Перефразируя известное изречение М. Горького, можно сказать: детство искусства слова - в фольклоре. Это верно как для всего фольклора, так и для отдельных его жанров, но особенно -для календарной поэзии, поэтика которой и станет предметом рассмотрения.

Известно: как у всего человечества, так и у отдельного человека. Особенности «детского» сознания человечества повторяются в самых общих, но и самых существенных чертах в детстве каждого человека. Именно этим, наверное, можно объяснить тот факт, что календарная обрядовая поэзия, возникнув в пору «детства» нашего народа и воплотив важнейшие особенности его сознания, в наше время в большинстве своих жанров вошла в детский фольклор, отвечающий уровню и характеру детского мышления.

Каковы же особенности древнего фольклорного мышления?

Здесь можно выделить несколько важных моментов. Во-первых, это преобладание игрового начала в образном познании действительности в древнем фольклоре; во-вторых, мышление смежными признаками, сходствами, аналогиями, а не различиями, т. е., условно говоря, мышление синонимическое, а не антонимическое; в-третьих, это нерасчлененность (своеобразный синкретизм) древнего образного сознания, который проявился в синтезе способов отражения действительности в древнем фольклоре. Возьмем первое - игру - как важнейший способ познания и отражения действительности. Общеизвестно, какую громадную роль играли имитативные магические обряды-игры в познании природы и, по представлениям древнего человека, воздействии на нее. Известно также, что обряд - это ряд строго выполняемых действий, связанных с каким-нибудь обычаем. Игровая суть обряда состоит в том, что он, как и любая игра (в том числе детская), ведется по определенным правилам, постоянным и обязательным для всех ее участников. Здесь можно видеть две стороны. Общий сценарий обрядовой игры всегда предполагает общность оценок исполнителей обряда, общезначность и однозначность их действий и слов, а условность (условленность) этих действий и слов, при всей их игровой конкретности, ведет к условности обобщений. Так, особым сочетанием конкретности и условности отмечаются образы и мотивы календарной обрядовой поэзии.

Природа образности календарной поэзии теснейшим образом связана с другой важнейшей особенностью древнего мышления - установлением аналогий между различными явлениями как способом их познания. Об этом «способе понимать вещи» говорили еще мифологи. Мышление тождествами, сходствами, аналогиями нашло прямое выражение в собирательно-перечислительном принципе создания художественных образов и картин в фольклоре (особенно в древней народной поэзии) - принципе повторения и присоединения элементов образного смысла, а не его углубления и развития, как это свойственно литературе.

Тождественность как способ мышления предполагает третью особенность древнего сознания - нерасчлененность конкретных впечатлений в восприятии явлений, особый синкретизм древнего сознания, нашедший выражение в неразличении в явлениях жизни их множественности и единичности, одушевленности и неодушевленности, реальности и фантастичности. Важнейшим проявлением такой диффузности и ассоциативности древнего сознания было восприятие природы по аналогии с жизнью людей, т. е. первобытный анимизм, который приводил к олицетворению явлений природы, к созданию мифологии, в том числе антропоморфных образов календарной обрядовой поэзии.

Своеобразный «анимизм» и «антропоморфизм» свойственен и детскому сознанию. Нет ничего проще для ребенка, чем наделить предмет свойствами живого существа. Поэтому легко и естественно воспринимаются детьми Коляда, Овсень, Масленица и другие образы календарной обрядовой поэзии, полуприродные-получеловеческие, фантастические и как будто реальные, увлекающие воображение и в то же время внушающие серьезную мысль о единстве человека и природы, о зависимости их друг от друга.

Олицетворение как способ восприятия и познания жизни сопровождалось идеализацией и гиперболизацией важных для человека явлений природы и живых существ. Это тоже необходимые свойства древнего сознания, нашедшие выражение в образах и картинах календарной обрядовой поэзии.

Все сказанное имеет непосредственное отношение к календарным обрядовым песням, записанным в различных селах Воронежской области и составившим содержание настоящего сборника. Это песни, относящиеся к разным календарным обрядовым циклам: новогодние, рождественские, масленичные, весенние (главным образом троицко-семицкие) и другие.

