. Деревья нередко бывают увиты лианами дикого хмеля и паслена сладко-горького. В травянистом по­крове многочисленны различные зонтичные.

Второстепенными сообществами являются осинники и березняки, возникающие преимущественно на тех местах, с которых по каким-либо причинам исчезли сосна и дуб. В за­висимости от степени увлажненности это либо светлые редкоствольные леса с редким подлеском и злаковым или злаково-разнотравным травянистым покровом, либо доволь­но загущенные участки с большой сомкнутостью крон в пер­вом ярусе, дающей значительную тень. Нередко осина и бе­реза образуют смешанный тип леса.

В пойме р. Битюг нередки пойменные луга. Эти сообще­ства развились преимущественно на зернистых почвах средней поймы или иловато-торфяно-болотных почвах низкой поймы, в соответствии с чем это либо злаково-разнотрав-ные, либо мокрые осоковые луга. Большая часть их залива­ется во время весеннего паводка. Отсюда их второе назва­ние - заливные. В особенно влажные годы вплоть до самой осени на них держится уровень воды почти по колено че­ловеку. Раньше трава на них выкашивалась на корм скоту; многие луга использовались под пастбища. С упадком сель­ского хозяйства их значение как сенокосных и пастбищ­ных угодий резко снизилось. Более половины пойменных лугов района в настоящее время подвержены активному за­растанию различными видами осоки, конским щавелем, дер­бенником и другими высокостебельными растениями.

Основную часть территории занимают сельскохозяйствен­ные поля. Из-за частичного прекращения их хозяйственного использования местами в сельхозугодьях образуются зале­жи, появляются куртины кустарника, восстанавливаются степ­ные озера. Это придает агроландшафтам мозаичность, спо­собствующую увеличению видового разнообразия предста­вителей флоры и фауны.

От некогда обширных степей в настоящее время остались лишь жалкие клочки целины, сохранившиеся кое-где по скло­нам балок и редким залежам; да еще то тут, то там по опуш­кам Хреновского бора можно увидеть куртинки ковыля, уце­левшего как напоминание о тех далеких временах, когда про­стиралось по прибитюжским степям бескрайнее «Дикое поле», паслись табуны диких лошадей тарпанов, спокойно вышаги­вали исполинские дрофы, а в небе парили степные орлы.

На территории Бобровского района отмечено 13 видов растений, внесенных в Красную книгу РСФСР. Это альдрованда пузырчатая, василек боровой, водяной орех чилим, ис­соп меловой, копеечник крупноцветковый, левкой душистый, полынь беловойлочная, полынь солянковидная, брандушка разноцветная, кальдезия белозоролистная, ковыль перистый, рябчик русский, ятрышник болотный. Особый интерес пред­ставляет василек боровой - эндемик левобережья песчаных надпойменных террас Битюга.

Фауна Бобровского Прибитюжья. Богат и разнообра­зен животный мир Бобровского Прибитюжья. Подробный анализ количества видов беспозвоночных обитателей дан­ного района никем не проводился, но с учетом общего видо­вого состава Воронежской области можно предположить, что в Бобровском районе их встречается по крайне мере не ме­нее 2-2,5 тысячи видов. Безусловно, самые заметные предста­вители - это насекомые. Многие из них знакомы нам как вре­дители сельского и лесного хозяйства. Всеобщую неприязнь мы испытываем к мухам, слепням, комарам и прочим их со­братьям. Однако все эти насекомые, как и те, которых мы называем и считаем полезными, несомненно, являются важ­ными экологическими звеньями. Трудно переоценить и эстетическое значение насекомых: бабочек, стрекоз, жуков и других, радующих наш глаз на клумбах приусадебных участков и городских парков, на лесных полянах и лужайках у реки, являющихся неизменными героями детских стихотворений, песен и загадок.

В реках, озерах и прудах Бобровского района встречается более 30 видов рыб. Наряду с довольно обычными — уклей­кой, плотвой, красноперкой, язем, густерой, окунем, золотым (красным) и серебряным (белым) карасем, линем, лещом, щукой, сазаном в наших водоемах, в частности, в реке Битюг, обитают более редкие — налим, голавль, судак, сом, елец. Из­редка встречаются синец, чехонь, подуст; известны даже слу­чаи захода в эту реку черноморской сельди.

Естественно, что при таком рыбном изобилии большой популярностью в Прибитюжье пользуется любительская (или как ее еще называют, спортивная) рыбная ловля. Лишь в ве­сеннее половодье рыбацкие страсти немного утихают (мут­ная вода, затрудненный доступ к водоемам, да и большин­ство видов рыб в это время, предшествующее нересту, как правило, неактивно берут наживку). Что касается всех осталь­ных сезонов года, то ни зной, ни мороз, ни дождь, ни ветер не помешают заядлому рыбаку посидеть с удочкой на берегу реки под раскидистым зеленым кустом ракиты или у пробу­ренной во льду лунки. В последние годы также среди мест­ных жителей и гостей района все больше становится люби­телей подводной охоты; их трофеи нередко выглядят весьма впечатляюще.

Довольно специфичными представителями нашей фауны являются земноводные и пресмыкающиеся. И тех, и других у нас по 8 видов.

Наиболее обычными из земноводных являются озерная лягушка, зеленая жаба и чесночница, во влажных лесах не­редко можно встретить также остромордую лягушку. Прудовая лягушка вопреки своему названию встречается преиму­щественно на небольших лесных озерах. В различных вре­менных водоемах можно увидеть краснобрюхую жерлянку. Самыми редкими земноводными фауны Бобровского При­битюжья являются обыкновенный тритон, относящийся к хвостатым амфибиям, и серая жаба.

Среди пресмыкающихся самыми распространенными яв­ляются обыкновенный уж, прыткая ящерица и гадюка. Пос­леднюю с середины 1990-х годов выделили в самостоятель­ный вид - лесостепная гадюка, или гадюка Никольского. От­носительно обычна в нашей фауне болотная черепаха. Еще 4 вида: живородящая ящерица, безногая ящерица - верете­ница, водяной уж и медянка (кстати, эта змея, относящаяся к семейству ужовых, абсолютно неядовита) - достаточно редки.

К сожалению, отношение большинства людей практически ко всем земноводным и пресмыкающимся, еще каких-то пол­торы сотни лет назад объединяемых под обидным названием «гады», строится с позиции множественных предрассудков и суеверий. На самом деле, подавляющее большинство этих жи­вотных совершенно безобидно и уязвимо, а роль их в экосис­темах так же важна, как и всех других животных и растений.

Самый многочисленный по количеству видов класс среди наших позвоночных животных - птицы. Они, как никакие другие дикие животные, окружают нас везде.

В фауне Бобровского района насчитывается более 220 видов пернатых. Из них гнездится у нас более 155 видов, более 35 видов встречается во время весеннего и осеннего пролета; около 10 ви­дов встречается только на зимовках, наконец, еще более 10 видов зарегистрировано во время случайных залетов.

Наряду с обычными — скажем, соловьем, зарянкой, певчим дроздом, белой трясогузкой, кряквой, чибисом или канюком — в Бобровском Прибитюжье гнездятся такие редкие виды как филин, орлан-белохвост, большой подорлик, змееяд, а во время залетов встречаются еще более редкие беркут, сапсан, черный аист. Вообще по видовому разнообразию гнездящих­ся птиц Бобровское Прибитюжье занимает одно из особых мест в Воронежской области — как, к примеру, Усманский бор (Воронежский биосферный заповедник) или пойма реки Хопер (Хоперский государственный заповедник). Это послу­жило поводом для внесения в 1998 году Хреновского бора в список ключевых орнитологических территорий междуна­родного значения.

Говоря о птицах, следует отметить, что это самая динамич­ная из всех позвоночных группа животных. Об этом могут свидетельствовать не только значительные кратковременные или долгосрочные колебания численности, но и увеличение видового состава гнездящихся птиц Бобровского Прибитю­жья. За последние 15 лет их видовой состав увеличился более чем на 10 видов. В большинстве случаев это связано с есте­ственным расширением гнездового ареала, например, у та­ких видов, как большая белая цапля, черный дятел (желна), сирийский дятел, черноголовый чекан, длиннохвостая сини­ца, синица-московка и некоторых других. Характерно то, что в последние годы темпы подобных процессов значительно ускорились. Такие виды как орлан-белохвост, степной лунь, лесной голубь клинтух вновь появились в наших краях на гнездовании вследствие восстановления численности, сни­зившейся в 50-80-е годы XX века. Однако при этом как мини­мум 4 других вида птиц в последние годы перестали гнез­диться на территории района.

Класс млекопитающих в фауне Бобровского района пред­ставляют более 55 видов. Самые многочисленные и распрос­траненные из них - грызуны, среди которых и животное, чье название легло в основу названия города, а также ставшее гербовым и для Боброва, и для Бобровского уезда (впослед­ствии административного района). Как читатели уже догада­лись, речь идет о бобре. В изобилии этот зверь водился в лес­ной пойме Битюга в далекие прошлые века, шкурки его в боль­шом количестве доставлялись к государеву двору. В первой половине XX века, когда численность бобра повсеместно в европейской части России снизилась до катастрофически малого количества, река Битюг оставалась одним из мест, где бобр сохранился. Мероприятия, предпринятые по охране этого животного (в первую очередь сотрудниками Воронеж­ского биосферного заповедника), способствовали восстановлению его численности, а в дальнейшем и ее активному рос­ту. В настоящее время бобра в Прибитюжье можно встретить не только на лесных реках и озерах. Он также во множестве заселяет различные пруды, ручьи и даже водоотводные кана­вы, являясь довольно обычным обитателем наших мест. А вот такие, например, грызуны как крапчатый суслик и большой тушканчик, считавшиеся некогда вредителями сельского хо­зяйства, рекомендованы к внесению в Красную книгу Воро­нежской области как исчезающие виды.

Пожалуй, одна из самых интересных групп млекопитаю­щих - отряд хищных. Они выделяются среди прочих зверей и своим более сложным и интересным поведением, и доста­точно специфичными внешними признаками. В то же время в зависимости от размеров и образа жизни они занимают принципиально отличающиеся экологические ниши. Несмот­ря на то, что отношение к ним со стороны человека время от времени меняется (порой, чуть ли не кардинально), все они, от маленькой ласки до волка, стоящие на вершине трофи­ческой пирамиды, — бесспорно, необходимые компоненты нашей фауны, естественные регуляторы в первую очередь таких опасных в эпидемиологическом отношении животных, как грызуны.

Важными объектами охоты (наряду с зайцем-русаком и обыкновенной лисицей) являются копытные животные. В Бобровском Прибитюжье их обитает 4 вида; это самые круп­ные представители нашей фауны. Численность лося из-за чрезмерной охоты с середины 1990-х годов практически до последнего времени претерпевала значительный спад и лишь год-два назад наметилась слабая тенденция к ее по­степенному восстановлению. Поголовье благородного оле­ня, косули и кабана более-менее стабильно держится на од­ном уровне. В последние годы этому во многом способству­ют проводимые в охотничьих хозяйствах района биотех­нические мероприятия.

10 видов представителей фауны беспозвоночных и 24 вида позвоночных животных, отмеченных на территории Бобров­ского района, занесены в Красную книгу России и охраня­ются законом.

Научные исследования. Территория Бобровского При­битюжья издавна привлекала внимание ученых-натуралис­тов. Ботаниками, зоологами, зоогеографами здесь было со­брано немало интересных данных. Первым большой, можно сказать, фундаментальный вклад в изучение природы тогда еще Бобровского уезда внес Николай Алексеевич Северцов, ученый, на биографии которого нельзя не остановиться под­робнее, рассказывая о природе района.

Родился Н.А. Северцов 24 октября (5 ноября) 1827 г. в од­ном из родовых имений в Воронежской губернии. Свои дет­ские и юношеские годы он провел в селе Петровском Боб­ровского уезда (ныне с. Ясенки Бобровского муниципально­го района), куда был перевезен родителями вскоре после рож­дения. Вместе со своими младшими братьями и сестрами он получил хорошее домашнее образование, выучив при этом несколько иностранных языков, включая греческий и латынь. Один из домашних воспитателей привил мальчику любовь к прогулкам по окрестным лесам и полям. Большим увлечени­ем Северцова стала охота; рано начался сбор зоологических и ботанических коллекций.

В 1843 г. Н.А. Северцов, блестяще выдержав вступительные экзамены, был зачислен на Естественное отделение Москов­ского университета. Во время учебы в университете он по­знакомился с профессором К.Ф. Рулье, ставшим впоследствии научным руководителем Северцова в многолетних исследо­ваниях жизни позвоночных животных Воронежской губер­нии. Защищенная в 1855 г. в качестве магистерской диссер­тации и изданная тогда же отдельной книгой под названием «Периодические явления в жизни зверей, птиц и гад Воро­нежской губернии», эта работа сделала имя автора широко известным в кругах отечественных и зарубежных зоологов.

За годы исследова­тельской деятель­ности Н.А.Северцовым было опуб­ликовано множе­ство научных тру­дов, открыто и описано несколь­ко видов позво­ночных животных.

Н.А.Северцов признанно счита­ется основополож­ником зоогеогра­фии и экологии. Имя его увековече­но в ряде геогра­фических назва­ний, в названиях растений и живот­ных. В с.Ясенки, в библиотеке, распо­ложенной в одном из зданий усадьбы Северцовых, открыта экспозиция «Уголок Н.А. Северцова», где посетители могут подробнее ознакомить­ся с фактами его биографии.

С исследованиями в области природы на территории Боб­ровского края связаны имена таких известных ученых более позднего периода как С.И. Огнев, К.А. Воробьев, Н.С. Камы­шев, К.В. Скуфьин, И.И. Барабаш-Никифоров, Л.Л. Семаго, К.Ф. Хмелев, О.П. Негробов и других.

