Начиная с 30-х гг. XX в. палеосоциальная проблематика заняла видное место в отечественных историко-археологических исследованиях по эпохе бронзы и раннему железному веку степной и лесостепной Евразии. Уже тогда в основных чертах сформи­ровалась теория родового строя древних скотоводов Восточной Европы, нашедшая наиболее полное выражение в работе А.П. Круглова и Г.В. Подгаецкого. Этим ис­следователям удалось в целом удачно наложить известную схему родового строя Мор­гана - Энгельса на весьма немногочисленные в то время данные о степных, преимуще­ственно курганных древностях. Их труд оставался настольной книгой нескольких по­колений археологов, занимающихся проблематикой эпохи бронзы.

Однако с 70-х гг. в отчественной археологии наступает время смены основной ис­следовательской парадигмы в изучении социального строя скотоводов эпохи бронзы. Этому были как минимум две причины. Во-первых, старая родовая теория все чаще вступала в противоречие с новыми археологическими материалами, прежде всего, с результатами раскопок больших степных курганов. Их изучение все нагляднее свиде­тельствовало об ином, более высоком уровне социального развития оставивших их об­ществ, чем это позволяла старая научная доктрина. С другой стороны, в 60 - 70-е гг. отечественные археологи познакомились с теорией выдающегося французского учено­го Ж. Дюмезиля . Тогда представлялось, что он весьма убедительно доказал изначаль­ное деление индоевропейских и, в особенности, индоиранских обществ на три обособ­ленных социальных слоя: жрецов, воинов-колесничих и свободных производителей -скотоводов и земледельцев Переход к новой исследовательской парадигме оконча­тельно обозначился к середине 70-х гг. после раскопок В. Ф. Генингом могильника Синташта и публикации Е. Е. Кузьминой первых работ по социальной и этнической проблематике древнейших скотоводов Юга Восточной Европы.

Обращение археологов к богатому теоретическому наследию Ж. Дюмезиля, безус­ловно, стимулировало исследования по этно-социальной тематике эпохи бронзы, наце­ливало их на более конкретную социальную интерпретацию погребений. В могильни­ках абашевской, раннесрубной и синташтинской культур выделяется серия захороне­ний с довольно ярким инвентарем воинов-колесничих. Не вызывает сомнений их соот­ветствие второму сословию в теории Ж. Дюмезиля. Не возникало трудностей и с соот­несением основной массы курганных погребений с третьим сословием - рядовыми ско­товодами и земледельцами. Однако совсем иначе дело обстояло с выделением и пред­лагаемой атрибуцией представителей первого сословия - жрецов. По моим наблюдени­ям, в настоящее время уже накопилось более десятка вариантов предлагаемых археоло­гами атрибутов представителей этого сословия.

1. Ритуальная деревянная посуда для приготовления и употребления священного напитка ариев — сомы (хаомы).
2. Каменный или деревянный столб в погребении или рядом с ним.
3. Наличие особой ритуальной площадки, ограды, ровика, вымостки, валообразного сооружения, интерпретируемого как святилище .
4. Особый обряд погребения: кенотаф, сидячая поза, кремация покойника.
5. Курганные насыпи необычной овальной или удлиненной формы, иногда с пере­мычкой ("гантелеобразные").
6. Богато орнаментированная керамика, украшенная крестами, свастиками и т.п.
7. Костяные лопаточки с втулкой в абашевских и синташтинско-потаповских погребениях, связываемые с культом Агни, Индры, Сомы .
8. Ряд "жреческих" признаков предложен для погребений катакомбных культур, которые отдельными исследователями также признаются индоарийскими.
9. Погребения с глиняными масками.
10. "Флейты Пана"
11. Курильницы и жаровни.
12. Молоточковидные булавки.
13. Связка "шило-нож" .
14. Бусы-четки.

Используя признаки 1-6, В.В. Отрощенко даже попытался подсчитать количество жреческих погребений и определить их процент (у срубников в целом 3,3 %, у срубников Украины несколько выше - 4 %) . Еще дальше пошел А.Т. Синюк. На основании применения многих из перечисленных критериев он пришел к заключению, что едва ли не большинство подкурганных погребений эпохи бронзы принадлежало сословию слу­жителей культа. Более того, в последнее время он выдвигает тезис о наличии в общест­венном устройстве «ярких признаков теократизма» еще на исторической прародине ариев в южнорусских степях .

