Колокол, бронзовый и огромный, возлежал на арбе, запряженной двумя сытыми волами. Украшенный по кругу отлитыми специальными надписями, он был красив. Плачено за него было много, а деньги собирали всем миром. Икорецкий лавочник Петр Анчуков дал на него больше всех, почти половину суммы. Так что злые языки острили: «Так или не так, а все равно за наши деньги колокол отливали у Самофалова в Воронеже». Везли ту громадину, сопровождаемую бестол­ковым гиканьем босоногих ребятишек, со станции до белой колокольни по всему селу. Бородатый возница, Степан Омигов, помощник церковного старосты, широко щерясь остатками зубов, лениво постегивал сухой длинной хво­ростиной то одну, то другую животину, с натугой волокшую по улице арбу с колоколом. Потревоженная волами мягкая пыль и роящиеся под хвостами волов насекомые ничуть не сдерживали у возницы радость этого события. Он осознавал важность происходящего, догадываясь о том, что весть о прибытии главной «церковной музыки» облетела уже все село, и его жители толпились возле хатенок и низеньких плетней вблизи дворов, искренне приветствуя появление колокола на улицах.

Сиротливая колокольня в Икорце высилась у куста сирени с засохшими струпьями на концах ветвей. А суетящийся поодаль поп был немного похож на этот старый пыльный куст. Размахивая руками, в старой потной сутане, он в чем-то убеждал плотного бородатого мужика с бухтой толстого каната через плечо.

—Да ты аккуратней там, ведь хоть и заменили сгнившую балку, но все же поаккуратней. А то улетит родимый оземь — беда будет! Прости, Господи!

—Да ничо, обойдется, авось! — гудел басом мужик.

—Помнишь, Пахом, что с тем старым колоколом стало? То-то, сын мой! Летел, чуть колокольню не снес! Ты акку­ратней! — убеждал его поп.

—Да ничо, отец Серафим! Ничо! — терпеливо успокаивал батюшку Пахом.

—Подвезли, подвезли! — ребятишки окружили отца Серафима, и самый шустрый юный попович задергал того за рукав сутаны:

—Поди, переоденься в новое, матушка сказать при­слала.

—Да и то, иди, отец Серафим, переоденься. Праздник же! Мы тут пока приготовимся.

—Ну, я пошел!

—Иди, иди, отец родной!

Пока то да се, народ остальной подтянулся. Поп Серафим пришел нарядный и торжественный. Стал руководить подъ­емом громадины. Начали мужики колокол на колокольню тянуть, а он ни в какую! Как в землю врос. И крикнул тогда поп Серафим:

—Бабы грешные, непутевые, отойдите на тринадцать сажень.

Народ зашевелился, стал оглядываться по сторонам, кого-то глазами искать. Смотрят: одна, другая, третья непутевая рукой лицо прикрывает и отбегает подале.

А колокол не поддается. И бросили его тянуть мужики, на попа глядят. А тот и говорит грустно:

—А теперь мужики-снохачи так же в сторону отойди!

Никто не пошевелился. Потянули - а колокол все равно ни с места! Рассердился тогда поп Серафим, даже топнул ногой:

- Я ж по-русски сказал: снохачи, вон из толпы.

И закрыл руками лицо Степан Омигов, и ахнула удивлен­ная толпа. Отошел, шатаясь, от колокола Степан и побрел домой. Он побрел, вобрав голову в плечи, потряхивая ею, словно больной. Проводила толпа его взглядом, пошепта­лась и снова обратилась к мужикам, держащим веревочный канат. И пошел колокол, и пошел. Установили его быстро, привязав к перекладине покрепче. Поднятый на колоколь­ню огромный бас ахнул на всю ивановскую своим сильным раскатистым гласом.

Надел на себя петлю опозоренный колоколом Степан Омигов, и под звон тот покончил свою «сладкую» жизнь...