Климатические условия. Территория Бобровского рай­она находится в зоне умеренного климата. Прибитюжье по­лучает ежегодно более 550 мм осадков - это один из самых высоких в Воронежской области показателей. В связи с тем, что район вытянут в меридиональном направлении, средне­годовая температура воздуха увеличивается с севера на юг от 5,5°С до 6°С. Устойчивый снежный покров образуется как пра­вило в первой декаде декабря и держится около 115-120 дней. Толщина его в конце зимы составляет в среднем 20-25 см. Средняя январская температура воздуха равна -10°С, средний показатель абсолютного минимума составляет -30°С. В июле среднесуточные температуры воздуха поднимаются до +20°С при усредненных абсолютных максимумах в +35°С. Продол­жительность периода с температурами выше +10°С составля­ет 150-155 дней, а сумма активных температур достигает 2500-2б00°С. Запас продуктивной влаги в метровом слое почвы в июле равен 50 мм, летний дефицит влажности воздуха - 7,8-8 мм; в году отмечается до 20-22 суховейных дней.

Геоморфология и рельеф. В геоморфологическом отно­шении основная часть территории Бобровского Прибитюжья находится в пределах Южного Битюго-Хоперского рай­она лесостепной провинции Окско-Донской низменной рав­нины и является частью ее аллювиально-делювиальной об­ласти. Юг территории расположен в Калачеевском овражно-балочном южно-лесостепном районе, а крайний северо-за­пад - в Центральном плоскоместном районе Окско-Донской равнины.

Рельеф Бобровского района в общем виде имеет характер низменной равнины с абсолютными высотами не более 200 м, что в целом характерно и для большинства соседних райо­нов. Восточная часть Бобровского района образована высо­кими надпойменными левобережными террасами р. Битюг, правый берег которой занят крупными коренными склона­ми. Юг района приподнят несколько выше и находится на северных склонах Калачской возвышенности.

Основными формами рельефа на большей части террито­рии района являются представленные на водоразделах по­лого-увалистые аккумулятивные равнины, сложенные покров­ными лессовидными суглинками, перекрытыми суглинистой мореной Донского оледенения. Для них характерны неболь­шие западины - степные блюдца, образующиеся путем суффозионного выноса снеговых и дождевых вод. В южной час­ти района, находящейся на Калачской возвышенности, рас­положены увалистые структурно-денудационные равнины. Здесь несколько выше густота эрозионного расчленения тер­ритории, обнажающего выходы отложений верхнего мела. Крупными формами рельефа являются речные долины Би­тюга и Икорца, пересекающие Бобровский район в субмери­диональном направлении. Они характеризуются зрелостью, небольшим врезом, асимметрией склонов и значительной шириной.

Почвы. Для почвенного покрова характерно доминиро­вание черноземов типичных среднегумусных и среднемощных. Содержание гумуса в них колеблется от 6,5 до 8,5%. Боль­шинство почв имеют тяжелосуглинистый и легкосуглинис­тый механический состав. По песчаным надпойменным тер­расам долины Битюга, на которых располагается Хреновской бор, распространены дерново-лесные почвы.

Ландшафтные особенности. Плакорный тип местнос­ти объединяет в единое целое ландшафтные урочища хоро­шо дренированных суглинистых водоразделов. В пределах рассматриваемого ландшафтно-рекреационного района он в основном представлен пониженными плоско-западинными и волнисто-ложбинными вариантами с преобладанием типичных черноземов.

Урочищами-доминантами пониженных плоско-западинных плакоров являются распаханные ровняди с типичными черноземами. В качестве субдоминантных комплексов мож­но назвать слабонаклонные поверхности привершинных междуречий с черноземами типичными, лесные полосы на центральных и привершинных междуречьях. К редким уро­чищам относятся ровняди, ложбины и западины с относи­тельно близким залеганием грунтовых вод и лугово-черно-земными почвами.

Другим широко распространенным вариантом являются волнисто-ложбинные плакоры с типичными черноземами. В качестве доминантов здесь выступают урочища распаханных слабонаклонных поверхностей привершинных междуречий. Субдоминантные комплексы представлены распаханными ровнядями с черноземами типичными и распаханными лож­бинами стока с черноземами выщелоченными. К редким уро­чищам относятся лугово-степные ложбины и ложбинные пруды. Развита плоскостная эрозия.

Междуречный недренированный тип местности представ­лен преимущественно пониженным плоско-западинным ва­риантом. В отличие от плоско-западинного варианта плакорного типа местности на недренированных междуречьях рас­паханные ровняди с лугово-черноземными почвами, лугово-степные ложбины, лугово-болотные и болотно-лесные западины переходят из группы редких урочищ в категорию до­минантных и субдоминантных комплексов. Подобная карти­на наблюдается на низких междуречьях Хреновской степи и в других местах.

Водораздельно-зандровый тип местности представлен в основном пониженным волнисто-бугристым лесным вари­антом; доминирующие микроформы рельефа — песчаные бугры и гряды, западины, ложбины и лощины; типичные ра­стительные группировки — свежие снытевые дубравы, чис­топородные сосняки и субори; доминирующие почвы — се­рые лесостепные, дерново-лесные и слабогумусные пески.

Склоновый тип местности в связи с различиями в хозяй­ственной ценности его урочищ можно разделить на не­сколько вариантов, среди которых в площадном отношении доминируют два. Первый вариант объединяет полево-степ-ные склоновые местности с эрозионной сетью, слабовре-занной в суглинистые породы. Второй вариант объединяет полево-степные склоновые местности со средневрезанной эрозионной сетью. Его отличительными особенностями являются большая глубина балок, широкое развитие овраж­ных урочищ.

Надпойменно-террасовый тип местности также представ­лен несколькими вариантами. Наиболее широко распрост­ранены низкие преимущественно полевые суглинистые тер­расы с преобладанием лугово-черноземных почв. Характер­ными и одновременно доминирующими комплексами явля­ются урочища плоских распаханных суглинистых террас с лугово-черноземными почвами.

Низкие преимущественно лесные песчаные террасы харак­терны для левобережья Битюга. Они имеют пересеченный рельеф с многочисленными останцами более высоких тер­рас, эоловыми буграми и грядами, замкнутыми и полузамк­нутыми заболоченными котловинами. Характерные урочи­ща - свежие боры на грядово-бугристых песках с дерново-лесными почвами, свежие субори дубово-березовые на гря­дово-бугристых песках с бурыми лесными почвами.

Высокие преимущественно лесные песчаные террасы рас­пространены относительно редко (восточная часть Хреновского бора). Здесь отмечается преобладание выровненного рельефа с небольшим уклоном в сторону поймы реки. Ха­рактерными урочищами являются вторичные дубравы на се­рых лесостепных почвах.

Пойменный тип местности представлен тремя основными вариантами, каждый из которых характеризуется специфи­ческими условиями хозяйственного использования. Низкий лугово-болотный вариант хорошо выражен на реке Битюг ниже города Боброва и имеет следующие отличительные осо­бенности: преобладание низкого уровня поверхности, под­нимающейся над меженью всего на 10-20 см, широкое раз­витие травяных болот и черноолыпаников, усиленное меандрирование русла с формированием многочисленных ру­кавов и староречий. Доминирующие урочища: камышово-рогозовые болота в понижениях низкой поймы, заболочен­ные озера-старицы, мокрые осоковые луга на иловато-торфяно-болотных почвах низкой поймы.

Пониженный лугово-лесной вариант характеризуется ши­роким развитием среднего пойменного уровня, наиболее благоприятного для произрастания луговой и лесной расти­тельности. Доминантными урочищами являются тополево-осиновые дубравы на темно-серых глеевых поименно-лес­ных почвах и разнотравно-лисохвостовые луга на зернистых почвах средней поймы. Вариант распространен в долинах Битюга и Икорца.

Высокий лугово-полевой вариант отличается преоблада­нием высокого уровня поверхности, заливаемого паводками один-два раза в десятилетие. До момента хозяйственного ос­воения здесь доминировали остепненные луга и свежие зла­ковые дубравы. В настоящее время подобные поймы на 80% распаханы под сельскохозяйственные культуры. Поэтому ха­рактерным и одновременно доминирующим типом урочи­ща является распаханная высокая пойма с черноземно-луговой почвой. Данный вариант тяготеет в своем распростране­нии к малым рекам - Тойде, Чигле, Сухой Тишанке.

БОЛГАРО АЛАНЫ — союзники Хазарского каганата, воинственные племена, близкие осетинам, до первой по­ловины X века населявшие земли по Дону.

ВАНТИТ — средневековый славянский город на восточ­ной окраине славянских земель.

«ВО ФРУНТ» — в царской армии: стоять по стойке смирно.

ГУДУН — место, где в меловой толще при ударе о поверх­ность слышится подземный гул.

ЖЕМЧУГ БЛИСТЕР — особый вид жемчуга, прилипший к стенке раковины, порой причудливой формы.

«КИРГИЗЫ» — название низкорослой и выносливой породы лошадей.

КУЧУГУРЫ — скопление меловых холмов.

ЛИВЕДИЯ — легендарная страна древних венгров.

МАНТРА — древняя песнь у индоиранских племен.

ПЯТИСТЕНКА — изба с перегородкой— пятой стеной. Роль перегородки нередко играла каменная печь.

СПАРОКАНДИДАТ — чиновничья должность в Древней Греции и Византии.

СКЛАВЕНЫ — исчезнувшие славянские племена.

ТАНАИС — древнее название реки Дон.

УРЯДНИК — нижний полицейский чин в уезде.

ФАРТ— удача, обычно относится к нежиданно обретен­ному богатству.

ХАЗАРЫ — этнокультурная общность, объединенная верованиями и сложным управлением.

Иаков Безмолвник (? -1823) Родился в городе Смоленске в дворянской семье. В начале XIX века нес послушание в Дивногорском Успенском монастыре. Взял обет молчания. Подражая подвигам святых, закапы­вал свое тело по пояс в землю, питался святой водой и просфорами. Умер в Воронеже. Был погребен на кладбище Покровского девичьего монастыря. День памяти подвижника Божия — 3 ноября.

Из церковной истории.

Не было ничего у этого человека, изможденного повторением подвигов святых, что могло бы сказать о его истинных намерениях. Монахи Дивногорского Успенского монастыря видели в Иакове лишь старательного христианина, стре­мящегося приблизиться к Богу. Что заставляло Иакова по прозвищу Безмолвник идти на страшные истязания, знал только он и его совесть. Многие предания о победах его над собственной плотью бытуют в среде церковных лето­писцев. Сам же послушник, питавшийся порою весь месяц лишь окаменевшими от старости просфорами и водой, истязал свое тело веригами, закапыванием в землю по пояс и пытался усмирить не столько плоть, сколько мучившие и долгое время воспалявшие мозг воспоминания.

Да и не Иаков он был с рождения, а урожденный смолен­ский дворянин — Петр Васильев, которого отец записал в лейб-гвардию еще с пеленок и приставил к нему в дядьки своего бывшего денщика, прошедшего нелегкую военную школу. Матери он не знал — та умерла сразу после родов. Под влиянием набожной бабки Ефросиньи и не менее набожного денщика Федота он с малых лет стремился посвятить себя служению Господу, да не мог ослушаться отеческой воли. Вызубрил Петр весь «Молитвослов» и знал с малых лет всех святых угодников на иконостасе домовой церкви. Хоть и готовил он себя к служению в храме, да не мог прекословить отцовской воле. А когда папенька отдал Богу душу, — и подавно молча отправился на службу в столицу вымахавший в два аршина Петр-Петруша. Там он был на хорошем счету, и благодаря заслугам отца Петру Васильеву досталась скорая карьера, почести и награды. Но ему хотелось славы. Просился в настоящее, геройское дело. Так, в штабс-капитанском звании Васильев был направлен в штаб Кутузова в самый разгар бородинских событий. Из ставки с важным пакетом порученцем главнокомандующего он тут же был отослан к генералу Багратиону с приказом — доложить по возвращении о положении дел перед гене­ральным сражением на его участке. Но в ставку Кутузова офицер не вернулся...

На пути к князю Багратиону его и унтер-офицера, сопро­вождающего штабного посланца, взяли в плен. Засада ис­панских легионеров ждала их в дороге. Далее отчаянные по­пытки оторваться от преследования, потеря коня и допрос на поляне в лесу. Их окружило человек десять-двенадцать. Отобрав пакет у офицера, связывать его не стали, а второго, полумертвого, привязали веревками к березе.

Апофеозом события стал страх Петра перед смертью. Он не боялся смерти в бою, но, когда глумящийся испанский колченогий солдатик, ловко взобравшись на сук ближай­шего дерева, стал прилаживать веревку с петлей, мозг офицера не выдержал этой моральной пытки. Здоровый детина пал на колени и стал вопить, чтобы его пощади­ли. Тот же колченогий на глазах у остальных испанских 56 солдат всунул Васильеву в руки пистолет и, показав на привязанного к белому стволу русского унтер-офицера, заставил сделать выстрел. Тот, как подкошенный, повис на веревках, а Петр Васильев потерял сознание. Очнулся он от того, что струйка холодной воды лилась ему на голову, и громко завыл. В руках у одного из напавших на них был вскрытый пакет с надписью самого главнокомандующего: «Багратиону — в руки!».