Прежде всего, большинство из этих песен (во всяком случае святочных и масленичных) и песнями в полном смысле слова назвать нельзя, так как мелодия у них не развита и они не столько поются, сколько «выкрикиваются». Уже это, то есть сама манера исполнения, свидетельствует о синкретизме календарных произведений. О том же говорит единство магических и эстетических функций; неразрывность заклинательных, величальных и игровых интонаций и мотивов, нерасчлененность признаков разных поэтических родов и стилистических форм. В основе же - синкретизм слова и действия, что выражается в самих произведениях в исключительном положении слова-действия, т. е. глагола в разных его формах. Все это в целом говорит о том, что искусство как таковое в календарных обрядовых песнях находится на стадии своего становления. Однако рождение художественности уже произошло. Об этом свидетельствует наличие в календарных песнях разного рода «общих мест» - постоянных мотивов и композиционно-стилистических форм, знаменующих собой формирование древних жанров искусства слова.

Так, в значительной мере условно можно выделить девять типов мотивов, повторяющихся в календарных песнях разных циклов.

Первый тип - мотивы, связанные с антропоморфными языческими и христианскими персонажами, в основе изображения которых лежит принцип олицетворения. Их «портреты» составлены из особых наименований, постоянных эпитетов и простейших действий-характеристик, -все это дается в форме обращения или описательно-повествовательной форме.

Например: Коляда, Коляда!

Оржаная борода! (с. Верхний Мамон Верхнемамонского р-на)

 

Матерю Мария, по полю ходила,

Семена носила, Бога просила. (с. Шубное Острогожского р-на)

Широкорожа Масленица, Мы тобою хвалимся, На горах катаемся,

Блинами объедаемся. (пос. Ольховатка Ольховатского р-на)

Второй тип - мотивы (в частности величальные), идеализирующие персонажей песни, их

действия или окружающую их обстановку. Даны чаще всего в описательно-повествовательной

форме. Идеализация строится в основном на гиперболе и украшающих эпитетах.

Например: Иванов-то двор - железный тын.

Середи-то двора три терема стоят,

Во первом терему светел месяц,

В другом терему - красно солнце.

А в третьем терему частые звезды.

Светел месяц - сударь свет Васильевич,

Красно солнце - Марья Ивановна,

Частые звезды - то дети их. (с. Малые Ясырки Эртильского р-на).

Ручка золота

Сеет, подсевает... (с. Мастюгино Острогожского р-на)

Третий тип - мотивы дарения и пожеланий разного рода, прежде всего хозяйственного, а также семейного благополучия. С ними напрямую связано появление языческих и христианских персонажей, обращение к которым придает этим мотивам заклинательный характер и императивную композиционно-речевую форму.

Например: Пришла Коляда накануне Рождества.

Дайте коровку, масляну головку. А дай Бог тому, кто в этом дому, Ему рожь густа, рожь ужиниста, Ему с колосу осьмина, Из зерна ему коврига,

Из полузерна пирог. (с. Георгиевка Панинского р-на)

Четвертый тип, тесно связанный с предыдущим, - это мотивы, которые содержат просьбу-

требование об одаривании исполнителей песни и поэтому также предстают чаще всего в импе-

ративной форме, выполняющей, однако, не заклинательную, а бытовую функцию.

Например: Хозяин, хозяюшка,

Дайте блин, пирожок, Свиную ножку,

Всем понемножку! (с. Русская Гвоздевка Рамонского р-на)

Непосредственным продолжением мотивов, содержащих требование подарков, часто стано-

вятся разного рода «корилки» (пятый тип), заключающие в себе, так сказать, противопожелания

(пожелания неблагополучия) и противодействия, т. е. действия, направленные на причинение

вреда. Эти мотивы носят бытовой шутливо-пародийный характер.

Например: А не будешь дарить,

Так не станем хвалить. Мы в хату войдем, Да печь разобьем,

Да хозяйку уведем. (с. Солдатское Острогожского р-на)

Шестой тип - это игровые мотивы, основанные чаще всего на диалоге и имеющие исключительно развлекательную, эстетическую функцию. Некоторые песни целиком состоят из этих мотивов.

Например: - А мы просо сеяли, сеяли, О, дид-ладо, сеяли, сеяли.

- А мы просо вытопчем, вытопчем, О, дид-ладо, вытопчем, вытопчем.

- А мы коней выпустим, выпустим, О, дид-ладо, выпустим, выпустим,

- А мы коней в плен возьмем, в плен возьмем,

О, дид-ладо, в плен возьмем, в плен возьмем. (с. Старая Тойда Аннинского р-на)

Седьмой тип мотивов, устойчиво повторяющихся в разных циклах календарных обрядовых

песен, - это описательно-повествовательные мотивы-комментарии, называющие те или иные дей-

ствия обряда, определяющие их последовательность и пространственно-временные отношения. В

текстах песен эти мотивы идут от первого или третьего лица и чаще всего - в настоящем времени.

