Серебряный век тяготел к изысканной, подчас ювелирной поэтике. Это справедливо и в отношении использования фольклорных элементов. Подчинение фольклора (лексики, мотивов, образов) и фольклорных реминисценций сугубо авторским задачам шло очень разными путями и способами в поэзии А.Ахматовой, М.Цветаевой, О.Мандельштама и др. (3; 5). Творчество «декадентской мадонны» З.Гиппиус, на наш взгляд, в несравнимо меньшей степени, чем упомянутых авторов, использует фольклорное начало, но тем не менее, хотя и спорадически, использует. Целью нашей статьи и является рассмотрение этих частных проявлений фольклоризма текстов З.Гиппиус.
Прямой и открытой ориентацией поэтессы на фольклор является стихотворение «Гость» (1919). Автор прежде всего придает ему былинную интонацию, стилизуя её разноударным (трёх-четырёх) тоническим размером:
Как приехал к нам англичанин-гость, По Гостиному Двору разгуливает, В пустые окна заглядывает. (1; 225) Именно в этом стихотворном размере и создаваемой им былинной интонации выдержан весь текст (кроме финала). К этой аналогии с фольклорной поэтикой автор стремится намеренно. Правда, ритм былины в соответствующем фольклорном жанре способствует созданию впечатления значительности происходящего. А ритм текста З.Гиппиус лишь в самом начале «работает» на воспевание важности события -приезда гостя из-за моря. Затем величавый ритм вступает в резкое противоречие с развивающимся сниженным содержанием и усиливает ироническое отношение к гостю жителей новой страны - «редких прохожих». Кстати, в фольклоре «за морями, за лесами» обычно - иные царства, а не своё, где происходит действие. З.Гиппиус берёт, как видим, обратную ситуацию.
Другие фольклорные элементы в тексте также призваны вызвать народно-поэтическую ассоциацию лишь затем, чтобы её разрушить (но не постепенно, как в случае с ритмом, а мгновенно). И само это нарушение, изменение является эстетической целью приёма - остро сатирической. Так, в былине герою следует «похаживать» по «широкому двору». В тексте З.Гиппиус он «разгуливает» по «Гостиному Двору». В фольклоре, как правило, заморский гость богат. Таков он и под пером поэтессы, но говорит она об этом по-иному: у него «денег много» (а не «злата, серебра», к примеру, как в фольклоре).
Русь исторически, известное дело, славилась в глазах иноземцев диковинами (пушниной, яствами). Но гость:
..хотел бы купить - да нечего.
Денег много - а толку с того? (1; 225) Бедность, грязь, запустение, бескультурье - эти реалии, по автору, постреволюционные. Именно это видит гость:
Приходит он в Европейскую гостиницу,
А её, сердечную, и узнать нельзя.
Точно двор извозчичий, заплевана,
Засорена окурками да бумажками. (1; 225) Лексика народно-поэтического и народно-разговорного типа («точно»; «сердечная») нарочито переплетается автором с литературной («гостиница») и разговорно-сниженной («заплевана», «окурки», «шмыгают», «ловкачи» и др.). Однако эта нарочитость и даёт достигаемый эффект - нелепости описываемого.
Для создания фольклорной ассоциации и, главное, эффекта её нарушения З.Гиппиус обращается и к единичным лексическим вкраплениям фольклорного типа, присовокупляет к нему мотив тройственности, использует такую фигуру, как стык (но в литературной огласовке):
Три года скреби - не выскребешь,
Не выскребешь, не выметешь. (1; 225) И служат отмеченные черты авторскому сарказму по отношению к увиденному гостем.
Но перед гостем не просто предельно опустевшая и обедневшая, а поэтому по-своему загадочная Русь. Это другое государство, где
Только шмыгают туда-сюда
Ловкачи - комиссары бритые. (1; 225) Фольклорное удивление (позволим себе такое выражение) - особенность сказки, в которой герой (например, царский сын - старший, средний, младший Иван-дурак) сталкивается с загадочным, затейливым явлением (к примеру, хотя бы Жар-птицей или др.). В тексте З.Гиппиус это удивление переадресовывается иностранцу. Но удивляться ему приходится не затейливой иноземной жизни, а её крайней странности и нелепости:
И пошёл на Садовую улицу
Ждать трамвая номер тринадцатый.
Ждёт он час, ждёт другой - не идёт трамвай.