***

Восковая печать на пакете смята, и военная тайна в грязных чужих руках внимательно изучалась. На ломаном русском главный испанской засады стал задавать ему какие-то вопросы, поглядывая в бумагу. Штабному посланцу помогли сесть. Васильев что-то отвечал, прерывая свои сло­ва коротким животным воем. Так продолжалось довольно долго. На его глазах той же веревкой привязали к резвой штабной кобыле труп унтер-офицера и, злобно хохоча, отправили вперед по дороге, в сторону расположения войск князя Багратиона. Затем, избив до потери сознания сапогами, Петра-Петрушу просто столкнули в ближайший овраг. Нагло смеялись враги вслед катившемуся в овраг порученцу фельдмаршала и кричали, что теперь этот рус­ский офицер-предатель уже никому не нужен: ни своим, ни врагам, ни самому себе...

А он, очнувшись от физической и моральной боли, вознесся молитвой к Богу, и, сбросив мундир, побрел к ближайшей деревне, где нашел сочувствие у местных жите­лей. Немного поев, переодевшись в рубище, Петр-Петруша с молитвой побрел прочь от громкой канонады боя, мимо пылящих по дорогам повозок с ранеными, мимо погостов и бескрайних российских полей и лесов. Слезы катились по его лицу, и, хотя в памяти всплывали тихие слова, слы­шанные в детстве от бабушки Ефросиньи: «На все воля Божья...», сверлила Петра подленькая мысль, что это иску­шение и испытание ему ниспослано свыше. Он бежал от этих пагубных мыслишек.

***

Бежал Васильев не только от себя, не только от совести офицера, обманувшего семью, запятнавшего предатель­ством честь дворянина, убившего ради своего спасения товарища по полку, сурового старого воина, воевавшего еще в легендарных походах фельдмаршала Суворова...

Петр Васильев понес свой тяжкий крест по остатку несчас­тной жизни. Верстами скитаний и служением Богу решил он вымолить прощенье, хотя бы на том свете. Оказавшись в Дивногорском Успенском монастыре, приняв послушание и обет молчания, отрешенно и истово отдавался всем тяготам монастырского существования. Монахи обители и хуторские крестьяне видели в нем лишь человека скорбящего и зама­ливающего великий грех. Его послушание поражало всех неподдельным смирением и добродетелью.

Однажды посетил монастырь старый полковник, участ­ник Бородино и уважаемый человек. Прослышав про Дивы и пещеры рукотворные, про места святые, он приехал сюда вместе с супругой и дочерьми. Долго с игуменом он совер­шал приятные экскурсии по окрестностям, пока семейство отдыхало. А наткнувшись на Иакова, закопанного по пояс в землю, спросил у настоятеля: «Кто этот несчастный?».

— «Божий человек», — отозвался тот, — недавно по весне пришел к нам из Белогорского монастыря на послушание. А туда — еще откуда-то. Велики, как видно, его прегрешения, велики и испытания. Молчит, бедолага, обет дал...

***

Вглядевшись в лицо Иакова Безмолвника, старый вояка с трудом признал в нем Васильева, с которым начинал служить в лейб-гвардии, и об исчезновении которого много и долго тихим шепотом велись пересуды в ставке Михаила Кутузова.

Единственное, чего не знал только что произведенный в новый чин гвардеец Васильев, одетый с иголочки, — это то, что пакет, который вез он Багратиону, был с фальшивыми сведениями. Поэтому явился штабс-капитан Петр Васильев «подсадной уткой». А операцию по внедрению дезинфор­мации проводил этот самый полковник, а тогда лучший оперативник Кутузовского штаба.

— Заберу-ка я у тебя, преосвященство, этого молчаль­ника к себе в Воронеж. Подкормлю и при доме подержу, — взволнованно обратился полковник к настоятелю. А тот и не возражал. При отъезде семейства получив «золотой», даже ручкой помахал вслед главный монах Дивногорского Успенского монастыря, что он делал весьма редко.

Привезя Иакова Безмолвника в Воронеж, поселил его пол­ковник в своем доме у Покровского Девичьего монастыря. Иеромонах, его сопровождавший, а заодно выполняющий задание игумена до епархии, поведал домочадцам о «Божь­ем человеке» Иакове Безмолвнике и его подвигах. Многие горожане приходили взглянуть на «Великого Безмолвника». А полковник и не возражал. Вырыл Иаков пещеру-погребок во дворе усадьбы и продолжал жить в ней отшельником.

Лишь спустя время открыл седой полковник Петру Ва­сильеву страшную тайну его пленения. Долго вглядывался Иаков подслеповатыми слезящимися глазами в бывшего друга. Поверив, сказал же: «Господи Боже! Война! Она все списала...» Посуровел бывший молчальник, заплакал и помер на следующий день от разрыва сердца, которое не смогло перенести эту ужасную новость.

Хоронили Иакова Безмолвника на кладбище Покров­ского Девичьего монастыря при большом скоплении провожавших его в последний путь на грешной земле христиан-воронежцев. И тесна казалась Терновая по­ляна на погосте Покровского Девичьего монастыря. И щебетали-качались на кладбищенских деревах неизвестные птицы-пигалицы, и по-особому красиво звонили колокола на устремленных в бесконечность светлых небес колоколь­нях церквей...

А вскоре умер и старый полковник, перед смертью поведавший в назидание сыну трагическую судьбу Петра Васильева — Иакова Безмолвника. Да и сын полковника, израненный в боях отставной подпоручик, награжденный золотой саблей с надписью «За храбрость» — главной военной наградой, чуть позднее и сам почил в Бозе. И за­хоронили их всех рядом с фамильным склепом, и приняло небо очередную жертву обстоятельств земного бытия.

Давно порушен монастырь, и от старинного кладбища остались лишь несколько древних беспорядочно разбро­санных каменных надгробий. На одной из плит крепкого серого песчаника, вросшей в дерн и опутанной корнями терновника, еще проступает старинная вязь и полустертые буквы: «Все там буд...... овъ Б..... 1к........ +1823. Миръ праху т...му».

В начале XIX века в монашеском братстве Святого Зосимы в Мос­кве была собрана завидная коллекция жемчуга из разных стран. И принадлежала братству одна из самых известных жемчужин мира — «Пеллегрина». Совершенной сферической формы жемчужина имела вес 111 гран (один гран равен 0,25 карата, один карат — 0,2 г), и была она удивительного белого цвета.Многие паломники илюбители драгоценностей мечтали увидеть ее воочию. В той коллекции, говорят, также была еще одна крупная голубая красавица речного жемчуга, называемая «Принцессой»..

Из истории

Это сейчас старинное дорогое ожерелье из речного жемчуга на одном аукционе было продано за бас­нословную цену, да за такую, что пол-Дивногорья можно в новые дома заселить. А вот раньше такие ожерелья из блестящих перламутровых шариков носила добрая половина местного населения хутора жен­ского полу. Водились в быстром Дону и Тихой Сосне такие раковины — перловицы-жемчужницы, и почти в каждой тысячной из них находили местные добытчики маленькие и побольше гладкие крупинки речного жемчуга.

Было время, когда местные умельцы в специально обра­ботанных жемчужинах научились дырочки сверлить и на нитку золотую или серебряную их нанизывать. А сельские красавицы как обрядятся в свои наряды на праздник да на шею монисты да нитки с жемчугами приладят, глазу больно от красоты такой.

Вот, во времена царицы Екатерины попало одно такое оже­релье во дворец. Увидела его принцесса Анна да и захотела иметь точно такое же в своей коллекции украшений. Было у нее похожее из северного жемчуга, но донское поразило ее не только чистотой перламутра, но и стилем обработки.

Подавай принцессе Анне подобное, да и все тут! Такая вот у нее планида образовалась.

* * *

Жил в Дивногорье Степан, крестьянский сын. Был он молод и удачлив и с детства сильно полюбил реку и ры­балку. А как прознал он от старого деда Кондрата Власьева, что водятся в Дону ракушки с дорогим жемчугом, и увидал одну жемчужину в полную горошину, с необыкновенно голубым отливом, то загорелось ему самому добыть такую. Рассказал ему Кондрат, что есть на Дону в округе лишь два места, где водится большое количество жемчужниц. Ко­лонии перловиц, одна и другая, располагались в заветных омуточках, что знали в хуторе лишь двое — Кондрат и тот хуторянин Мыня, что ожерелье знатное в столицу отвез на продажу да там и сгинул. Говорили, нашел свою погибель в столичных дебрях, пытаясь продать подороже жемчуж­ную радость, годами собираемую из лучших крупных и чистых, как слезы, горошин из самых крупных раковин. Но и омуток заветный никому не открыл: еще сам, видно, надеялся в нем разжиться. А «Кондратов омуток» Степан знал — «застукал» однажды добытчика подле омутка в челне с мешком ракушек, а потом и сам по-тихому занырнул пару раз. В отличие от других мест, ракушки все как на подбор, да почти в каждой пятой — жемчужное зернышко оказалось, красоты неописуемой.

Только не знал Степан, как красоту ту сохранить — блекла она спустя время, на нет сходила. Так что однажды серые камушки оказывались в заветном коробочке вместо ярких перламутровых горошин.

Пошел он снова к Кондрату, рассказал про свою беду и по­казал потускневшие окатыши. Рассмеялся старый Кондрат.

— Не беда, — сказал старик, потрепав его по густой шевелюре. — Раз ты такой настырный, придется открыть тебе все секреты, а то совсем на Дону добытое жемчужное дело перевелось. Помру — никто и нитку жемчугу невесте не подарит. Невеста-то имеется, Степан?

— Имеется! Прямо принцесса, да только без жемчуга замуж нейдет! Говорит, пойду замуж за того, кто двенадцать крупных, как горох, жемчужин на нитке принесет. А средь них чтоб голубая принцессова в центре. Вот!

— Так-так... А кто ж такая, спрашиваю. Знаю ли?

— Да знаешь ты, деду Кондрат, Марью-Машеньку Васильченко. Первая красавица на хуторе...

— Ну, ничего, ничего, будет и ей ожерелье принцессово. Главное — нам омуток второй отыскать, Минин! Вот, там-то жемчуга поболе моих водятся, Степан. Поболе!

С той поры совсем покой Степан потерял. Все лето пронырял в Дону. Но отыскал заветный омуток. Принес огромные, как лапти, ракушки к старому Кондрату, и, дрожа от нетерпения, вместе вскрыли одну, втору, третью...

В каждой лежала огромная голубая жемчужина. Схватил их старик и в беззубый рот запихнул. Да так и застыл на лавке, выпучив глаза. А Степан как схватил деда за бороденку, орет что есть мочи:

— Выплевывай, старая кочережка, жемчуг мой! Ты чего, старый дурак, совсем спятил?..

Молчит дед, греет жемчуг во рту да Степану кулак кажет: молчи, мол, молись лучше, чтоб не попортился камень дорогой. А тот теперь и сам смекнул, что чего-то не так в жемчужном деле получается. Ведь не такой осел дед Кондрат— глотать жемчужины.

Сел на лавку Степан да молча на Кондрата уставился: ожидал час, два, три. Сжалился над ним хитрый жемчужник, до сих не рассказавший главного секрета ловцов жемчуга, выплюнул жемчужины на ладонь, показал Степану:

— Гляди, парень! В рот сразу клади жемчуг да и держи, пока слюна не скажет, что хватит. Ты рот закрой-то сам да слушай. Помнишь, твой жемчуг из коробка — того и потускнел, что во рту не был! Понял теперь секрет ловческий наш?..

Понял Степан, что жемчугу тепло человеческое требуется. Вскрыл еще одну огромную жемчужницу и — обмер. Лежала на розовой мантии раковины важная голубая жемчужина— ровная, чистая, как слеза ребенка, бархатистый блеск подчеркивал ее огромный, как вишня, объем. Словно лун­ный свет по дедовой хате заструился...

— Давай, скорее в рот, — заорал Кондрат. — Лови удачу, парень!

Охнул Степан, схватил дрожащими руками жемчужину да заторопился, выронил из раковины и стал ползать по полу, отыскивая непослушный шарик. Дед кинулся ему помогать. Но Степан первым обнаружил голубую «принцессу», да и в рот, в рот. Вместе с мусором. И замер.

С благоговением смотрел на Степана Кондрат. Такой крупной и красивой жемчужины ему никогда не попадалось. Да и представить было трудно, чтоб подряд в четырех ра­ковинах жемчуг был! Не иначе, без нечистого не обошлось! Вот и дружок-соперник его тоже удачлив был, да где его искать нынче...

Ближе к ночи заставил Кондрат выплюнуть голубую жемчужину Степана. Вскрыли остальной десяток раковин, и лишь в одной не нашли жемчужины. Так и просидели Степан с Кондратом до утра с жемчужинами во рту. Угомо­нились лишь, когда научил Кондрат Степана всем главным секретам сохранения дорогой добычи. И не знал того Степан, что отличается речной (пресноводный) жемчуг от морского тем, что не имеет ядра, что он более хрупок и нежен, потому отношение к нему должно быть трепетное. Научил парня Кондрат и дырочки тонкие сверлить, и на нитку прочную готовые жемчужины нанизывать. Добавил от себя несколько красивых жемчужин, и ожерелье вышло — для любой невесты, хоть хуторянке, хоть принцессе впору.

Сохранил ловец удачи нетронутой только ту огромную голубую жемчужину, назвал ее «Принцессой». А к осени ре­шил Степан к Марьюшке посвататься и ожерелье подарить свое драгоценное, слух о котором дошел даже до местного урядника,..

***

Узнав, откуда «родом» видное ожерелье речного жемчуга, снарядила царица офицера с денщиком в донские края, чтоб отыскали они ловцов жемчуга и привезли принцессе Анне точно такое же ожерелье из редкой красоты речного жемчуга.

Прямо к Степановой свадьбе подоспели те в Дивногорье — и сразу к местному уряднику. У того аж усы обвисли от испуга. Как же, от самой царицы посланцы, из самого Санкт-Петербурга, столицы империи! «А подать сюда ловца жемчуга пред наши очи!» — говорят.