Как мы видим, количество предлагаемых жреческих атрибутов очень велико. Уже само по себе это обстоятельство настораживает и заставляет вспомнить старый прин­цип лингвистов - надежность этимологии обратно пропорциональна их количеству. Многие из предложенных в последние годы атрибутов явно не достаточно обоснованы свидетельствами индоиранской традиции. Другие не обнаруживают в ней сколь-нибудь надежных корней. Не имея здесь возможности проанализировать все «жрече­ские» признаки, остановимся на двух, наиболее популярных в последнее время.

Деревянные сосуды как атрибуты «жреческой» принадлежности отдельных сруб-ных погребений. В «Ригведе» действительно упоминаются чаши и ковши из дерева для употребления сомы . Поэтому В.В. Отрощенко вслед за И.Ф. Ковалевой вполне право­мерно попытался интерпретировать находки деревянных сосудов в срубных погребениях в качестве их жреческих атрибутов . Может быть, действительно какая-то часть деревянных сосудов из степных погребений употреблялась жрецами в ритуалах, свя­занных с сомой . Но отделить их надежно от деревянной посуды, используемой для профанических целей, пока не представляется возможным. Хорошо известно, как ши­роко деревянная посуда употреблялась в быту номадов самых различных эпох и регио­нов Евразии (Herod. IV. 2). Так, в пазырыкской культуре деревянные блюда и кружки ставили в могилы умерших всех социальных рангов. Мало подкрепляют «жреческую» атрибуцию погребений ссылки на встречаемость деревянных сосудов с металлически­ми накладками в скифских погребениях. Их нет в раннескифских захоронениях VII - VI вв. до н. э. Они характерны для погребений V в. до н. э., а в следующем IV в. до н. э. уже выходят из употребления. К тому же у скифов эти сосуды встречались, как пра­вило, в погребениях вместе с набором вооружения, характерным для воинов.

Другой атрибут жреческих погребений средней бронзы - «флейты Пана». Термин предложен Н. Макаренко, использовался И.В. Синицыным, а в последнее время под­хвачен Ю.А. Шиловым и другими исследователями. Сейчас находкам костяных тру­бочек в погребениях ранней и средней бронзы придается глубокий сакральный смысл. Однако подобная интерпретация «флейт» явно противоречит хорошо изученной индо­европейской музыкальной традиции. Мне не удалось найти свидетельств их использо­вания для сопровождения религиозных гимнов. Дело заключается в том, что у различ­ных индоевропейских народов флейта, дудка и подобные им духовые инструменты яв­лялись элементами «низовой» народной культуры. Для сакральных целей они не под­ходили по одной причине - при игре на флейте жрецу нельзя сопровождать гимны, так как его уста заняты. Это хорошо осознавали древние. Поэтому не случайно у греков «мусические» искусства четко делились на возвышенную мелику, сопровождаемую иг­рой на кифаре (лире), и более низкую авлетику (от греч. "авлос" - флейта). Именно флейты сопровождали праздничные дионисийские шествия, которые Гесихий квали­фицировал как «похотливые и распутные песни». Для сопровождения гимнов арии, греки, фракийцы, кельты, галлы, славяне в древности использовали струнные инстру­менты, позволявшие жрецам «петь» гимны. Инструменты типа «флейты Пана» в «Риг-веде» и «Авесте» не известны. В поздневедийской литературе упоминается лишь одно­ствольная дудка - «вина». Кажется логичнее рассматривать подобные находки в древ-неямных и катакомбных захоронениях по их прямому назначению - в качестве пасту­шеских музыкальных инструментов. Именно в это время, как никогда позже, получает развитие традиция включать в состав погребального инвентаря инструменты, подчер­кивающие профессиональную принадлежность их владельцев.

