После исправления хронологии событий становится понятно, когда и почему покинули Червленый Яр новгородцы и, вероятно, вятчане. Но теперь не ясно, почему с ними вместе отправилась и часть червленоярцев, которым, как показано, никакие московские репрессии не грозили. Однако изложение И. Попко позволяет ответить и на этот вопрос. Там сказано, что выселились лишь бедняки, а зажиточные остались. За этой деталью кроется многое.

Давно и хорошо известны общие закономерности социально-экономической эволюции у всех крестьянских и казачьих групп, осуществлявших «вольную колонизацию» малонаселенных окраин России, где вовсе не было феодалов (север Европейской России, Сибирь, юг и восток Украины, Область Войска Донского, Северный Кавказ и т.п.). Везде дело начиналось с ничтожной плотности населения, с практически неограниченного многоземелья, с полной неспособности государства как-либо контролировать использование неизмеренных и необмежеванных земель, с предельно экстенсивных систем хозяйства вообще и земледелия в частности, а потому с так называемого заимочного общинного землепользования.

Хотя юридически земля была государственной, но фактическим ее хозяином была крестьянская или казачья община. Каждый член общины имел право занять и эксплуатировать в пределах общинной территории столько земли, сколько его семья была физически в состоянии освоить (имеем в виду освоение не только земледельческое, но и скотоводческое, и любыми другими способами). Он имел право распоряжаться этой землей как угодно – передавать по наследству, продавать, менять, делить и т. д., но только в пределах общины, не передавая землю никакими способами владельцам, не состоявшим в данной общине, так что при любых сделках происходило лишь перераспределение общинной земли внутри общинной территории, но отнюдь не ее отчуждение за пределы общины. Последнее условие составляло практически единственное, но принципиальное отличие заимочного землепользования от наследственного посемейного землевладения, не контролируемого общиной. Это отличие не все исследователи замечают и правильно понимают, поэтому обе формы поземельных отношений нередко смешивают.

Заимочное землепользование отнюдь не означало полного имущественного равенства всех членов общины хотя бы уже потому, что неравны были и размеры первичных производственных коллективов – семей, и количественные соотношения работников и едоков в семьях, и индивидуальные качества работников, не говоря уже о влиянии стихийных бедствий, военных разорений и прочих случайных, но в общем весьма многочисленных факторов, выводивших из строя то одну, то другую семью. Но все эти причины неравенства имели преходящий характер, богатые легко становились бедными и наоборот, поэтому неравенство не превращалось в расслоение, не переходило в устойчивое разделение общины на наследственные экономические группы.

Однако это благоденствие очень скоро кончалось, и от него не оставалось ничего кроме фольклорных воспоминаний о золотом веке. Население росло, исчезали последние резервы неосвоенных земель в пределах общинной территории, новым семьям уже недоставало земли, и именно с этого момента группы богатых и бедных становились постоянными, наследственными. В общине появлялись две противоположные тенденции: беднота добивалась перехода от заимочного к уравнительно-передельному землепользованию (тому самому, которое к концу XIX в. господствовало в крестьянских общинах всей Европейской России), а богатые стремились к замене заимочного землепользования посемейным наследственным землевладением, вовсе выведенным из-под контроля общины, и к выселению избыточной части бедняков на соседние неосвоенные земли, а при отсутствии таковых – и в более далекие местности.

Эти процессы могли идти с разной скоростью и остротой, в одних местах раньше, в других позже в зависимости от многих причин: от того, росло ли население только за счет естественного прироста или также и за счет иммиграции извне, от наличия, количества и качества свободных земель по соседству, от военной ситуации, от вмешательства феодалов и правительства и т. д. Различными бывали и результаты: в одних случаях брали верх бедняки, в других богатые, или же тех и других подавляли и закрепощали феодалы, шедшие по следам «вольной колонизации». У казаков, как правило, офицеры довольно рано выделялись из общей системы общинного землепользования и превращались фактически в наследственных землевладельцев, нередко крупных, но у массы рядовых казаков эволюция шла по той же, описанной выше общей схеме, от заимки к переделам (важнейшие общие исследования.

В Червленом Яру община сумела подавить развитие собственных или внедрение посторонних феодалов – бояре, упомянутые в 1350-х гг., исчезли. Но прекратить рост населения община не могла. В прихоперских русских общинах, зажатых в узкой полосе между кочевьями битюгских и агры-хановых татар, резервы неосвоенных земель должны были иссякнуть очень рано, а расселяться на соседние земли было затруднительно. Видимо, в XV в., если не раньше была превышена та критическая плотность населения, которая в данных условиях была максимальной для заимочного землепользования, появилось устойчивое экономическое расслоение общинников, а с ним и тенденция к дальней эмиграции бедноты совершенно независимо от новгородских, вятских, рязанских и елецких событий тех лет. Эти события могли явиться лишь поводом, определившим время и направление эмиграции данной группы: червленоярцы воспользовались случаем и пристроились к отряду опытных, хорошо оснащенных и вооруженных речных пиратов, возможно, уже знавших дорогу на Северный Кавказ.

Остается заметить, что эмиграция данной группы червленоярцев, если мы правильно понимаем ее причину, могла быть не первой и не последней. Нельзя исключать и того, что и на Терек какие-то червленоярцы могли впервые попасть еще раньше той группы, о которой идет речь в рукописи виленского профессора. Не с этим ли связана и упомянутая выше гостеприимная встреча червленоярцев кабардинцами?