Напугался урядник, никогда не видел таких важных пер­сон. Кинулись искать Кондрата Власьева. Представили пред очи приезжих. Трясет бороденкой старый Кондрат, ничего вымолвить не может. Какой там жемчуг, живу бы от урядника выбраться! А жемчуг тот давно уж по местным красавицам ра­зошелся, раскатился да по плечам и по грудям развешался.

Усмехнулись важные гости. А офицер приезжий как рявкнул на урядника во весь голос:

—Да ты смеешься над нами, таракан усатый! Неужто нет никого помоложе, чем эта развалина. Он не только в воду не занырнет, а и весло не подымет!..

—Есть, — говорит урядник, — еще один помоложе, но строптив очень. Да и жениться собрался. А значит, подго­товил к свадьбе по обычаю деревенскому жемчужное оже­релье. Но я этого вам не говорил, а Степана представлю. И договаривайтесь сами. А как не договоритесь, тогда другой методой пойдем. Вы уедете, а мне здесь долго еще службу править. Так что, звиняйте, господа...

Сам напугался урядник такой дерзости. Но чего сказал, то сказал. Слово не воробей...

Пошептались приезжие. Но добром решили жемчуг до­быть. Ведь поверье есть: если его силой взять; потемнеет быстро жемчуг и не быть ему дорогим украшением. Поте­ряет силу свою неземную.

— Добре, — сказал офицер, — зови своего жениха! Кликнули Степана. Тот смекнул, зачем зовут, достал последнюю нитку жемчуга, что с Кондратового омутка насобирал, завернул ее в чистую холстину и отправился с провожатыми до приезжих.

Развернул холстину на столе по приходу и замер, отошедши. Не слишком взрачен жемчуг был на той нитке, не в пример подарка Марьюшке, но и это ожерелье стоило дорогого.

Прикинул на руке ожерельную нитку офицер да и выло­жил не торгуясь на стол рядом с ожерельем тонкую пачку бумажных денег.

— Это тебе за труды, как царица велела. От барина отку­пишься, если неволен, а волен — невесте подарок купишь! Говорят в хуторе, у тебя свадьба скоро...

Смутился Степан. Да делать нечего, на свадьбу пригласил, что сыграть на неделе собирался.

...Как увидели гости, что за ожерелье подарил невесте Степан, ахнули все! В центре нити камнем тяжелым крупная голубая переливающаяся бусина, рядом голубые шарики поменьше, а дальше в два ряда крупный чистый жемчуг блистер, и затмило оно ожерелья на остальных дивногорских бабах. Встала Марья-краса со своим нарядом рядом с мужем — все замерли...

Зашумела-заиграла деревенская свадьба. А офицер с Марьи глаз не сводит. Все на ожерелье любуется. Степан же подумал — на его жену глаз служивый положил. Раз бросил яростный ревнивый взгляд на офицера, тот не испугался. Вдругорядь по­косился откровенно на приезжего, тот—ноль эмоций. А когда подпил — совсем невтерпеж от такого нахальства стало. Отвел в сторонку. И не стерпел — высказал тому все, что думал:

— Ты чего ж, вашблагородь, так-перетак, на мою жену весь вечер зенки-то пялишь?..

А тот за полы Степана хватает, и на ожерелье свадебное Марьюшкино кажет:

— Продай, — говорит, — красоту эту, а то украду!

— Не продается! Ни жена, ни ожерелье. Жена от Бога, оже­релье — от меня подарок. А вот, хочешь, еще тебе одну вещь покажу.. — и достал из берестяной коробочки ту огромную голубую жемчужину, что из Мининого омутка добыл.

Тот и обмер. Затмила жемчужина все вокруг. Офицер аж задрожал весь, жемчужину увидев. Тянет к ней руки:

— Эту хоть продай, — говорит.

— Забирай за тыщу рублев, — Степан кажет.

Офицер скорей деньги считать, в монастырь даже ез­дил занимать — не хватило вполовину. Сбавить просил.

А Степан уперся: «Тыщу хочу», и все тут! Где уж посланец царицын остальные взял, никому не узнать. То ли урядник одолжил, может, еще кто. Это уже не важно. Главное, торг состоялся.

Уехал в столицу офицер со Степановым жемчугом. А чего с ним стало — никто не ведает. После Степана многие пробовали жемчугом заниматься, да то ли перевелся он в Дону, то ли еще чего, а с той поры большого фарта никому не было. Так — мелочь одна!

А после и совсем такой промысел по всей России сошел на нет. Есть, правда, в Воронеже сегодня один знакомый, показывал кое-что, но тому жемчугу цена копейка — мо­рока одна!

Степан же с Марьей в город подался и деда Кондрата к себе взял. Дом большой купил, лавку завел, да и стали они жить припеваючи...

В 1664 году в Разрядный приказ пришло распоряжение думному дьяку Дементию Баишакову от царя Алексея Михайловича: «На Воронеже... уловить сто сазанов и сто щук больших и привезти в Москву в прорезных стругах и лодках Доном и Иван-озером, и рекою Шатом, и Упою, и Окою, и Москвою реками живых для заводу...».

Из воронежской истории.

Поручение это было дано воронежскому дворянину Петру Мошкову кое он и не выполнил. Хотя пишут о том по-разному. Одни говорят — выполнил, другие — что опростоволосился сей досточтимый дворя­нин. Мы же склонны согласиться с последними. История та приключилась в наших краях давно, посему свидетелей не осталось, только легенды и сказания. Рыбные запасы в наших краях, утверждается, были не то что сей­час, а весьма велики и места уловисты. Указ указом, но для такого путешествия рыба была не готова. О чем и поведала древняя легенда.

Петр Мошков, местный дворянин, коему выпало важное поручение, призвал для царского указу исполнения самых опытных рыбаков и на вознаграждение не скупился. Изгото­вив струга, кинулись те рыбу ловить. Рыбакам-то что.- только рыбу из мотни невода выбирай да сортируй — подходит под указ или нет. Тут уж сам Мошков распоряжался.

А один из рыбаков, старый Устин, тот по берегу ходил и смуту сеял. В городе его считали очень умным, в рыбацком деле докой и побаивались неспроста. Обязательно с ним что-то приключалось от большого ума.

— Не довезет до Москвы боярин такую большую рыбу. Вот меня взять. В большом возрасте меня турки в плен взяли, а тут у меня семья, дети, я и сбежал. А не сбежал бы, так помер бы с тоски. А вот молоденький со мной был казак Митька, Касьянов сын, что сиротой рос, так ему и в туретчине, говорят, живется неплохо. Веру ихнюю принял, на турчанке женился. Так-то вот! Не выживет большая рыба от такого пути.

—  Да нам с тобой что за дело? — ругали рыбаки умног  Устина. — Вон боярин деньги платит, а дальше не наша забота.

— О том и речь, что третий раз платит, а рыба дохнет. А отписал бы царю мои мысли, может, и деньги царские целее были. Так гутарил Устин, косо поглядывая на насупленного Мошкова, который, будто не слыша тех слов, обмахивался в тенечке под ветлой огромным лопухом. Старик бурчал еще долго, выхватывал из мотни то огромную щуку, то пудового сазана и волок того подальше от берега, борясь ним до тех пор, пока на помощь не подбегала пара-тройка подручных ребятишек-подростков. Спеленатый сазан вращал глази­щами и все норовил «хвостануть» кого-то зазевавшегося по физиономии. А Устин вздыхал и приговаривал: «Вот и еще один царь-рыб до завтра не доживет. Жаль, такого красавца загубили».

Да только не стал слушать Мошков старого рыбака, все лето рыбалил да пробовал струги отправлять. Уж и рыбаки взмолились: «Не погуби, боярин, прав, видно, Устин: не может взрослая рыба перенести долгого пути. Отпусти ты нас по домам».

Да тому отступать некуда. Деньги на струги потрачены, на рыбу тож. Щеки надувает да ногами топает.

— Не ваше хамское дело, дураки! А Устина — в темную, пусть смуту не сеет. Ишь ты, царское распоряжение не исполнить! Ловите рыбу и в струги ее пускайте!

Наловили снова и щук, и сазанов, да только отплывут на две-три версты, как толстые рыбины с перепугу так за то время себя покалечат, что на другое утро кверху пузом и всплывают. Прямо беда!

А Устина в приказную избу посадили и пытали, кто научил его против боярина идти. Ничего не сказал старый Устин, потому всыпали ему двадцать плетей, на всякий случай, да и домой отпустили. А рыбу по тому указу так и не довезли до столицы. Да и царю уж кто-то доложил, что дело это не выйдет нипочем. Пусть уж лучше соленую с Дона везут да коренную с Волги. Или мороженую санным путем. Поэтому еще не раз доставлялась в столицу рыба с донских берегов — и к царскому столу и на московские ярмарки, конечно. Да только свежая совсем уж редко. Разве что во льду.. Возами же зимой доставляли сладкого донского мороженого бирючка в Первопрестольную. В Воронеже издавна рыбацкое дело почиталось не менее других.

А Устин поправился, да уж характер у него такой, что при­дет в кабак — и всем свою историю рассказывает и плачет. Обида его гложет — за правду пострадал! А чарку поставят: так и песню споет, а две — так и спляшет комаринского! Так и до нас дошла легенда эта. Кто-то так слышал, кто по-другому. Да суть одна.

А Мошков сбежал от позора из города. Говорят, видели его в Дивногорском монастыре на послушании. Соберет наро­дец монастырский и давай щеки надувать да рассказывать, как он рыбу в Первопрестольную самому царю доставлял. Да все по-новому! И как его царь обласкал, и как наградил особо по-царски. И рыбы, мол, теперь нашей воронежской в Подмосковье — видимо-невидимо! Врет коробами и скры­нями, а и тож — людям забава. Народ только покрякивает да со смеху давится. То-то потеха местному населению. Иногда сам настоятель придет послушать соловья брехливого. Плюнет в сторону да и заспешит по своим игуменским делам восвояси. Такая вот беда с этой давней историей. Что было, то было!

Со скрипом и визгом плохо смазанные телеги разинцев вползали на пыльную площадь села Селявного, распо­лагаясь вольготно, по-хозяйски. Здесь уже с раннего утра непрерывно звонил мощный басовитый колокол местной церквушки, созывая казаков-донцов на сход. Медленно подтягивались бородатые и хмурые ветераны, не­безразлично оглядывали наваленное на телеги добро мужики помоложе. Бабы в цветастых сарафанах и шалях толклись отдельно, но все ближе и ближе подвигались к ряду телег Вот уже все шестнадцать телег оцепили полукругом главную пло­щадь, где с интересом застыла вся взрослая часть населения станицы. Мелюзга же жалась к плетням, но, перешептываясь, не шпыняла, как водится друг друга, а восхищенно глядела на происходящее, словно желая запомнить навсегда Всхрапывание коней под сопровождавшими телегу бунтарями да заливистый плач младенца у одной из молодок, пришедшей на сход, — вот и все, чем жила установившаяся вдругтишина. Замолчал-зачмокал грудь младенец у молодки. Утихло эхо последнего удара языка о тело колокола, да кончился скрип лестницы у спускавшегося вниз уставшего и оглохшего от трудов местного звонаря. Как только все совершенно стихло на площади, гарцуя на резвом коне, никак не хотевшем стоять на месте, на средину круга выехал смешливый чернобородый казак и крикнул:

— Если не мы, то кто заступится за нас, кто вам поможет? Царь? Воеводы? Да никогда! Мы посеяли смуту на Руси, нам и до конца идти. Посылает Разин вам в подарок это добро и приглашает идти на бар и воевод вместе! Кто согласится — дадим и оружие и припасы...

Молчат казаки. Тихий гомон среди баб и шиканье на детей. Вновь вскинулся криком младенец. Скрестились напряженные взгляды с обеих сторон. Переглядываются сами донцы. Беспокоятся приезжие. Молчание затянулось. На передней ближайшей телеге, на самом верху, лежала турецкая сабля, кривая и ярко блестевшая на закатном солнце. Васька Рыжий, молодой «бугай», что подмастерил в местной кузне, подошел к телеге и взял в руки кривое оружие. Усмехнулся. Весь сход подался за Васькиной рукой, когда просвистела «турчанка» в воздухе несколько раз и упала обратно на телегу поверх остального добра.

—Хороша сабелька, да кривая очень! Как дороги в степи! Видно, богатый турка был! Но я не турок... Разве домой взять, бабе кочаны капустные на засолку рубить...

Кто-то из молодежи нервно хихикнул и в испуге прикрыл рот рукой. Старик рядом цыкнул на босяка и молча уставил­ся на приезжего главаря, опоясанного красным кушаком. Был он молод и отчаян, из ялового полусапожка со шпорой у него торчала богатая рукоятка нагайки: Он продолжал речь, резво вскочив на телегу.

—Берите, берите донцы-казаки, все берите, сельчане. Подарки вам от атамана Разина. Подсобить просит.

На телегах добро навалено кучей: где оружие, где сна­ряжение, где одежда и обувь. Приезжие напряженно рас­сматривали толпу, выискивая взглядом, кто ж ответит на вопрос, с которым они приехали: поддержат ли их донцы или отвергнут и дары, и предложение.

Местный поп, при двух крестах и в рясе, закусив губу и подавшись вперед, вглядывался в лица прихожан, как бы ища в них ответ на слова бунтарей. Он был не по годам осанист, а о его смелости ходили легенды. Никого не боялся поп, одного

Бога. За что и был люб селянам. Сам настоятель соседнего с приходом Дивногорского монастыря отзывался о нем уважительно. Потрепав по голо­вке подвернувшегося под руку мальца, священник медленно вышел в круг

—За дары спасибо! Кто ж от добра отказывается, атаман! Премного благодарны. Тут на всех понемногу хватит. Ты дары, атаман, оставь, а сам покайся! Много крови людской на дарах этих!