Между тем, как мне представляется, исследователи социальных структур степных скотоводов эпохи бронзы неоправданно опускают сведения о жрецах и прорицателях у скифов и других евразийских номадов I тыс. до н.э. Игнорирование этого весьма пер­спективного направления научного поиска еще более непонятно, так как речь идет о жречестве в обществах древних скотоводов, ираноязычие и иранская принадлежность которых не вызывает никаких сомнений.

Геродот сообщает следующее:

«Прорицателей у скифов много. Они прорицают с помощью большого числа ивовых прутиков следующим образом: принеся большие пучки прутиков, они, положив их на землю, разъединяют и, раскладывая прутья по одному, вещают и, произнеся прорица­ния, одновременно снова собирают прутья и опять по одному складывают [их]. У них это искусство прорицания, идущее от отцов, а энареи — женоподобные мужчины, говорят, что им искусство прорицания дала Афродита. Так вот они прорицают по ко­ре липы. [Прорицатель], разрезав кусок коры на три части, переплетая и расплетая их вокруг своих пальцев, пророчествует» (Herod.: IV. 67).

Таким образом по рассказу «отца истории» у скифов существовало два рода жре­цов-предсказателей:

1)   прорицатели с помощью ивовых прутьев;

2)   прорицатели-энареи, гадавшие с помощью липовой мочалы.

Здесь нас будут интересовать только первые - хранители искусства прорицания, «идущего от отцов» - в отличие от энареев, появившихся у скифов во время их перед-неазиатских походов VII в. до н. э. Наличие подобного способа гадания с помощью прутьев у алан засвидетельствовал Аммиан Марцеллин:

«Их способ предугадывать будущее странен: связав в пучок прямые ивовые пру­тья, они разбирают их в определенное время с какими-то таинственными заклинани-ми и получают весьма определенные указания о том, что предвещается» (Amm. Marc: XXXI. 2, 24). Есть и прямые этнографические свидетельства сохранения этого способа гадания у потомков скифов и алан - современных осетин. У них оно называлось «фсёрссён фат». Это способ гадания наблюдал и описал В.Ф. Миллер в 1880 г. По со­общению осетинского этнографа конца XIX в. С. В. Кокиева, «У каждого из знахарей есть четыре небольшие палочки, с одного конца расщепленные, посредством их-то они открывают смысл происходящего». Спустя много лет осетинское гадание на па­лочках застал Е. Баранов .

Погребения прорицателей первого рода известны как у скифов, так и савроматов. Так, в скифском захоронении у с. Первомаевка (к.1, п. 1.) вместе с погребенным муж­чиной 40 - 45 лет найден набор из девяти палочек для гадания. Они находились в спе­циальном цилиндрическом футляре из толстой бересты и имели длину 25 - 30 см при толщине 0,5 см. На трех палочках сохранилась накрученная кожаная тесьма шириной 1 см. Любопытно, что по остальному инвентарю (пластинчатый панцирь, пара желез­ных наконечников копий, колчаный набор из 82-х бронзовых наконечников стрел, на­гайка) это погребение чисто воинское, дружинное. Помимо оружия в состав его сопро­вождающего инвентаря входило большое деревянное блюдо с остатками заупокойной пищи - частью туши коровы вместе с железным ножом.

Не менее яркое жреческое «савроматское» погребение было открыто К.Ф. Смир­новым в курганной группе Мечет-Сай. Здесь покойника положили на толстый слой травы и хвороста, затем его засыпали горящим деревом или развели мощный костер в самой могиле (рис.24, а). Труп погребенного сплошь обуглился. Вдоль его левой руки лежал пучок очень ровных тополевых прутьев, все длиной 60 см. Благодаря обуглива­нию они очень хорошо сохранили свою форму. На кисти левой руки и на пучке прутьев лежала сильно обгоревшая деревянная миска. Уже К.Ф. Смирнов задавал себе вопрос: не был ли здесь погребен гадатель на прутьях или жрец (жрица?) со священным пуч­ком, подобным тем, которыми обладали мидийские маги и жрецы зороастрийского культа?

Наличие именно такого атрибута у иранских жрецов подтверждает и иконография, в частности изображение жреца на знаменитой золотой пластине из Аму-Дарьинского клада . В правой руке он сжимал связку длинных прутьев - священный "барсом" или "барсман" (рис.24, б).