Например: Мы ходили, мы искали

Святую Коляду. Мы нашли Коляду

Во Николином двору. (с. Верхняя Хава Верхнехавского р-на)

Сею, вею, посеваю,

С Новым годом поздравляю. (с. Монастырщина Богучарского р-на)

Много комментирующих мотивов в троицко-семицких песнях, сопровождающих обряды кумления, гадания девушек по венкам и хороводы с любовной тематикой.

Восьмой тип - условно-метафорические образы и картины. В их основе лежит, как правило, динамический эпизод-действие человека, животного, неодушевленного предмета или антропоморфного существа. Это действие может быть как реальным, так и идеализированным, но всегда имеет символическое значение. Его бытовой эквивалент, получивший в данном тексте образное воплощение или нет, всегда хранится в сознании исполнителей. Такова основная часть всех подблюдных песен.

Например: Вился клен с березою,

Не развился (к свадьбе). (с. Русская Гвоздевка Рамонского р-на)

 

Мышь по горнице бежит,

Каравай в дом тащит (к богатству). (с. Малые Ясырки Эртильского р-на)

Наконец, девятый тип мотивов - это разного рода поэтические формулы, афористические выражения, начиная с припевов-восклицаний колядных песен, имеющих магический характер, до игровых припевов троицко-семицких хороводных песен, выполняющих лишь эстетическую функцию. Сюда же можно отнести и «закрепки» подблюдных песен, играющие роль магического предсказания.

Например: Кому вынется - тому сбудется,

Не минуется. (с. Русская Гвоздевка Рамонского р-на)

 

Ой, ляли, ляли, да ляли,

Алилё, ой, ляли. (с. Верхний Мамон Верхнемамонского р-на)

Разумеется, все перечисленные мотивы часто переплетаются, соединяются в одной и той же картинке, сценке или в одном образе: идеализация и пожелание благополучия, пожелание благополучия и просьба об одаривании, просьба об одаривании и «корилки», корильные мотивы и игровые, игровые (как и все предыдущие) и комментирующие, условно-метафорические, символические и формульные и другие варианты. В разные мотивы могут входить антропоморфные языческие или христианские образы.

И все-таки рассмотрение всех этих мотивов как самостоятельных не является искусственным: оно оправдано самой их художественной природой и особенностями их связи в календарных песнях. Суть в том, что все они представляют собой простейшие характеристики-названия одушевленных и неодушевленных персонажей, их действий и признаков, независимые от других мотивов-характеристик, столь же самостоятельных в своих художественных функциях. Следствием этого является сам принцип связи мотивов - простая последовательность их в песне, обусловленная только ходом обряда, или, как уже было отмечено, простое повторение или присоединение относительно самостоятельных художественных единиц того или иного песенного жанра.

Действие этого принципа обнаруживается прежде всего в том, что отдельные мотивы могут то появляться в песнях, то выпадать; могут соединяться в разных песнях с различными мотивами, а иногда исполняться как самостоятельные произведения. Таковы, например, мотивы, содержащие пожелания благополучия и просьбу об одаривании. Они входят в большинство новогодних колядок, овсеней, посеваний, а нередко выступают в качестве самостоятельных песенок:

Сяду, сяду на порог, Дайте сала и пирог, Чтобы телятки телились, Чтобы поросятки поросились, Чтобы уточки велись,

Чтобы курочки неслись. (с. Верхний Мамон Верхнемамонского р-на)

Именно такие мотивы, составляя костяк жанра, репрезентируют его, демонстрируют его художественную специфику. Поэтому, сопоставив эти «общие места» разных календарных циклов, можно не только выявить своеобразие каждого из них, но и проследить развитие поэтики календарных песен в целом.

Сравним общие мотивы из трех циклов календарной поэзии: святочных колядных, масленичных и троицких песен. Во всех циклах наиболее устойчивыми являются начальные и конечные мотивы, а из серединных мотивов - те, которые отвечают назначению каждого жанра.

В святочных песнях, призванных самим словом «произвести то, что им обозначено» (А.А. По-тебня), к таковым относятся мотивы поисков и хождения Коляды и колядовщиков (начало песен), просьбы об одаривании (конец песен), величания хозяев дома и пожелания им благополучия (основная часть). В масленичных песнях, исполняемых, например, на «тещиных вечерах», устойчивым началом является описание тещиного пирога для зятя, конечной сценкой - шутливая перебранка зятя с тещей, а в основной части постоянно присутствует изображение поедания пирога зятем. В масленичных игровых песнях наиболее устойчивыми являются мотивы, обозначающие узловые моменты обрядовых игр. Если сравнить с «общими местами» колядок, то заметно, что в масленичных песнях сельскохозяйственное содержание, преобладающее в святочных песнях, постепенно оттесняется на второй план семейно-бытовым, а на смену заклинательным императивным мотивам приходят игровые диалоги и монологи и иронически-шутливые описания песенных персонажей.