Подошел поп к телеге с саблей, взял кривое лезвие в руки и кликнул Рыжего Ваську.

—Бери, раз приглянулась. Бабе отдашь. Пускай капусту рубит!

Хохот собравшихся на круг жителей разрядил об­становку. Не рискнули разинцы пререкаться со смелым священником. Видно не судьба, чтоб поддержало их зажиточное село. Свалив добро с половины телег, про­водили местные гостей по-доброму.

Поползли ополовиненные телега смутьянов в сторону Дивногорья, где им повезет больше. Где поддержит восставших голытьба и обездоленное население. И звонкий колокол теперь у соседей бесновался на колокольне, и долго вглядывались в оседавшую пыль от копыт коней местные жители. Грядет ли слава иль поражение у поддержавших атамана — они пока не знают. Многие полягут по донским берегам.

А сабельку ту, «турчанку», и восемь телег добра и ныне вспоминают местные жите­ли. Особенно, когда на огородах капусту на засолку по осени рубят, хрустящую да тугую.

В начале лета 1670 года Дон был охвачен восстанием. Ватаги восставших казаков организовались в управ­ляемую силу и выбрали себе атаманов. Торговля с донскими казаками была запрещена. Затруднилась продажа вина и усложнились проблемы казны. Но не было причин горевать удалым казакам-разинцам, что грабили местную знать у горы Шатрище. Захватили они на Дону и казну царскую, и добро богаческое бояр и купцов. Вдоволь порезвились-позабавились разбойничий, погуляли по донским берегам.

Вот собрались на совет воеводы Фрола Разина в боль­шом шатре вокруг атамана, молча ждут его решения по войсковым вопросам. Много нынче было сказано слов, но последнее ждали от Фрола. Тот поднялся и обвел тяжелым взглядом присутствующих.

—Скажу вам, мои атаманы, что казна полнится и ноша тяжела. Много злата-серебра, каменьев самоцветных, жем­чугов и денег медных. А парчи, соболей и протчей рухляди — на всех хватит. Делить не будем. Возьмем Воронеж, поде­лим опосля. А казну здесь пока спрячем. До лучших времен, до победы нашей...

—А кто прятать будет? — раздался из угла голос самого от­чаянного и хитрого молодого атамана, из коротоякских.

Атаман, недолго думая, сказал:

—Нет причины говорить о секретности этого дела. Кого завтра разбужу перед рассветом, тот и будет прятать.

— Добре, атаман, на тебя надежда! — зашумели все.

— Получше прячь, получше.

— Скрывать не буду, поделю казну на три части. Большую вода покроет. Две меньших — по пещерам спрячем. Что до рухляди всякой, так местный поп обещал схоронить.

Днем местные пастухи удивлялись. Стоял на высокой диве странный казак, наблюдал за окрестностями. И его напряженная фигура отбрасывала длинную тень в сторону Тихой Сосны. Вот он спустился вниз, и гулкий топот его боевого коня огласил гору Гудун вперемешку с гиканьем всадника.

А на рассвете тихо, без плеска, погружая бережно весла в застывшую гладь реки, проскользила тяжелая будара с тремя коваными сундуками к заветному месту. Почти бесшумно ушли в глубокий омут сундуки с добычей, опустились над тем местом глубоко нависшие ветви древней ракиты, погло­тила вода навеки разбойную тайну. Знали ту диву немногие. Только сгинули в первой же схватке хранители тайны. То ли вражьим, то ли своим мечом сраженные. И не знает ту диву никто, и никто не станет теперь на заветную скалу, чтобы бросить тень в сторону заветного омута...

***

Вот, хрипя от натуги, волокут по пещере два старых казака сундуки с добром. Дотянут до поворота, отдохнут. А сзади казак помоложе, факел чадящий несет. Несет молча, ничуть не торопя и не подгоняя. Вот дотащили поклажу, в лаз протолкнули по наклонной и один и другой сундучище. Но поскользнулись старые и загремели вслед за сундуками. Им даже показалось, что подтолкнул их в спину казак с факелом, обессилевших и бессловесных. Но только они так подумали, обрушился подрубленный свод, и только слабый вскрик отлетающей души одного из стариков почти догнал шагавшего прочь факелоносца.

Качнулась тихонько старая дива на горе Гудун, спугнув зеленую ящерицу, гревшуюся на солнце у ее подножья.

***

Фрол лично повел к Шатрищу троих своих самых пре­данных любимцев — боевых товарищей, с какими в боях не раз плечом к плечу сражался с врагами. Взяли они лишь три ларца. Три ларца — каждому по секрету, по тайне великой. Два ларца были пустые, и лишь один из них был до краев полон жемчугами да яхонтами, брильянтами да аметистами, янтарем и рубинами.

Пещера длинная, с трещинами и ответвлениями. Те, кто шел для захоронки, место давно присмотрели. Да только не знал каждый, что точно в ларце том — каменья или пустота речным песком набитая.

Поклялись друзья, что после взятия Воронежа все вместе сюда придут и вытащат сокровища на свет Божий!

Не взяли Воронеж восставшие. Разбили Фрола Разина царские люди. Откатились они на Нижний Дон, да и то не удержались. Расставили по Дону виселиц да голов казнен­ных на кольях вострых видимо-невидимо. Лишь один Иваш­ка Лепта назад вернулся: живой, но весь израненный.

Шел по-над Доном, хоронился, питался сырыми ракуш­ками да приторной ягодой. Вконец обессилел. Но дошел к месту заветному. В пещеру продрался да, нашедши свой ларец, песком набитый, совсем с ума спятил. Ходит вокруг Шатрища днем и ночью, все ходы потайные ищет, куда другие из троицы ларцы свои спрятали. В тень превратился черную. И тень эту Ивашки многие видели, и видят ныне у Шатрища, а иногда и подле Дивногорья — на диве затопленную будару с казной высматривает. Да только тени у привидения не бывает. Вот он затаится и ждет: может, кто залезет в полдень того дня, как казну затопили, на диву эту, и тогда увидит он по тени, где лежит затопленное добро.

А если внимательно наблюдать, то увидит кто-нибудь, как закружит, закружит тень Ивашкина на одном месте белым днем да и провалится вдруг сквозь землю...

— Знать, к сундуку с сокровищами дорогу нашла Божья душа, — перекрестится паломник иль монах прохожий.

А затем смерч как встанет над местом тем, завертит траву сухую в девичьи косы и уйдет на Дон пугать диких уток да коричневых стрекоз.

А клады разинские до сих пор тревожат своею тайной приезжих кладоискателей да местную романтическую часть населения.

Алексею Михайловичу, царю всея Руси нашей, часто приходилось рассматривать челобитные из Воро­нежа и поручительства крестьян об отъезде на Дон по торговым делам. Челобитных было много, и не всегда находилось время быстро с ними «распра­виться». Но дела государственные превыше всего, и именно чтение челобитных нередко наводило государя на различ­ные мысли. Так и сегодня — стол челобитными завален, да что-то читается плохо. Одолели склоки меж дворянами и попами. Еще и денег без конца из казны просят, а где их прорву такую взять?

Но вот на одном документе споткнулся царь. Глядит Тишайший и никак понять не может — какую сторону ему принять. Ежели воронежца Бориски Бобряшова, то вроде прав крестьянин, а с другой стороны, торговля всякая — дело купеческое. Да только купцов в России маловато. Это не саблей махать, не хлеб растить, хотя и там сноровка нужна! Торговля, она и догляда, и сме­калки, и хитрости требует. Купцы не только деньгами, животом рискуют, когда товар везут! Пишет в чело­битной от 1 апреля 1675 года Бориска Бобряшов, что повезет он в казачьи городки в низовье Дона, кроме всего прочего, восемь бочек пенного пива да десять ведер доброго вина.

Представил царь, что договорился он с крестьянином и что отъезжает на Дон вместе с ним и с гребцами. Плывут они по могучей реке на стругах быстроходных, плывут мимо городков всяких и мимо знаменитого Дивногорского монастыря. Давно уж хотел побывать здесь государь, но все случай не представлялся...

Да и встрепенулся от дум. Перекрестился — не заме­тил ли писец его смущенья? Вроде, нет... Никак ему не бросить столицу и дела важные княжеские. В столице нынче нужнее. Глаза подернулись поволокой. Задумался вновь.

Богат крестьянин воронежский, раз нанял даже гребцов под свой товар. Да и богатеет местное общество! Богатеет от его царского разумения, от указов правильных, что челобитными, вроде воронежской, навеяны. Сколько ж доходу от Бориски будет? А? А сама бочка пивная стоила в то время десять денег — полгривны, сто денег — полтина, а двести денег — рубль. Деньга-то была полкопейки. В день платили тогда служивым людям полторы копейки на бытье и пропитание. Нет, не в накладе Бориска, и казна пополнится.

— Добрый купец из Бобряшова выйдет! — решил Алек­сей Михайлович. — А раз так, подпишу ему челобитную, торгует пусть.

И разрешил царь торговать тому крестьянину. Радо­вались казаки доброму пиву, стряхивая пену с обвислых усов. И заработал денег Бориска больше, чем хотел, и понавез в Воронеж закупленного на деньги товару всяко­го полезного да нужного для продажи землякам. Богател и в казну деньги платил, и дом построил, и семейство взрастил доброе. Что надо возникла купеческая жилка на нашей земле! Сегодня бы Бориску «челноком» назвали, да и ладно было бы.

Как вершил дела митрополит Киевский и Галицкий экзарх Петр Могила вДивногоръе в царствование короля Польского Владислава N — ничего в истории не сохранилось. Разве что в найденном в архивах монастыря документе-антименсе говорится, что святил сей цер­ковный муж один из храмов монастыря в те древние годы...

Из истории

Сохранилось предание о коне, на котором прибыл в Дивногорье со свитою Киевский митрополит Петр Могила, и данное предание весьма забавно. Конь митрополичий был такой огромный, что  для этого жеребца пришлось специально подрывать пол в монастырской конюшне, чтобы организовать тому место для отдыха. Можно его было оставить и снаружи, да уж больно любопытен местный народец: как заслышал про того жеребца-великана, так и повалил в монастырь на смотрины. Что там митрополит с его черной сутаной и свитой, вот гигантский конь — это да!

Но вернемся к замечательному жеребцу. Красавец конь взволновал сердца селян. Поэтому уже через день толпа народа так одолела монахов, что те решили установить жеребца в дальнюю монастырскую конюшню и наказали местному копачу Трофиму Сизому подрыть в стойле пол до нужного уровня да заодно и присмотреть за ценным животным. Тот имел инструмент и знал свое дело мастерски. Копачу-умельцу только на руки поплевать. Что погреб, что могилу вырыть — всегда Трофима звали.

Не слишком жаловал попов и монахов Трофим, не любил за скаредность и ученость, а вот поманили его копеечкой— он и согласился. Хотя больше из-за почета согласился. Как-никак, а работа для митрополита. Хоть и не для самого Могилы труд, для его жеребца, а все ж! И лошадей чтил. По­тому и болезни ихние знал и пользовать мог. По наследству это умение в семье его шло. Род его в этом деле весьма преуспевал: и прадед, и дед, и папашка Трофимов — все в почете были по этой части.

Местный же любитель лошадей Кондрат Гуня, увидев жеребца, решил тайно случить его со своей холостой кобы­лой Дроной, так как разглядел в нем мощного улучшителя породы. Так это его заманило, что и сон не шел. Пришел он домой к Трофиму Сизому и соблазнил его деньгами и горилкой. Задумали кумовья обстряпать это дело по-тихому и без свидетелей. А как попов обвести вокруг пальца, поре­шили по-простому.

Пошли они к местному коновалу-знахарю и предложили вступить с ними в сговор. А тому и в радость, так как лишнее приключение всласть. Сказал митрополичьему конюху деревенский знахарь, что самое время жеребца травкой одной покормить от запора. Знает он, где растет такая, но кормить надо по росе и тайно — тогда, мол, поможет точно. Тот — к Трофиму. А Сизому только того и надо. Повел он на реку митрополичьего коня на зорьке купать да травой кормить. А там, на лугу, ждал его кум со своей Дроною. Жеребец весь задрожал, увидев кобылицу, и вырвался от Трофима, но покрыть не смог Дрону — та сильно сопротивлялась, боясь великана. Времени было мало, и кумовьям пришлось несколько раз отхлестать и коня, и кобылу. Но, наконец, «лошадиная свадьба» состоялась!..

Однако не ведали наши заговорщики, что в то время митрополит с настоятелем с горы Гудун осматривали окрестности, любуясь местными красотами. Широко рас­кинулись луга за Тихой Сосной. Далеко видать — до самого Коротояка...

Уж как обхаживал настоятель важного гостя! Мол, и туда поглядите, Ваше Высокопреосвященство, да не изволите ли сюда повыше на бугорок стать, да на луга взглянуть заливные.

— А вон, и лошадки на лугу резвятся, — показал отец-настоятель на лошадиную свадьбу на той стороне реки. И вдруг осекся, признав в жеребце коня митрополита.

Узнал жеребца и митрополит...

А в то время ходила плеточка одного из кумовьев по холе­ным бокам митрополичьего жеребца. Ох и взбеленился Петр Могила от наглости такой! Но и сам настоятель был взбешен. Но дело было сделано. Свидетелем лошадиной свадьбы стали высокие сановники, настоятель и сам митрополит.

А на следующий день при освящении нового храма хму­рый митрополит увидел в углу прыскающих в кулак кумовей и быстро свернул службу. Затем хмуро выписал документ и немедленно отбыл из монастыря, не оставшись даже на полагающуюся трапезу. На прощанье пригрозил настоятелю неприятностями.