(1; 225)
Фольклорный подтекст цитаты при этом равен формуле «ждёт-пождёт», но выражен, как видим, иначе.
Обыгрывает З.Гиппиус и фольклорную реакцию былинного героя на бахвальство противника (например, перед битвой). Герой былины -будущий победитель в состязании - часто посмеивается (над уверенным в победе противником-хвастуном) и как бы себе на уме при всей своей неявной для врага силе. Эта генетически былинная насмешка в тексте З.Гиппиус приобретает сверхсовременное содержание:
А прохожие только посмеиваются:
«Ишь нашёлся какой избалованный.
Что ж, пожди, потерпи, коли время есть.
Долго ли до второго пришествия?» (1; 225) Опустела и вымерла страна комиссаров, одна «вошь тифозная» да тиф кругом. Провалялся в тифу англичанин полтора месяца, чемодан собрал и отправился (почти ленинским путём) - через Финляндию в Лондон. Обо всём Ллойд Джорджу доложил:
«Ваше, говорит, Превосходительство:
Был я в русской советской республике,
Еле ноги унёс, еле душу спас». (1; 226)
Типологически достаточно отдалённая, но тем не менее напрашивающаяся (благодаря интонации) былинная ассоциация примерно следующая: «Как возговорил тут Владимир-князь» или нечто тому подобное.
Не в точном, а лишь в генетически мотивном отношении текст З.Гиппиус ассоциируется с былиной. Но любая вызванная у читателя ассоциация тут же осознанно «ломается» автором ради оценки изображаемого. И оценки, конечно, саркастической, злой: «Никого там нет, ничего там нет, Только белая вошь да голый шиш, С кем торговлю вести, мир заключать?..»
(1; 226)
«Белая вошь» (просим извинения у читателей за не наш натурализм) потому белая, что бескровная, то есть даже она голодна в советской стране.
В ярости оценок советской действительности стихотворение «Гость» соотносимо с такими политическими инвективами З.Гиппиус в адрес революции и постреволюционных реалий, как: «Веселье» (1917), «Липнет» (1918), «Боятся» (1918), «Ночь» и др., в которых нет фольклорных элементов. Однако в контексте их тематики обращение к фольклорному началу в «Госте» (1919) как бы лишний раз подчёркивает неравнодушие поэтессы к народной судьбе в революционную эпоху. Народ в этом стихотворении живёт по комиссарским законам бедности и разрухи. Мысль о неразумном, стихийно поддавшемся комиссарам народе выражена, как известно, в стихотворении «Веселье»: Какому дьяволу, какому псу в угоду, Каким кошмарным обуянный сном Народ, безмолвствуя, убил свою свободу И даже не убил - засёк кнутом? (2; 149) Тема судьбы народа, весьма субъективно развиваемая, тем не менее болезненна для З.Гиппиус, связывавшей истинную свободу с декабристскими традициями и февральской революцией.
В статье мы не оцениваем социально-политические, всем известные взгляды автора. Они в своей ярости, кстати, вызывали удивление и отталкивание даже у её союзников-современников, «шокировали» (1; 40) их. Её инвективы расценивались как «воинствующий антибольшевизм» (2; 22). Мы ведём речь лишь о том, что даже столь далёкая в целом от фольклора и народной жизни поэтесса, как З.Гиппиус, обращается к нему в поисках средств для более действенного достижения важных для неё художественных задач.
Сказать, что «Гость» выполнен как-то особенно талантливо, мы не можем. Былинные ритмы и мотивы издавна и до настоящего времени -дежурный приём в различных стихотворных реакциях по поводу тех или иных событий - вплоть до юбилейных дат, капустников и т.п. (Мы, конечно, не имеем в виду большую литературу - «Песнь... про купца Калашникова...» М.Лермонтова и др.). В подобных случаях они служат чаще всего доброму юмористическому возвеличиванию воспеваемого человека. Тому способствует всегда вызывающий улыбку контраст высокого былинного начала и обычности описываемого.
Нечто подобное по приёму и являет собой «Гость», правда, поднятый автором до литературного явления, но, конечно, не до шедевра. Однако определённая новизна в использовании З.Гиппиус былинных «генов» заключается в том, что они (взаимодействуя с сугубо литературным началом, что также не ново в литературе) используются ради резко сатирических целей, ради авторского сарказма. Сказанное подчёркивает прежде всего гибкость самого фольклорного начала, подчиняющегося в литературе весьма разным авторским художественным задачам.