При раскопках Персеполя Э. Шмидт обнаружил оттиск печати с изображением жреческого ритуала. На этой печати два мага стоят перед алтарем. Один из них, одетый в опоясанный кафтан с длинными рукавами, держит в правой руке пру­тики - авестийский "барсман", а второй с башлыком из войлока, характерным для ма­гов, протягивает палочки к священному огню. Этот древний ритуал точно описал Страбон, наблюдавший его воочию в одном из персидских святилищ в Каппадокии (XV. 3, 15).

Я не случайно напомнил здесь данные о жрецах с "барсомом", встречающиеся у самых различных ираноязычных народов с I тысячелетия до н. э.: у скифов, савроматов, согдийцев, мидийцев, алан и осетин - последних потомков «европейских иранцев». Широкое распространение этого сакрального атрибута как у восточно- , так и у запад-ноиранских народов делает весьма вероятным его существование по крайней мере с эпохи общеиранской общности, т.е. со II тыс. до н.э. Разумеется, только прутьями, па­лочками или "барсомом " атрибуты древнеиранских жрецов не ограничивались. Их по­иск активно ведется в последнее время. Предложенный ретроспективный подход расширяет эвристические возможности археологических источников, в том числе и для эпохи бронзы и, возможно, позволит выделить реальные погребения жрецов у скотово­дов II тысячелетия до н. э.

Post scriptum № 1 2004 г. Уже после выхода в свет первой публикации этой статьи мне стало известно п. 23 к. 4 могильника Эвдык в Северном Прикаспии . Погребение относится к новосвободненскому этапу эпохи ранней бронзы. Оно было совершено в прямоугольной яме с нишей, отделенной 7 столбовыми ямками. Дно посыпано мелки­ми древесными углями и мелом. На дне лежали остатки двух скелетов - взрослого и ребенка. У тазовых костей взрослого человека стоял бронзовый котел с закопченными бочками, у которых зафиксированы отпечатки тонких прутиков диаметром 0,5 см уложенных сверху вниз, параллельно друг другу. Авторам публикации их назначение осталось неясно. Мне представляется, что это одна их самых древнейших находок ат­рибутики жреца-предсказателя, тем более, что и остальной материал не противоречит этому выводу. В частности, при скелете ребенка был положен каменный полированный пест, кусок железняка и кусок кремня.

Еще одно жреческое погребение скифской эпохи найдено далеко на востоке в та­тарском могильнике Медведка II (к.1, мог. 1). В нем обнаружен пучек прутьев, оберну­тых берестой. Так что процесс пополнения фонда погребений с надежной жреческой атрибутикой от эпохи ранней бронзы до раннего железного века включительно про­должается. Но мне кажется, ждать подобных многочисленных открытий было бы наив­но, несмотря на указание «отца истории», что предсказателей у скифов много (IV. 67). Еще четверть века назад Д.С. Раевский обратил внимание на трудности выделения сре­ди скифских памятников погребений жрецов, ссылаясь на аналогичную проблему в кельтской археологии. По характеру самой своей профессии мало кто из них умирал естественной смертью. Геродот красочно описал трагическую судьбу предсказателей-неудачников у скифов, которых сжигали в повозках с хворостом, запряженных быками (IV. 68 - 69). Из его рассказа видно, что нередко случались их массовые казни, причем вместе с лжегадателями умерщвлялось и все их потомство мужского пола. Правда, все сказанное выше относится лишь к одной группе священнослужителей, подобных скиф­ским предсказателям. О судьбе других, например энареев, мы ничего не знаем.