В троицких песнях наблюдается гораздо большее разнообразие повторяющихся мотивов, в подавляющем большинстве случаев любовного содержания. Так, в песнях, связанных с обрядом гадания на венках, наиболее устойчивым является конечный мотив, содержащий основной образ-переживание всего цикла:

Как все венки поверх воды, а мой потонул,

Как все друзья домой пришли, а мой не бывал. (с. Ростоши Эртильского р-на)

Начальные же и серединные мотивы - разные: это может быть и обращение к кумушкам-голубушкам, и символическая картинка пропивания молодой, и контаминированные образы-картины (из других песен). Однако в отличие от масленичных песен, от святочных колядок, все мотивы троицких песен (более или менее устойчивые) связаны между собой гораздо крепче. Можно сказать, что в каждой песне есть свой образно-ассоциативный ход, который воспроизводится каждый раз при ее исполнении и заставляет исполнителя, оттолкнувшись от какого-то начального образа, располагать дальше определенные картинки в строгой последовательности. Конечно, нельзя говорить применительно к троицким песням об индивидуальном, психологически мотивированном ассоциативном ряде, которым отличается литературная лирика. Однако некая устойчивая очередность образов и картин в троицкой песне делает ее текст в целом более стабильным, чем тексты масленичных и колядных песен.

Такое изменение композиционного строения календарных песен объясняется, на наш взгляд, следующими обстоятельствами. Колядные и некоторые масленичные песни тесно связаны с обрядовыми действиями, переплетаются с ними и поэтому как будто не имеют смысловой и композиционной завершенности. При этом отдельные мотивы, наделенные непосредственно магической функцией, приобретают в силу этого особое значение и относительную самостоятельность. Как уже говорилось, они могут появляться в песнях в окружении разных мотивов и с разными персонажами.

Другие же масленичные и все троицко-семицкие песни, постепенно утрачивая связь с обрядами и магическую функцию, концентрируют смысл в самих себе (в словесном тексте) и обретают композиционную самостоятельность. Связи между мотивами, картинками и образами становятся крепче и определеннее. Основной принцип повторения и присоединения элементов одного ряда продолжает действовать и в этих песнях, но на большем текстовом пространстве. Иначе говоря, присоединяются и повторяются уже не отдельные короткие мотивы (микромотивы), а целые блоки мотивов и образов, достаточно прочно связанных между собой внутри блоков. Эти особенности композиционного строения, как и другие черты поэтики, приближают троицко-семицкие песни к необрядовой лирике.

Все эти изменения можно продемонстрировать на примере важнейших образов и мотивов календарной обрядовой поэзии. Таковыми являются, например, антропоморфные образы и мотив «посевания».

Так, в колядных песнях Овсень-Коляда имеет по большей части антропоморфный характер, магическую функцию и может выступать в окружении самых разных мотивов. К ней обращаются, она рождается, ее ищут, она сама «ходит-блудит по темным лесам» или «вдоль по улице гуляет» и т. д. Все эти мотивы помещаются в начале песен, но в разной последовательности и в разных сочетаниях. Жесткой прикрепленности к ситуации и связи мотивов нет. Принцип присоединения однородных элементов действует на уровне мельчайших единиц текста - от одной до трех строк.

Во многих масленичных песнях вообще нет антропоморфных образов. А там, где появляются, они имеют не столько магическую, сколько игровую функцию (исследователи доказывают сравнительно позднее происхождение этих песен), более развернутую характеристику, более крепкие связи с соседними мотивами и постоянное место в песне. Так, устойчиво «портретное» описание Маслены: «Дуня белая, Дуня румяная, / Коса длинная, триаршиная: / Лента алая, дву-полтинная, / Платок беленький, новомодненький, / Брови черные, наведенные...»