Заканчивается стихотворение «Гость» ритмически не былинно, а, на наш взгляд, частушечно, конечно, в типологическом смысле. Авторский итог таков:
Врёт, иль правду говорит?
Спорить неуместно.
Кто кого перехитрит,
Ой, неизвестно. (1; 127). Здесь имеются в виду премьер министр Англии Ллойд Джордж и товарищ Л.Б.Красин - советский партийный деятель. Плясовой хореический ритм частушки лишь слегка снимает напряжение авторского яростного сарказма. Мы, конечно, понимаем, что приведённые строки можно постараться прочитать нейтрально, то есть не частушечно. Но то или иное - это уже право читателя, наше в том числе.
Такой прямой, открытой, яркой ориентации на фольклор, обращения к нему за помощью в выполнении сатирических задач в поэзии З.Гиппиус более нет. Но фольклорно-типологические приёмы встречаются и в других её произведениях, хотя достаточно редко. К ним следует отнести приём персонификации в фольклорном духе. Беда, Горе персонифицируются в народной поэзии. Они неотвязно следуют за человеком. З.Гиппиус персонифицирует другие, но тоже абстрактные понятия: Мудрость, Любовь, Веру. Они живут среди людей. Но «чертовки» крадут их, сажают в мешки.
«Чертовки» сходятся на «перекрёстке трёх дорог» (2; 96). «Перекрёсток. дорог» и число «три» можно, на наш взгляд, трактовать как фольклорные ассоциации. Автор баллады «Мудрость» (1908) весьма язвительно оценивает людей, которые, включая мудреца, никак не хотят брать Мудрость назад. И «мудрость лежала праздно На перекрёстке трёх дорог» (2; 198). А в высоте лишь «смеялся месяц». Из близких слов «луна» и «месяц» второе всё-таки ближе к фольклорному колориту, его и выбирает З.Гиппиус, что следует расценивать как факт языкового фольклоризма, хотя и спорадического.
В другом произведении с названием «Баллада» (дата не конкретизирована: 1889-1903) в качестве главного персонажа фигурирует русалка - фольклорный персонаж:
.. Сидит на мостках, -Вся нежная, робкая, злая. (2; 77) Но стилистика текста, что очевидно из цитаты, а также его ритм не имеют отношения к фольклору. «Тленье», «холодеющие взоры» и тому подобные выражения слишком далеки от него.
Взаимное тяготение, радостная влюблённость рождается между русалкой и лирическим героем потому, что:
..пламенно-чисты в полночной тиши, -Таинственно-чисты свиданья. (2; 78) «Неслиянны» в любви два мира: человеческий и русалочий. И эта не-слиянность при нежном и чистом стремлении друг к другу и есть красота, духовность. Именно неслиянность обусловливает вечную высоту чувств в любви, по З.Гиппиус. В тексте автора нет уничтожения одного мира другим (как, например, в балладе М.Ю.Лермонтова «Морская царевна»).
Как видим, генетически фольклорный образ русалки тоже подчинён сугубо авторским целям. З.Гиппиус, прославляя чистую, духовную любовь, кроме использования русалочьего мотива, не обращается к «поддержке» в выполнении своих художественных целей даже к фольклорному слову. Ей важно в образе прежде всего инобытийное начало, а не национальный колорит. То же мы наблюдаем и в «Песнях русалок» (1901) (1; 84-85).