А местный сильно ученый поп, прознавший про проделки Трофима, приняв однажды стаканчик, пригрозил так на­звать его будущего сына, «что черт язык сломит». И дал же, милостивец, и вправду тому имечко — Герострат!

С тех пор дивногорских кумовей прозвали в селе хитропо­пыми лошадниками, а жеребчик, получившийся от того «не­равного брака», сильно улучшил крестьянскую породу. О чем долго вспоминали в хуторе. И водили до Кондратова жеребца, как тот в силу вошел, местных кобылиц регулярно. А Герострата в семье все равно Ванькой Гуней звали, назло попу.

Правда, значительно пострадал настоятель Дивногорско-го монастыря —- ему отказали в получении положенного к дате важного ордена (наверное, митрополит сдержал свое слово и донес о происшествии куда следовало), видно «за огромное неуважению к церковному сану и сановному жеребцу». За непочтение, в общем.

В древнеиндийской мифологии было 33 бога, которые располага­лись по трем космических сферам. Небесные — такие как Митра и Вишну; атмосферные — Индра и Рудра; земные —Арни и Сома. В те далекие годы, когда древние индийцы жили на территории Воронеж­ского края, вДивногоръеможно было насчитать тридцать три ка­менных дивы, в переводе с древнеиндийского — богов. Сиять — именно так переводится с этого языка слово «див>>.АДевата — деревенское божество связано — с культом «Великой Матери».

Из истории.

Мать-Девата и тридцать три артефакта — трид­цать три могучие дивы — подпирали небо у реки Танаис. Каждая дива имела свое собственное имя, и только яйцеголовые — жрецы с голыми вытянутыми черепами, имевшие костяную флейту, знали тайны общения с каждым из божеств. Непре­менным отличием представителя этой касты от простых смертных была особая форма черепа. С самого детства го­лову будущего жреца вытягивали с помощью двух дощечек, связанных между собой.

Последний год на месте слияния большого притока с Танаисом был особенно засушливым. Население голодало. Скатилась вниз по течению реки рыба, лесные пожары рас­пугали дичь, лишь ракушки перловиц были у людей скудной пищей. Но и тех становилось все меньше и меньше.

Верховный жрец племени молился всем дивам сразу. В жертву богам принесли юношу и девушку племени. Но и это не помогло. Тогда было принято решение идти на юг. Перед походом на совете старейшин решено было устроить общее моление Матери-Девате, прародительнице всех богов народа хинди. В могучей, высокой диве давно была отрыта небольшая пещера, куда каждый день приносили дары богине Девате, но, видно, она совсем отвернулась от этого племени. Огромные черепа щук и челюсти сомов, гребни осетров и ребра еще каких-то исполинских обитателей во­доема белели в полумраке у входа в пещеру напоминанием о былой щедрости реки Танаис.

Племя пришло к пещере перед закатом. Жара не спадала, но то был уже другой зной — не тот, который иссушил дочерна и без того смуглую кожу пришедших. Это была душная изжога ужасного лета. Яйцеголовый заиграл на флейте мелодию матерей. Племя собиралось у входа в пе­щеру, и, прикрыв глаза ладонями, внимало звукам флейты. Так продолжалось ежедневно...

Сушь окружила со всех сторон. И тогда племя двинулось вниз по течению реки, унося с собой небольшие плоские кусочки мелового останца, изготовленные жрецом — каж­дый надеялся на поддержку своих тридцати трех богов. На одной из див ритуальный костер возвестил о прощании с Матерью-Деватой. Много было выпито сомы — пьянящего напитка из корневищ диких трав.

И день сменяла ночь. А изможденные путники уже много дней не ели вдосталь. Мать-Девата светила им огоньком на самой высокой диве. А потом и огонек исчез. В пути от горя, что ничем не смог помочь племени, умер Яйцеголовый, каж­дый вечер игравший на флейте мантру Девате. И пришлось остановиться, чтобы достойно похоронить великого ария. Члены семей племени бросили в его могилу меловые амуле­ты умерших в пути. А рядом со жрецом положили любимую флейту, которая так и не смогла вызвать дождь...

Ребята из деревеньки Духовое лежали под кустом ивняка в теньке и мечтали. Они мечтали о любви и удаче: о чем обычно мечтают молодые люди перед броском во взрослую жизнь. Им хотелось в город, где все так красиво и заманчиво, где богатые люди живут в кирпичных домах и летом едят мороженое, а зимой конфеты с горячим чаем. Об этом им рассказывал старший брат, служивший матросом на частном пароходике в Лисках. Иногда по случаю он заезжал к родным в Духовое и привозил необычные кон­феты из шоколада в красивых облатках из далекой Рамони, где было написано название изготовителя: кондитерская фабрика конфект и шоколада Е.И.В. принцессы Е.М. Ольденбургской. Матрос угощал ими ребятишек Какие то были вкусные шоколадки от самой таинственной принцессы, и какая была особая сладость в крохотных кусочках конфет, тающих во рту и, конечно, в руках! Почему-то вспомнилось о них братьям сегодня на голодный желудок. Поговорив о замечательных конфетах, они притихли надолго.

По Дону прошлепал мелкий пароходик, на котором не­сколько фигур в белых панамах разглядывали в бинокли проплывающие берега. Один из парней приподнялся на локте и, прикрыв от солнца глаза ладонью, провожал паро­ходик взглядом, пока тот не скрылся за изгибом реки.

- Гарное дило! Поглядай кругом и трескай якусь любую еду! Ага, Петро?

Долговязый малый ничего не ответил. Он вглядывался в воду, где на отмели, затянутый в ил, виднелся угол какого-то предмета: то ли сундучка, то ли еще чего-то похожего на угол скрыни, что стояла у них в горнице, где спал Петро.

— Погоди, Мыкола, бачишь, то шось важнэ! Може то клад?

Друзья, пристально вглядевшись в находку, не сгова­риваясь, полезли, чавкая грязью, на отмель к странному предмету. Это действительно оказался небольшой сундучок, окованный темной латунью и замкнутый наглухо. Ручка его, отполированная чьими-то многими руками, была вы­полнена в виде змейки, положившей на крышку сундучка свою злую отлитую из бронзы головку. Вытянув с трудом наполненный речной водой сундучок, друзья молча наблю­дали, как струйка грязной воды брызнула из отверстия для ключа. Вода вытекала долго. Сундучок полегчал, и друзья, продев в змейку толстый сук, найденный на берегу, пота­щили находку в Духовое.

***

Февральским днем 1895 года Николай Алексеевич Северцов спешил домой в Петровское. Крупный ученый-биолог, лауреат престижной Демидовской премии, торопился к своим птицам. Он хотел подготовить собранную коллекцию из 12000 экземпляров препарированных птиц к передаче в фонды столичного музея. Работы предстояло много. Суп­руга Софья Александровна и единственный сын Алексей обещали помочь, но этого было недостаточно. К упаковке коллекции для отправки в столицу Николай Алексеевич собрался подключить учителей Бобровской гимназии и местных охотников из общества любителей правильной охоты. Но с ними разговора еще не было. А надо было поспешить.

Николай Алексеевич сидел в розвальнях в тяжелой шубе и пышной сурковой шапке. Он изредка поторап­ливал возницу и был рассеян как никогда. Что-то сильно его угнетало: он никак не мог вспомнить, что же он сегодня забыл сделать такого важного, и это мучило его с самого начала поездки. Знаменитый сундучок, подаренный ему отцом после первого путешествия по Туркестану, лежал у его ног, а бронзовая змейка тыкалась в его коленку своей острой мордочкой. Что же он не сделал сегодня такого, что так его беспокоило? Но на ум ничего не приходило, кроме однообразной кокандской песенки, что напевал его охранник из басмаческой шайки, когда Северцов весь израненный сидел в плену семнадцать лет назад.

— И чего она прицепилась ко мне, эта песенка, — поду­малось Северцову.

— Напрямую опасно, Дон — река коварная! — прервал его мысли возница.

— Ничего, в феврале-то морозы вона какие были! Давай напрямки!

—   Как знаешь, барин! Но-о, милая.

Сани съехали на лед, и лошадь, рассекая искрящуюся твердь, бойко понеслась к лозняку на той стороне, про­ткнувшего искрящийся наст пучками веток.

У противоположного берега течение подмыло лед. И вдруг со страшным треском лошадь и сани провалились под лед. Барахтающаяся лошадь колыхала розвальни, еще кое-как держащиеся на воде. Возница перебрался на крепкий лед и кричал Северцову:

— Держись, барин! Сбрасывай вещи, чтоб легче было! Попробуй прыгнуть, я подстрахую.

Но тот вцепился в сундучок. И лишь одна мысль свербила висок: «Пропадут, пропадут бумаги. Бросать нельзя! Один раз не надел кокандский амулет - и на тебе. Безобразие! Не-ет! Не брошу!»

Лошадь уже была не в силах держаться на плаву. Она тихонько пошла ко дну, затягивая под лед и сани, и вце­пившегося в сундучок ученого. Тяжелая волчья шуба Северцова намокла и тянула его на дно вслед за уходящими в темную полынью санями. Наконец он бросил сундучок и попытался выбраться из своей шубы. И это ему удалось. В последний момент, когда сани, покорно наполнившись водой, уже заползали под лед, он неимоверным усилием сделал последний рывок к спасительному льду, где суетился возница. Тот подхватил обессиленного ученого и радостно выкрикнул: «Спасены!»

И вдруг Северцова снова пронзила мысль об амулете: «В сундучок его положил, а надо было на шею, на шею!» Это были его последние, едва слышные слова. Возница радостно отозвался: «Да брось, барин, переживать! Ведь живы мы! Живы!»

***

Сундучок внимательно осмотрел кузнец Захар, дядька близнецов Кольки и Петьки. Рядом с огольцами стоял, подергивая бороденку их отец Николай.

-    Добрая работа, не наша. Жалко рушить такую красоту. А придется.

-    Ты уж постарайся поаккуратней, — приговаривал Ни­колай, когда кузнец старым зубилом, молотом и каким-то заржавленным шкворнем наконец-то смог открыть долго не поддающуюся крышку.

На стол, предварительно очищенный от обычно ва­лявшихся на нем каких-то нужных больших и маленьких железок, кузнец аккуратно вытряхнул содержимое сундучка. Раскисшие документы с фиолетовыми печатями и папки с бумагами были отодвинуты в сторону. В центре стола остались несколько ключей, один большой, вероятно от ворот, и несколько поменьше, кожаный бумажник с цар­скими ассигнациями, старинной восточной монетой и серебряным амулетом в виде небольшого насекомого с клешнями на черненой цепочке из серебряной проволоки, а еще трехстворчатый складень искусной работы. Какая-то старая нижняя одежда, совсем пришедшая в негодность, была немедленно отправлена в горн кузнеца. Туда же по­летел комок отсыревшей бумаги.

Остальное кузнец рассматривал долго, оставив себе за труды насекомое на цепочке. Все остальное высыпал в сундучок и вернул Николаю со словами:

— Ваш клад, вот и сами им пользуйтесь. А мне эта вещица приглянулась: то ли рак, толи еще какая живность с клеш­нями, да уж больно искусно сделано. Носить буду! Только несильно болтайте о находке. Цена — копейка, а слух до начальства дойдет, и то отберут.

***

Северцов метался в бреду на постели в своем имении. Врач развел руками и сказал в коридоре: «Медицина бессильна. На все воля божья. Протирайте тело уксусом. Уксус-то найдется?»

В воспаленном мозгу Северцова всплывали картины его пленения во время Кокандской экспедиции. Вот он схватился с басмачами, и бандиты порубили его спутников.

Вот он застрелил одного нападавшего из револьвера, а сам с рассеченной скулой и отрубленным ухом свалился под копыта коня...

Плен и месяц ожидания выкупа. Наконец, свобода и подаренный русским наместником в Кокандском ханстве амулет в виде скорпиона. И было ему сказано: амулет тот не простой, а наговоренный. Пока носишь — имеешь надежду. Снял — жди изменений в судьбе! Ученый всегда носил его на груди.

И последнее, что пронеслось в его сознании: «Почему не надел амулет! Почему оставил скорпиона в сундучке?»

С этим и умер Николай Алексеевич Северцов. О каком скорпионе шептал в бреду человек перед смертью, родные так и не догадались.

***

Не тронули кузнеца ни коллективизация, ни репрессии. Сам не болел и прожил долгую жизнь. Лишь собираясь умирать, призвал он своего любимого внука и, отдав амулет, сказал: «Носи эту вещицу, Иван, она тебе еще пригодится в жизни». Взял внук амулет, пожал плечами и надел цепочку на шею при кузнеце. Он повесил скорпиона рядом с крестиком на шнурке. И лишь тогда спокойно закрыл глаза кузнец.

А после похорон поменял тот амулет Иван на бутылку паленой водки, да и лег рядом с дедом. Такая вот грустная история. А у кого тот скорпион сегодня, никто не ведает...

Колокол, бронзовый и огромный, возлежал на арбе, запряженной двумя сытыми волами. Украшенный по кругу отлитыми специальными надписями, он был красив. Плачено за него было много, а деньги собирали всем миром. Икорецкий лавочник Петр Анчуков дал на него больше всех, почти половину суммы. Так что злые языки острили: «Так или не так, а все равно за наши деньги колокол отливали у Самофалова в Воронеже». Везли ту громадину, сопровождаемую бестол­ковым гиканьем босоногих ребятишек, со станции до белой колокольни по всему селу. Бородатый возница, Степан Омигов, помощник церковного старосты, широко щерясь остатками зубов, лениво постегивал сухой длинной хво­ростиной то одну, то другую животину, с натугой волокшую по улице арбу с колоколом. Потревоженная волами мягкая пыль и роящиеся под хвостами волов насекомые ничуть не сдерживали у возницы радость этого события. Он осознавал важность происходящего, догадываясь о том, что весть о прибытии главной «церковной музыки» облетела уже все село, и его жители толпились возле хатенок и низеньких плетней вблизи дворов, искренне приветствуя появление колокола на улицах.

