Есть жизнь неприметная, самая обыкновенная, однако и она может быть интересной и содержательной, а для окружающих небесполезной. Но есть жизнь подвижническая, жертвенная - как непрерывное стремление к высоким целям и ценностям, подкрепленное волей и талантом, как неустанное восхождение над самим собой. Такова короткая, «прекрасная и яростная» жизнь Кольцова, жизнь, равновеликая подвигу.
Воронежский прасол не только создал уникальный жанр - «русскую песню», но и постоянно размышлял о песне, о ее месте в жизни человека. И тут открывается любопытная картина: песня как действо чаще всего звучит в стихах светлых, радостных, где человек азартно и весело работает, добивается желанных результатов. Но песня часто звучит каким-то предупреждением о беде, о неудаче, о поражении или преступлении. И тогда слово «песня» произносится в совсем другой тональности, чем в стихотворениях первого ряда. А все вместе это говорит о том, как мощно влияла на Кольцова народная песня, как глубоко она проникла в его мирочувствование и поэтическое мышление. Именно из народной песни выросла его русская песня и, породнившись с поэзией литературной, ушла в народ и стала народной.
При всей порывистости, полетности кольцовского стиха, он не лишен внутренней сложности, богатых оттенков чувства, противоречивых настроений. Песня, упомянутая в стихе, и предсказывает ведущее переживание, и окрашивается им, что и создает удивительную цельность и эмоциональное единство его произведений. Они энергичны и многоголосы, как оперные увертюры - недаром Кольцов собирался написать либретто какой-то оперы. Этот музыкальный жанр его интересовал. Уже в самом начале творческого пути (1827 г.) он называет одно из своих стихотворений Песня («Если встречусь с тобой...»), а в «Послании В.Г.О.» (1829 г.) называет свои стихи песнопениями. У него поют все - чумаки, поэты, русалки, рыбаки, друзья на шумном пиру, соловей, наяда, поселянин, косарь, молодая жница, Лихач Кудрявич, удалец, разбойник, даже от нагруженных возов «скрипит музыка», словно самая сладкая песня. У него песня звучит и в беде, и в радости, порой предвещает недоброе, трагическое, но чаще всего как торжество человека над нелегкими или роковыми обстоятельствами. Кольцов как человек и поэт буквально вырастал в песенной колыбели народа, а потому никак не мог оказаться вне влияния песни и в творчестве, и в жизненных устремлениях.
Фольклор был для него духовной родиной, поэтической школой, побуждением к песне. Многие строки его стихов и писем по энергии и афористичности напоминают пословицы и поговорки, готовые песенные формулы, а немалая часть стихотворений названа песнями. Как никто из русских поэтов, Кольцов давал поводы для переложения своих стихов на музыку - на их основе создано более 800 песен и романсов! Многие из них, утратив имя автора, стали народными. Поистине: откуда пришел, туда и вернулся. «Есть одно состояние души, которое объединяет всех людей, - писал поэт-песенник С. Островой. - Это состояние человеческой души называется песней». Первую свою песню Кольцов, еще не записав на бумаге, запел во весь голос и на всю бескрайнюю степь! Иного бытия своих стихов, кроме как в песне, он и не представлял: «Нашедши лиру петь начал».
Народные песни Кольцов стал записывать в зрелую пору своего творческого развития, во второй половине 1830-х гг., убежденный в том, что в песне, «кроме ее собственной души, есть еще душа народа в его настоящем моменте жизни».
Что подвигло Кольцова на собирание песен, пословиц и поговорок русского народа? Ответ лежит на поверхности: советы Белинского, Краевского, Жуковского или даже самого Пушкина. Однако этого недостаточно. Кольцов с самых ранних лет был буквально погружен в стихию фольклора, в народную речь и песню, в дела и думы народа и, будучи наделен от Бога талантом, вскоре сам запел от переизбытка переживаний и музыки, переполнявшей его пылкое, любящее сердце. Он хорошо знал известные в ту пору фольклорные сборники и отчетливо видел, как записанное заметно отличается от живого исполнения. Очевидно, сказать свое не только в собственных стихах и песнях, но и в записях народного творчества и побудило его к собиранию фольклора. Советы столичных друзей пали на уже подготовленную почву, и Кольцов в довольно короткое время записал с поистине профессиональным умением множество песен, пословиц и присказок, которые до сих пор неизвестны широкому читателю. Эта сторона его деятельности, как и многое другое (распространение книг и журналов, изучение читательских оценок, организация литературной жизни в Воронеже, литературных вечеров в Петербурге), о чем мы узнаем из его писем, резко укрупняют масштабы Кольцова как культурного деятеля своей эпохи.