В балладе «Дьяволёнок» (1906) мифологический персонаж чем-то напоминает глуповатого чертёнка из народных сказок (а также сказки А.С.Пушкина «О попе и его работнике Балде»). В нём есть нечто безобидное, детское, жалкое. Дьяволёнок, как фольклорный чёрт, - оборотень, правда, более разнообразный и активный в своих превращениях: то оборачивается, как бы играя, в козлёнка, то в мужчину, то в бабу, то в пса. Но он не страшен: «Такой смешной он, мягкий, хлипкий» (2;
123). Дьяволёнок прилип к человеку: «И оба стали мы едины» (2; 124). Судя по тексту, можно сказать, что образ низшей мифологии помогает автору выразить мысль о неоднозначности человеческой натуры, которая отнюдь не страшнее дьяволёнка и может быть такой же уязвимой: Уж я не с ним - я в нём, я в нём! Я сам в ненастье пахну псиной И шерсть лижу перед огнём. (2; 124) Фольклорная лексика, как правило, в поэтических опытах других авторов, ориентированных на фольклорный ритм, мотивы и образы (например, А.С.Пушкина, М.Ю.Лермонтова, А.В.Кольцова и др.), как бы поддерживает общий фольклорный колорит. В них, как правило, ярче выражена лексическая тенденция «в духе фольклора». За исключением отдельных охарактеризованных в статье фактов, в целом слово по типу фольклорного чуждо поэтической системе З.Гиппиус. Но всё-таки как бы даже против воли автора оно изредка, спорадически вдруг появляется в различных, сугубо литературных её текстах. То встретится «окно. высоко» (2; 27) в «Песне»; то могила, в которой «сыро» (2; 23) в стихотворении «Отрада»; то «тяжёлый замок» на кованной двери (2; 29) в «Балладе»; то «неверный лес» (2; 31) в «Снежных хлопьях»; то «горькая полынь» (2; 83) в стихотворении «Петербург». Не преувеличивая отмеченного языкового явления, всё же скажем, что эти вкрапления отдалённо напоминают фольклорное: «окно высокое», «сырую могилу», «неверных врагов» (конечно, в авторски изменённом виде).
Подобный процесс включения изменённого, «перетасованного» по отношению к определяемому слову эпитета активно проходил в языке романтиков первой трети XIX века, но был выражен определённо, как одна из достаточно важных тенденций в выработке насыщенных качеств в семантике слова (4). В языке поэзии З.Гиппиус (склонному как раз более к нюансам и оттенкам значений) это явление следует считать присутствующим, но всё-таки спорадическим для её стиля. Это как бы своеобразный слабый отзвук традиции, когда-то ощутимо выраженной в романтизме - пращуре символизма.
Подводя итоги проделанным наблюдениям, необходимо подчеркнуть, что факт спорадической связи текстов З.Гиппиус с фольклором как таковой налицо. При этом он не скрыт в глубинах текста, не является способом «поэтического иносказания», как, например, это часто бывает в поэзии А.Ахматовой и особенно О.Мандельштама (6). В рассмотренном же «Госте» он очевиден и заострён. Функционально фольклор нужен поэтессе прежде всего для выражения открыто саркастических эмоций по отношению к социальной реальности.
Иногда, напротив, работа с фольклорным элементом связана с выражением высокого, идеального начала; кроме того, подчёркивает неоднозначность сущности человека. При этом лексические включения, напоминающие фольклорные выражения, тонут в иных стилевых тенденциях. В спорадической работе с фольклором (как показывает датировка произведений) нет какой-либо эволюции. Таковы не глобальные, но тем не менее, на наш взгляд, необходимые для познания творчества З.Гиппиус выводы о её работе с фольклорными источниками - ритмическими, образными, лексическими; выводы, подчёркивающие в то же время невероятную пластичность самого фольклора, элементы которого, включённые подчас в чуждую ему поэтическую систему, способны по контрасту или типологически подчиниться авторским художественным задачам.
Литература
1. Гиппиус З.Н. Сочинения. Стихотворения. Проза / З.Н.Гиппиус. -Л., 1991. - 665 с.
2. Гиппиус З. Живые лица. Стихи. Дневники / З.Гиппиус. - В 2 т. -Тбилиси, 1991. - Т.1. - 397 с.
3. Копылова Н.И. Фольклоризм лирики М.Цветаевой / Н.И.Копылова // Фольклор и литература: проблемы изучения. - Воронеж, 2000. -С.55-60.
4. Копылова Н.И. Фольклорный эпитет и стиль романтических баллад и поэм первой трети XIX в. / Н.И.Копылова // Поэтика искусства слова. - Воронеж, 1978. - С.99-109.
5. Топильская Е.Е. Фольклоризм как речевое средство (на материале лирических текстов А.Ахматовой и О.Мандельштама). Автореф. канд. дисс. / Е.Е.Топильская. - Воронеж, 1996. - 24 с.
6. Топильская Е.Е. Политическое иносказание в лирике А.Ахматовой и О.Мандельштама / Е.Е.Топильская // Филологические записки. Вестник литературоведения и языкознания. - Вып. 4. - Воронеж,1998. - С.145-154.
Н.И.Копылова(ВГУ)