Сиротливая колокольня в Икорце высилась у куста сирени с засохшими струпьями на концах ветвей. А суетящийся поодаль поп был немного похож на этот старый пыльный куст. Размахивая руками, в старой потной сутане, он в чем-то убеждал плотного бородатого мужика с бухтой толстого каната через плечо.

—Да ты аккуратней там, ведь хоть и заменили сгнившую балку, но все же поаккуратней. А то улетит родимый оземь — беда будет! Прости, Господи!

—Да ничо, обойдется, авось! — гудел басом мужик.

—Помнишь, Пахом, что с тем старым колоколом стало? То-то, сын мой! Летел, чуть колокольню не снес! Ты акку­ратней! — убеждал его поп.

—Да ничо, отец Серафим! Ничо! — терпеливо успокаивал батюшку Пахом.

—Подвезли, подвезли! — ребятишки окружили отца Серафима, и самый шустрый юный попович задергал того за рукав сутаны:

—Поди, переоденься в новое, матушка сказать при­слала.

—Да и то, иди, отец Серафим, переоденься. Праздник же! Мы тут пока приготовимся.

—Ну, я пошел!

—Иди, иди, отец родной!

Пока то да се, народ остальной подтянулся. Поп Серафим пришел нарядный и торжественный. Стал руководить подъ­емом громадины. Начали мужики колокол на колокольню тянуть, а он ни в какую! Как в землю врос. И крикнул тогда поп Серафим:

—Бабы грешные, непутевые, отойдите на тринадцать сажень.

Народ зашевелился, стал оглядываться по сторонам, кого-то глазами искать. Смотрят: одна, другая, третья непутевая рукой лицо прикрывает и отбегает подале.

А колокол не поддается. И бросили его тянуть мужики, на попа глядят. А тот и говорит грустно:

—А теперь мужики-снохачи так же в сторону отойди!

Никто не пошевелился. Потянули - а колокол все равно ни с места! Рассердился тогда поп Серафим, даже топнул ногой:

- Я ж по-русски сказал: снохачи, вон из толпы.

И закрыл руками лицо Степан Омигов, и ахнула удивлен­ная толпа. Отошел, шатаясь, от колокола Степан и побрел домой. Он побрел, вобрав голову в плечи, потряхивая ею, словно больной. Проводила толпа его взглядом, пошепта­лась и снова обратилась к мужикам, держащим веревочный канат. И пошел колокол, и пошел. Установили его быстро, привязав к перекладине покрепче. Поднятый на колоколь­ню огромный бас ахнул на всю ивановскую своим сильным раскатистым гласом.

Надел на себя петлю опозоренный колоколом Степан Омигов, и под звон тот покончил свою «сладкую» жизнь...

Восемь детей было у Марии Александровны Звегинцовой, владелицы имения, в котором ныне располагается известный санаторий в Икорце. Теперь отпрыски того славного дворянского рода частенько бывают в воронежских краях. А в мировых цветочных каталогах ос­тались выведенные хозяйкой именные сорта роз, жасмина, сирени...

Из местной истории

Тишину господского дома взорвал истошный крик  барыни: «Откуда эта роза? Кто посмел сорвать мое творение? Это же новый сорт. Я умру здесь с вами сегодня!» Толстая гувернантка возмущенно прошептала: «Сама просила менять цветы в гостиной ежеднев­но, а теперь лается! Совсем старуха умом тронулась».

На столе в вазе из севрского фарфора под тонким лучом угасающего солнца стояла одинокая роза ярко бордового цвета, как будто сошедшая с прекрасного натюрморта неизвестного художника, что видела в Лувре Мария Александровна. Она для порядка еще несколько минут пораспекала гувернантку, потом уселась на плетеный стул, подперев рукой уже дряхлеющую щеку, и долго смотрела на прекрасный цветок. Он полыхал всеми оттенками тер­пкого и памятного французского вина. Дюжина бутылок бордо 1864 года хранилась уже несколько десятилетий в подвале Звягинцовых. Вино это Мария Александровна привезла из Парижа, вернее из самой провинции Бордо, где именно из этого сорта винограда производили лучшие коллекционные вина. Чем больше оно стояло, тем, говорят, оно становилось вкусней и игристей. Хозяйка была в то время цветущей мадам, в том начальном бальзаковском возрасте, когда женщинам еще дарят цветы, но, срывая сладость поцелуя, уже ощущают увядание плоти. Это было заметно и в чрезмерном запахе дорогих духов, и в опытности ее шаловливых пальчиков - во всем у таких прелестниц чувствовалась приближающаяся ранняя осень красивой женщины.

- Принеси-ка мне бутылку бордо из подвала, - прика­зала Мария Александровна гувернантке.

Налив в бокал дорогого французского вина, она долго рассматривала его на свет, сравнивая с розой, и вспоминала прошлое. Отпив немного, Звегинцова взяла цветок в руки, улыбнулась далеким воспоминаниям, но неожиданно уколо­лась об острый шип, и улыбка превратилась в болезненную гримасу. Она вскрикнула и стала с интересом наблюдать, как на ее глазах капелька крови по цвету стала подобна вину из бокала. Мария Александровна вздохнула и положила розу на стол рядом с бутылкой темного стекла. Воспоминания одо­левали ее всегда: будь то новый сорт розы или выведенная в Икорце сирень, удивительный оттенок которой напоминал ей о цвете глаз красавца Жана. И она не рассердилась, когда ее сирень во французский каталог поместили как «сирень Звегинцевой». Пусть так, пусть «Звегинцевой». Именно эта фамилия больше нравилась французскому юноше, давнему знакомому.

***

Французский мальчик по имени Жан был свеж и красив. Ему было ровно столько, сколько и ей, когда она стала выводить эту алую розу. Мария Александровна познако­милась с ним на выставке цветов в Париже, где ее «роза Звегинцова» была аттестована новым сортом. Она получила свое детище, скрестив французский вариант с редким по цветовой гамме шиповником, разросшимся в ее саду в Икорце. Неведомо, какой птицей он был занесен под забор у оранжереи. И, вымахав в аршин, огромный куст каждую весну удивлял всех такими крупными и чистыми цветами, что захватывало дух.

В Париже Звегинцова гостила у свояка Владимира Александровича и его супруги Вареньки уже неделю. Она любила у них бывать. Красавица Варвара Дмитри­евна отвергла воздыхания Александра II и, хотя была уже замужем за Римским-Корсаковым, без памяти влю­билась в старшего Звегинцова, блиставшего при дворе. Дело шло к ее разводу с мужем. А все петербургское общество с интересов обсуждало историю их любви. И хотя уже даже муж Вареньки согласился на развод, но где-то выше, император, симпатии которого отвер­гла красавица, строил козни по прекращению брака. И тогда, в далеком 1864 году, любовники, наплевав на светские приличия, таинственно исчезли после очередного бала в Зимнем. Владимир Звегинцов увез свою возлюбленную за границу. На берегах Сены кра­сота Варвары Дмитриевны не осталась незамеченной, и она продолжала блистать уже при дворе императора Наполеона III. Да что там говорить, до сих пор в Лувре выставлен ее портрет работы Винтерхальтера, а Лев Толстой в «Анне Карениной» сделал ее прототипом Лизы Меркаловой...

У своих родственников Мария Александровна познакоми­лась с юным отпрыском одного французского дворянского рода. Это и был Жан. Собственно знакомство произошло на цветочной выставке, где пылкий юноша неподвижно стоял у ее роз, оттопырив нижнюю губку, и придирчиво изучал подпись под ее букетом.

—  Это ваши розы, мадемуазель? — обратился он к Зве-гинцовой.

-   Мои, - смутилась Мария Александровна, оттого, что мадемуазелью ее в России не называли уже лет пят­надцать.

—  У вас здесь присутствует небольшая описка. Надо писать «Звегинцевой», а не «Звегинцовой».

-   Ничего не поделать, эта фамилия пишется именно так. Моей вины здесь вовсе нет.

— О, такая роза! Извините! Вы так же восхитительны, как и ваша роза, мадемуазель! — учтиво поклонился юноша, в упор рассматривавший хозяйку.

Зардевшаяся Мария Александровна потупилась и ска­зала:

— Благодарю за комплимент, но нельзя ли не так откро­венно меня разглядывать!

— Нет, что Вы. Просто когда я вижу нечто совершенное и прекрасное, не могу сдержать чувств. Я ведь француз, мадемуазель. Я могу надеяться на встречу с вами?

***

Закружило, ударило в голову терпкое бордо из ресто­ранчика напротив единственной в старинном квартале небольшой гостиницы, где несколько раз встречалась Мария Александровна с юным поклонником. Пылкий поцелуй, сорванный с ее губ настойчивым юношей, был, вероятно, результатом действия бокала вина, при­несенного им противно ухмыляющимся кабатчиком. Но ей были безразличны эти ухмылки, хотелось видеть ежедневно этого мальчика, который почти что годился ей в сыновья. Мария Александровна мечтала любоваться его высоким лбом и серыми глазами, в которых отра­жалось это сиреневое французское небо, напитанное звуками цикад и пением жерлянок с соседнего пруда. По листу винограда ползла огромная улитка. Юноша радостно схватил животное и закричал кабатчику, что­бы тот принес специальный крючочек для извлечения улиток из раковин.

— Ты действительно съешь живую улитку, Жан? - брезг­ливо сморщилась Мария Александровна.

— Это очень вкусно, Мария. Хочешь, я поищу и тебе подобное чудо гастрономии? Это очень-очень вкусно! И этим здорово закусывать бордо!

— Нет, ешь ее сам! Мне уже пора.

Она быстро-быстро заспешила от столика, оставив юно­шу в недоумении. Это была их последняя встреча. Мария Александровна наутро уехала в Икорец.

Дав распоряжение о помещении ее сорта «розы Звя­гинцевой» в самые престижные французские цветочные каталоги, тепло распрощавшись с родней, она спешно уехала в Россию. Это было почти что бегством, бегством от настойчивого юноши, от пылкого поцелуя, так обжегшего ее губы, от сладостного слова мадемуазель, которое она так и не смогла исправить у Жана на мадам. А улитка лишь стала поводом для расставания. Что улитка! Пусть бы отве­дал при ней этот мальчик тельце бедной поедательницы виноградных листов! Могла бы она стерпеть и это. Но те­перь уже не вернуть тех счастливых минут: прикосновение к губам бокала бордо из рук мальчишки Жана.

Она остановила экипаж где-то у границы и загрузила бутылками толстого стекла все свободное пространство кареты.

— В подарок мужу! — объяснила удивленному вознице. Суровый волосатый гасконец пожал плечами: «Он у вас

алкоголик, мадам?» Та ничего не ответила. Только грустно подумала: «Вот и мадам. Наконец-то мадам, а не мадемуазель! Лето

пролетело, а я и не заметила». Она отчего-то поежилась, укрыла ноги пледом от сквозняка и задремала. Ей снился Париж и мальчик Жан, называвший ее мадемуазелью...

Первым же русским кораблем, вошедшим вАхтиарскую (Севасто­польскую бухту) под командованием лейтенанта Ф.Ф. Ушакова, был корабль «Модем», построенный на Икорецкой верфи.

Без преувеличенияможноутверждать, что на Воронежской земле было положено начало какАзовской флотилии, так и Черноморскому флоту — стратегическому оплоту на юге России.

ВИ. Расторгуев, историк военного воронежского судостроения

На 28 сентября 1769 года по первому наряду судов на Икорецкой верфи состояло: 5 прамов, вооруженных 44-мя пушками каждый, палубный бомбардирский бот, двадцативесельная дубель-шлюпка с мачтой для паруса и 8-ю пушками на палубе, 58 лодок, 12 шлюпок, 5 баркасов, 11 четырехвесельных ялботов. Всего — 93 судна. 7 сентября заложены два судна третьего рода.

По обе стороны реки размещалось старинное село Ниж­ний Икорец. Для верфи — место более чем удачное. И сель­ских домов для размещения флотских чинов и строителей было достаточно. Каких только специалистов не прислали сюда отовсюду: плотники и конопатчики, литейщики и фонарщики, парусники и кузнец. Всех не перечислить! Для удобства перевоза людей в разлив к верфи на другом берегу были построены 2 флатшхойта, специальные суда аварийного типа.

На стапелях Икорца стоял красавец «Модон». В высоких мачтах, а их было две, оснащенных канатами и такелажем, с посвистом гулял местный ветерок-семерик, что на Дону утащил на дно не одно плохо сработанное суденышко. Но новому паруснику он был не страшен. Корабельный мастер Иван Афанасьев не считал построенный им «Модон» совсем уж «новоизобретенным» судном второго рода, как называло их начальство в своих приказах. Просто плоское днище морского бомбардирского корабля позволяло ему успешно преодолевать маловодье и мели. Особенно это было ценно при спуске с верфей по воронежским рекам. Вот и все. На Икорецкой верфи из трехмачтовых кораблей «первого рода» не было заложено ни одного, и потому двухмачтовый «Модон» был одним из любимых мастером.

Задира-бомбандир «ощетинился» по бортам своими 16 пушечками и встретил мастера легким скрипом мачт и крепким смолистым запахом свежеоструганных досок дни­ща. Он обязал бригаду просмолить их завтра же. Приказал смолить, как для собственного дома. Подошел он и к двух­мачтовой «Морее», почти что копии «Модона». И всего-то два бомбардирских корабля строилось на той Икорецкой верфи, зато славные в будущем имена!