Столь же устойчив мотив сопоставления Масленицы с постом: «Маслена, Маслена,

Помазуха ты моя,

Як бы тебе семь недель,

А посту одна». (с. Титаревка Кантемировского р-на)

В троицко-семицких песнях языческие образы или вообще отсутствуют, или трансформируются в своеобразные, устойчиво повторяющиеся припевы, выполняющие, разумеется, исключительно эстетическую игровую функцию и обладающие композиционной самостоятельностью. Например: «Ой, ляли, ляли, да ляли, / Алилё, ой, ляли» (с. Верхний Мамон Верхнемамонского р-на), «Ой, люли, люли» (с. Александровка Таловского р-на), «О, дид-ладо» (с. Старая Тойда Аннинского р-на). Основные мотивы в троицко-семицких песнях связаны между собой более жесткой связью и в пределах всего текста или отдельной развернутой картины образуют блоки мотивов, которые могут иногда исполняться самостоятельно или контаминироваться с другими песнями. Например, картина гадания на венках:

Кумушки, голубушки,

Сестрицы мои.

Кумитеся, любитеся,

Любите мене.

Пойдете вы во зелен сад,

Возьмите мене,

Сорвете вы по цветику,

Сорвите и мне.

Совьете вы по венчику,

Свейте и мне.

Пойдете вы на сине море,

Возьмите и мене.

Спускайте свои венки,

Спустите и мой.

Все венки посверху воды,

А мой потонул.

Все друзья домой пришли,

А мой не пришел.

Все друзья поженилися,

А мой холостой. (с. Верхний Мамон Верхнемамонского р-на)

Аналогичные изменения происходят и с мотивом «посевания». В новогодних колядных песнях этот мотив ведет себя весьма вольно. Чаще всего он входит в поздравительное обрядовое обращение исполнителей к хозяевам дома с последующими пожеланиями им всяческого благополучия:

«Сею, вею, посеваю,

С Новым годом поздравляю,

Со скотом, с животом,

Со пшеничкою, с овсом». (с. Солдатское Острогожского р-на)

Реже мотив «посевания» развертывается в описательно-повествовательную картинку, в которой «сеятелями» оказываются сам Господь и Дева Мария.

Само местоположение этого мотива неустойчиво. В большинстве случаев он предстает как начальный мотив, но может появляться и в середине, и в конце песни, притом в соседстве с разными мотивами. Таким образом, налицо принцип простого присоединения родственных по общему смыслу частей, - принцип, действующий на уровне микроэлементов художественного текста.

В одной из самых распространенных масленичных песен (о тещином пироге для зятя) мотив «посевания», входящий в символическую картину со значением брака, имеет полузаклинатель-ный-полуигровой характер, устойчивую форму и выполняет функцию зачина к основному сюжету песни:

 

Сеяли, садили яровой хмель,

Ох, сеяли, садили яровой хмель,

Сеяли, садили, приговаривали.

Ты расти, мой хмелю, на тычинушке век,

Ох, без тебя ведь хмелюшка не водится,

Сладкая бражка не ворится,

Ох, и добрый молодчик не женится,

Красная девушка замуж не идет. (с. Козловка Бутурлиновского р-на)

В игровой песне «А мы просо сеяли, сеяли» мотив «посевания» - это уже чисто игровой элемент, давно утративший свой магический смысл, служащий отправной точкой в развертывающейся дальше устойчивой цепочке реплик двух партий играющих.

А в одной из доживших до нашего времени троицких песен начальный мотив «сеяния» (так же, как и в двух предыдущих случаях) порождает определенный образно-ассоциативный ряд и поэтому неотделим от последующих мотивов:

Сею, вею бел леночек, Бел леночек волокнистый. Бел леночек волокнистый, Волокнистый лен прядистый. Стал мой ленок поспевати, А я, млада, горе горевати. С кем я буду лен брати,

Лен брати, выбирати. (с. Верхний Мамон Верхнемамонского р-на)

Все мотивы в этой песне связывает определенная очередность, основанная на принципах повторения, цепочного сцепления, функционального присоединения картин. Здесь тоже нет причинно-следственной связи и внутренней мотивировки появления каждого следующего мотива. Но есть определенный образно-поэтический ряд, подчиненный логике канона, который складывается в каждом жанре фольклора. Сцепленность элементов этого ряда придает песне поэтическую цельность.

Итак, можно заключить, что поэтика календарных песен, имея ряд обусловленных спецификой древнего фольклорного сознания постоянных признаков, развивается в русле общего принципа присоединения однородных элементов одного ряда: от простого присоединения постоянных мотивов (в ранних святочных песнях) - к образно-ассоциативному соединению варьирующихся мотивов (в поздних троицко-семицких песнях). Иначе, от устойчивости мотивов - к устойчивости связей мотивов, от единообразия мотивов - к их разнообразию, от творчества на уровне мотива - к творчеству на уровне связи мотивов в пределах отдельных картин и всего произведения.