Post scriptum 2. В 1999 г. вышла в свет очень интересная статья А.Н. Усачука, посвященная вопросу о функциональном назначении костяных трубочек из погребений эпохи бронзы. На основании тщательно проведенного комплексного исследования большой серии трубочек из костей животных и птиц, включая их трассологический анализ, автор пришел к весьма правдоподобному заключению, что значительная часть подобных находок представляла детали духовых инструментов типа флейт. Он привел ряд интересных свидетельств в пользу их использования в качестве пастушеского ин­вентаря . Действительно, в архаических обществах искусство пастьбы скота неотде­лимо от искусства игры на флейте, рожке, жалейке и т.п. Именно такие духовые инст­рументы являлись непременными атрибутами пастухов, начиная с энеолита и вплоть до этнографической современности. Поэтому мысль А.Н. Усачука о принадлежности по­гребений с остатками духовых инструментов профессиональным пастухам эпохи брон­зы мне представляется исключительно плодотворной. Как уже отмечалось выше, захо­ронения с духовыми музыкальными инструментами, в том числе, с «флейтами Пана», несмотря на их немногочисленность, очень хорошо вписываются в погребальные тра­диции эпохи ранней и средней бронзы с инвентарем, подчеркивающим профессиональ­ную принадлежность их владельцев (мастера-литейщики, кузнецы, плотники, ювелиры и т.п.). Безусловно, игра на флейте или рожке могла иметь и магическое значение. Но более вероятно, что в данном случае ее совершал все-таки пастух, а не священослужи-тель-жрец.

Post scriptum № 3. В том же 1999 г. были опубликованы тезисы доклада В.В. От­рощенко под само за себя говорящим названием «В защиту сакральной функции». Они целиком направлены против основной идеи моей настоящей статьи, призывавшей исследователей более строго относится к выделению жреческих погребений в общест­вах скотоводов эпохи бронзы - раннего железного века. К сожалению, заявленный док­лад на конференции не был произнесен, но его смыл и так предельно ясен, а тон - от­кровенен. Так же отвечу и я. Моя небольшая статья направлена вовсе не против са-кральности как таковой - в ее наличии у пастушеских и кочевых племен евразийских степей III - I тыс. до н. э. никто не сомневается, а против той легкости (а то и от­кровенного произвола), с которым археологи, особенно специалисты по эпохе брон­зы выделяют десятки и сотни жреческих погребений. По существу к настоящему времени все аномальные погребения срубной культурно-исторической общности, на­пример, сожжения объявляются жреческими. Но этнографы назовут нам массу иных причин, по которым то или иное погребение могло быть совершено с явным отклоне­нием от обычных норм, в том числе, по причинам, совсем далеким от сакральности. Настораживает и все более возрастающее число «жреческих» атрибутов и признаков, которые используют археологи для выделения захоронений носителей сакральной функции. Бросается в глаза и удивительная невосприимчивость отдельных археологов к открытиям своих же коллег, исследования которых явно не подтверждают предло­женную им ранее жреческую атрибутику. Приведу лишь еще один пример социальной интерпретации срубных погребений с деревянной посудой. Если В.В. Отрощенко при трактовке подобных сосудов как вместилищ священной сомы опирался лишь на ссылки из весьма далекой от украинских степей «Ригведы», то В.В. Цимиданов в 1996 г. по­ступил проще - проанализировал уцелевшее содержимое тех самых сосудов. В ре­зультате он пришел к заключению, что в некоторых из них находились остатки мяс­ной пищи. А таковую вряд ли кто из археологов решится интерпретировать исключи­тельно как пищу сословия жрецов. Широкое использование в погребальной обрядности деревянных мисок, подносов, столиков для помещения на них напутственной мясной пищи - факт слишком хорошо известный, чтобы на нем еще раз акцентировать внима-ние.

Приведенные примеры показывают шаткость социологических построений совре­менных археологов (деревянный сосуд = вместилище священной «сомы-хаомы», а вме­сто нее в некоторых сосудах - мясная напутственная пища), направленных на выявле­ние жреческого статуса древних погребений. Мне кажется, сейчас нужно не выступать с лозунгом в защиту сакральности, а скрупулезно изучать ее проявления, в первую оче­редь по более достовереным атрибутам, которые иранская традиция донесла до исто­рических времен. И чаще включать «внутреннего цензора» - тогда в науке не будет фантазий на тему о существовании мощной и влиятельной варны жрецов еще в евра­зийских степях задолго до ее появления в Индии. В этом смысле заслуживает уважения научная позиция Е.Е. Кузьминой, недавно публично признавшей отсутствие надежных археологических данных для выделения в культурах степной бронзы захоронений представителей именно этого сословия.