Имена кораблям первого рода, крупным, трехмачтовым, вице-адмирал АН. Сенявин присвоил лично: по именам детей троянского царя Приама, а вот двухмачтовикам он дал имена различных городов. Так получил свое имя и этот новый корабль, готовый прямо-таки спрыгнуть со стапелей. К его пушкам в бомбовые отсеки сегодня должны были загрузить две сотни чугунных бомб — готовленных и с трубками, и все остальное боевое снаряжение для мортир и гаубиц. Поэтому, несмотря на промозглый апрельский ветер, мастеру приходилось лично наблюдать за всеми при­готовлениями. А как иначе? Из 37 плотников, необходимых на строительство подобного корабля, по причине страш­ной эпидемии простуды в бригаде едва ли насчитывалась половина, а в том, что большинство его судов на разных верфях кораблей было уже готово к выходу в Дон, мастер Иван Афанасьев видел свою главную заслугу.

И плевать он хотел на этот город Модон, в котором никогда он не сможет побывать. Зато его детище побывает не в одном порту, и не один корабль на его пути не сможет отказать себе в удовольствии отсалютовать военной славе России. А враг, враг да убоится русского оружия и выдержки моряков.

— Плыви, мой корабль, — шептал мастер, крестя на ста­пелях свое детище. - Пусть тебе будет во всем удача!

И она воспарит над «Модоном». Спущенные на воду 26 марта и 11 апреля 1770 года корабли «Модон» и «Морея» впишут не одну славную страницу в военно-морскую ис­торию России. Корабль «Модон», уже побывавший в боях против «блистательной Порты», под капитанством Федора Ушакова придет в Ахтиарскую бухту, где будет основан Севастополь, и возглавит нарождающийся новый флот, получивший название Черноморский.

А в 1771 году императрица Екатерина наградила славного кораблестроителя И. Афанасьева за усердие на этом попри­ще огромной денежной премией, 1260 рублями...

Кто только не командовал икорецким парусником за его долгую жизнь! Какие имена и судьбы! В разное время «Модо-ном» командовали российские флотоводцы Степан Федоро­вич Головин, Никифор Дмитриевич Реутов, Петр Данилович Хвостов, Федор Федорович Ушаков, Алексей Владимирович Тверитинов, Федор Григорьевич Скоробеев, Симанский, Павел Васильевич Пустошкин. Некоторые из них поднимутся до высших флотских чинов, станут выдающимися русскими военными капитанами, героями морских сражений.

А в 2007 году на месте бывшей верфи в Лискинском районе установлен Адмиралтейский якорь как памятник Черноморскому флоту, его первостроителям и Федору Ушакову, адмиралу и православному святому.

2 апреля 2002 года в г. Херсоне на берегу Днепра архиепископ Херсонский и Таврический Ионофан (Елецких) освятил место строительства часовни на ул. Адмирала Ушакова в честь св. Николая, покровителя моряков. В часовне находится икона праведного Федора с частицей его мощей. В храме-часовне производятся моления Спасителю и Святителю Николаю о благополучном плавании. Инициатором строительство храма-часовни выступил местный порт и его руководитель ЮМ. Тутушкин.

Из современной истории

В марте 1769 года двадцатипятилетний мичман Ушаков прибыл в адмиралтейство, которое располагалось в Таврово в семи верстах от Воронежа. Первым, кого он встретил в жарко натопленном помещении, был симпатичный капитан второго ранга Андрей Елецких. Ад­мирал Сенявин, напутствуя молодого мичмана перед поездкой в Воронеж, говорил: «Не дерзи, не задирайся. Воронеж еще с петровских времен любит моряков умных, но покладистых. Умен ты, да горяч. И по сему не спорь, а думай, как одолеть все молитвою и искренностью по­мыслов. А капитану Андрею Елецких привет передавай. Он там уже, наверное, совсем озверел со скуки. Ведь все меньше и меньше дел в Таврове. Засиделся он на реке Тавровке, пора его в Икорец вытаскивать. Здесь главное дело начинается!»

По еще скрипучему снежку Федор дошел до адмирал­тейского двора. Похоже, сегодня никто не шевелился на стапелях. Таврово отдыхало, постепенно приходя в запус­тение. Только у главного адмиралтейского магазина, где хранились флотские припасы, был накатанный санный след. Некогда бурлившее адмиралтейство не встретило моряка даже лаем собак. Вот и дымок из одной трубы. Наверное, ему сюда.

— Мичман Ушаков! — молодой офицер гаркнул во весь голос так, что тощая кошка с испугу скоренько юркнула под лавку, и недовольно оттуда уставилась на вошедшего.

В подслеповатое окошко бил яркий свет с улицы и падал прямо на стол, где были разложены какие-то чер­тежи. У стола маячила плотная фигура в расстегнутом мундире.

— Двери запри, мичман Ушаков. Голос громок, слышу. Откуда прибыли, юный друг?

— От адмирала Сенявина, господин капитан второго ранга. Алексей Наумыч велел привет передавать и сказать, что не долго вам здесь служить осталось, в Икорец хочет вас вытребовать. Там, говорит, главное дело начинается...

Елецких кивнул на табурет у печки.

— Что ж, ему видней. И за привет спасибо, и за новость. Неужели только с тем пожаловали, мичман?

— Не только с тем. Назначен в Икорце капитаном на прам №5. Да только вот ваша помощь нужна. С чем и прибыл.

— Вот те на, — капитан покосился на мичмана — Что стряслось на вашей посудине, что с 1739 года пребывала в подвешенном состоянии. Ее подгрызли крысы? Это к крысоловам и аптекарям.

Начальник Тавровской гавани хрипло засмеялся, стал набивать трубку табаком, ожидая ответа. Обиженный таким рассуждением, мичман вспылил:

—Вы не смеете так отзываться о боевой единице флота императрицы! Только государыня ведает, что творит, Мы с вами исполнители ее воли и служения России. А на прам №5 «Троил» назначен адмиралом Сенявиным.

—О, как! Я ему с шуткой, а он мне с нотацией. Вы как разговариваете со старшим по званию, мичман?! Дерзите?

—Никак нет! Отвечаю, как учили на флоте: береги честь корабля, на котором служишь, как свою собственную.

—Ладно, не ершись, Ушаков. Молодец, далеко пойдешь! Так с чем заявился, капитан прама №5?

—Нужны ядра к орудиям, пять-десять мушкетов, порох и картечь.

—Вооружаетесь?

—Вооружаемся.

—Слушай, капитан, может, и мне на праме походить?

—Походите-походите, капитан Елецких, может, острить меньше станете.

***

Дул холодный весенний ветер. Тем не менее, на спуск прамов явился и больной лихорадкой от плохой воды Сенявин, и все многочисленное население Нижнего Икорца. Ушаков отлично справился с этим на спуске прама №5. «Троил» за­качался на воде у противоположного берега и стал на якорь. На доклад адмиралу от прама «Троил» отвалила лодка с Федором Ушаковым. Еще один прам, «Гектор», неуклюже сва­лился в воду и на скорости устремился к противоположному берегу, где разлившаяся река подтопила прибрежные зарос­ли кустарника. «Гектор» застрял в кустарнике, и течение никак не могло его развернуть ходом на фарватер. Прича­лившая к стапелям лодка с Ушаковым вы­садила мичмана, и тот поспешил с докладом к адмиралу, но тоже ос­тановился неподалеку, переживая за неуклю­жий прам.

— Ушаков, подойди ко мне! Не готовы, видишь, не готовы к походу эти моряки. Причаль свой прам к пирсу и возьми на себя командование "Эктором" (так называл Сенявин этот прам). А твой прам примет мичман Алексей Тимашов.

— Слушаюсь, — Ушаков пошел снова к лодке и взял курс на «Гектора».

Вскоре 27 апреля у устья Дона стояли на якорях го­товые к отправке все пять прамов. Но разрешение на спуск к Азову Ушаков и Тимашов получили последними. Это было 17 мая. Дон уже обмелел, и последним прамам пройти вниз было нелегко. Пройдя до Мамонской при­стани, пришлось зазимовать. Даже такие суда с низкой осадкой, как прамы, обмелевший Дон не пропускал вниз. Да и вверх ход был закрыт по той же причине. Они зазимовали в Мамоне. Только в августе следующего года по полноводному от дождей Дону суда неудачники были возвращены в Павловск. Экипажи их пошли на пополнение других команд. По прибытии отметились в адмиралтействе крепости. А потом у моряков потекла размеренная морская служба.

***

Нежданно-негаданно Ушакову пришлось еще раз повстречаться со старым знакомцем, капитаном Анд­реем Елецких. С 1770 г. Андрей Елецких, находился у строительства судов на Икорецкой пристани. Однажды в Икорце по флотским делам снова появился Ушаков, но уже лейтенантом. Встречал его Андрей Елецких как старого знакомого.

—Смотри-ка, снова свиделись, Ушаков. Да ты уже лейте­нант! При такой прыти скоро и адмиралом станешь? А?

—Снова шутите, капитан второго ранга! — уже не столь агрессивно как при первой встрече отозвался Федор. О манере встречи капитанов в Икорце комендантом верфи Андреем Елецких он был уже наслышан.

—Конечно, шучу, но в каждой шутке...

—Понимаю. О нашем походе на прамах по Дону уже наслышаны?

—Конечно, говорят и то, что только на «Гекторе» был полный ажур.

—Ажур-то ажур. Но и мы не святые. Всяко случалось.

—Святые или нет все на твоем праме, но ты точно под ангелом ходишь, Ушаков. Молодец! Такая зимовка! И всех 280 членов экипажа сохранил, и прам льдами не раздави­ло! Думаю, и в бою не подведешь! Герой! Теперь говорят, на новый фрегат «Первый» в Новохоперске назначен... Везунчик!

-   Может, и вам повезет, капитан второго ранга. Думаю, должно повезти.

-   И я на то надеюсь, лейтенант!

***

Это была последняя встреча Ушакова и Елецких. Напророчил Елецких отважному моряку и адмиральские погоны, и святость. А от него самого лишь фамилия в истории осталась. Да и то славно!

Мудр был епископ Митрофан. Всем явлен и люб был. Люб был молодому царю Петру, что затеял флот на Воронеже. Люб же и своей пас­тве, которая видела в нем ревнителя церкви и умелого организатора. Разносили слухи о той мудрости странствующие монахи и людская молва, что свежей волной расстилается по полям и градам, донося любовь от малого отрока до седовласого старца. На старости лет полюбил он все новое и красивое. Призвал как-то своего любимого грамотея, сына соборного попа Михаила Ключарова Алексашку, и говорит:

—Решил я, отрок, проверить, что думаешь ты о хрустале том, что принесли недавно к нам в дом купцы посадские, Поликарп Сергеев со товарищи? Что люди бают?

Смутился Алексашка. Не заводил ранее разговоров таких с ним епископ. Что отвечать не знает. На колени опустился перед Митрофановым местом деревянным, где тот восседал, и стал ответ держать.

—А говорят люди, что краше золота и олова те стаканцы хрустальные. На свет глянешь — аки радугу зришь. А питье в стакан налить — искры в нем чудные видать. Вот и я так же думаю, отец наш. А то, что руки холодит гладкий да пригожий стаканец тот — сам зрил.

Хитро прищурился Митрофан при словах тех:

—А скажи, что очки — мне совсем к не лицу? Я ж и читать в них могу, и цена божеская...

—Так-то так. Очки добрые. Да люди сказывают: слаб Мит­рофан стал, видит плохо. Прости, Господи, за слова такие...

Нахмурился старец, да простил своего любимого соборного певчего. Покрутил очки-за дужку проволоки серебряной да и на колени положил. Молод еще, лукавить не научился. Прямой и умный. Не зря приглянулся ему этот молодец, ой не зря. С другими заговоришь, сто коробов наврут, лесть елеем льют. Этот нет — режет правду-матку, не смущаясь и бесхитростно.

— Не спрашиваю, кто такое сказывает. Не люблю наушни­ков! Встань с колен, Алексашка. За правду и люб! Порученье тебе одно будет. Секретное.

— Слушаю и запоминаю, отец мой!

— Дошли слухи: неладно в Дивногорье. Ох, Алексашка, неладно. Архимандрит Амвросий доносит — худо там. Да не был ли ты случаем в тех краях? Молод ты, да помнится, в детстве с отцом на Дон отправлялся...

— Не только малым там был, но премного наслышан о местности сей дивной по Дону-реке. О столпах сияющих, о пещерах с храмами, о монастыре Успенском древнем и его иноках. Дитем неразумным был, да многое помню. А проживает в нем братия вся разбойная да трудники-бельцы — бывшая бурлацкая кровь, горячая...

—Вот-вот... Монахи местные стали снова смуту таить. Пригрел многих по доброте душевной архимандрит Амвросий, а сам характером мягок. Вот и смута. Не доверяет он многим в монастыре. Даже казначеем некого поставить, отписывает. Приходится самому приход-расход вести, да казну монастырскую покрепче хранить.

Митрофан коснулся плеча отрока, улыбнулся грустно.

—Напишу я грамотку Амвросию, а в придачу к ней свезешь к нему стаканец хрустальный, что давеча за де­вятнадцать алтын по моему распоряжению поп Михаил у посадских купил. Да смотри, дело секретное.

Долго скакал до монастыря Алексашка, но выполнил зада­ние Митрофана. Прочел ту грамотку Амвросий и просиял. Наставил его владыка-епископ.

Наутро ж произошло чудо. Стаканец тот был полон ароматной жидкостью - елеем. Всем рассказал об том Амвросий. Поразились люди тому явлению. И воцарился временно мир и покой в монастыре.

Долго стоял в горнице Амвросия тот подарок-стаканец пред образами, а куда потом он делся — никто не знает. А очки епископские после смерти Митрофания хранил Алексашка в память о владыке, да тоже не уберег. Осталось о том и другом лишь это старинное сказание.