Почему именно эти песни выбрал Кольцов для записи? Не потому только, что он их чаще других слышал, но и потому, что увидел много общего между своими стихами и народными песнями (любовные и семейные драмы, удальство и разбойничество, неволя и сиротство, мотивы разлуки и чужой-дальней сторонки, измены и любви-злодейства, худой славы и одиночества и т.п.). В них те же добрые молодцы и красные девицы, старый муж-ревнивец и молодая жена-красавица, запретная любовь и бегство на вольный Дон, где свободная, счастливая жизнь. Порой трудно отличить, собственные ли это стихи Кольцова или народная песня.
Белая лебедушка.Она меня
иссушила, Она сокрушила,
Вынула румянец Из белова лица
Удалова молодца. Уж не милы
мне без ней Ни болоты, ни луга
(№ 8).
Но если народная песня, при всем ее драматизме, тяготеет к рассказу, к отстраненному эпическому повествованию, то кольцовские стихи предельно личностны, они клокочут страстью, полыхают огнем эмоций, поражают динамикой, переменчивостью настроений. В народной песне все уже случилось, произошло, момент пересказа отдален от событий, у Кольцова же все происходит здесь и сейчас, на наших глазах, налетает вихрем, обжигает пламенем, и мы оказываемся в эпицентре этого вихря. Песня Кольцова - не для обряда, не для хоровода (хотя многие из них сценичны - недаром он называл «Хуторок» степной драмой), а для индивидуального восприятия, для чтения - и в этом ее литературность. Кольцов не допускает словесных пустот, чтобы ради соблюдения ритма заполнять их междометными восклицаниями или другими звуковыми комплексами. В народных песнях больше всевозможных частностей, бытовых подробностей, имен, названий сел, местностей, они ближе к сказкам своей повествовательностью, поэтикой трое-кратности и т.п. в них появляются героиня Дуняша Фомина, тогда как в собственных стихах и песнях Кольцов ни разу не упомянул это имя. В народных песнях нередки драматические эпизоды, диалоги, сцены, у Кольцова по преимуществу монологи, исповеди, признания, жалобы героев, его стихи ближе к поэзии, к лирике литературной. Как видим, сопоставление фольклорных записей Кольцова с его собственными стихами и песнями дает дополнительную возможность ощутить их новаторство и своеобразие, их переходность от фольклора к литературе. В смелости этого перехода мы видим одну из величайших заслуг Кольцова, выросшего из безымянного певца в индивидуального автора.
В народных песнях довольно много безрадостного, тягостно-неподвижного. Песня Кольцова нередко озарена божественным светом, в ней есть место радости, взаимной любви, счастью. Особой духоподъемностью отличаются его стихи о самом главном в жизни поселянина -о его работе на земле («Песня пахаря», «Урожай», «Косарь» и др.). Кольцов в них как бы дополняет народный характер, возвращает ему силу и уверенность Микулы Селяниновича, былинного богатыря. При некоторых оговорках, Кольцова смело можно назвать одним из первых исследователей русского народного характера, его сложного, противоречивого, амбивалентного состава: труженик, созидатель, пахарь - и разбойник; законопослушный и глубоко верующий христианин - и бунтарь, преступник; покорный долгу и обстоятельствам - и мститель, мятежник; волевой, одалевающий любые трудности работяга - и ленивый, спящий мужичек; гордый свободолюбивый удалец - и всего боящийся, нерешительный раб обстоятельств. Поражает, как во многом совпадают позднейшие характеристики русского национального характера (Достоевский, Толстой, Чехов, Бунин - «икона и топор», Горький, И. Ильин, Н. Лосский и др.) с песенными характеристиками Кольцова. Это еще раз убеждает, насколько он глубок и самостоятелен, насколько зорок и дальновиден в своих раздумьях о человеке и народе, которому был так близок. Он во многом предсказал появление будущих протестантов-нигилистов, революционеров-террористов, и если на какой-то грани роднился с ними, то решительно расходился в главном - вере в Бога. Безверие же часто оборачивается не благородным протестом, не стремлением к идеалу, а союзом с дьяволом, хулиганством и кровопролитием, желанием натешиться пиршеством, пожить вольно, нараспашку. Эту греховность русского человека он увидел и в народных песнях (Ванька-ключник и другие), и запечатлел в собственных стихотворениях. В частности, его смущало и отталкивало в народных песнях обилие «соленого» и «перченого», чего он не допускал в собственных стихотворениях. Когда мы прочитаем разом написанное им и собранное, мы лишний раз убедимся, что народные песни как бы расширяют и подтверждают поэтический мир Кольцова. С другой стороны, Кольцов облагораживает песенную народную стихию, возвращает ей былую идеальность и поэтичность, жизнелюбие и оптимизм. Перед нами словно два параллельных мира - близко родственных, открытых друг для друга, но все же пролетающих на разных высотах, определяемых исторически и творчески.