На основе этой записи можно заключить, что в тексте песни должны были правильно чередоваться семи- и пяти-сложные строки:
Стой, мой милый хоровод, (7 слогов) Стой, мой милый хоровод, (7 слогов) Стой, не расходись. (5 слогов) Стой не расходись. (5 слогов)
Это же количество слогов (7 и 5) характерно и для сборника С. Ляпунова, что указывает на близость мелодий в обоих сборниках. Близок к их текстам и вариант из сборника Римского-Корсакова, расположенный на нотном стане строками в 5 слогов. Однако надо сказать, что количество слогов, правильно выдержанное в этих сборниках на нотном стане, далее в текстах, подписанных под ним, все время нарушается, так как запись их была сделана очень небрежно.
Такая же неточность в записи текстов характерна и для вариантов, собранных филологами. Трудно, например, судить о характере мелодии песни в сборниках В. Попова и В. Магнитского, так как количество слогов в строках в их вариантах все время колеблется.
Эта путаница в записи текста усугублялась тем, что собиратели не обращали должного внимания на ритмические частицы, на порядок повторения строк, т. е. не учитывали песенную строфику.
ве —е-ре-о - зо-о - ва - я, эх, ко!
Поскольку кольцовский вариант песни «Ты стой, моя роща...» был записан гораздо точнее, легче решается и вопрос о мелодии, на которую она, очевидно, пелась. В записанном мною варианте с начала и до конца чередовались строки в 8, 8 и 6, 6 слогов, которые и образовывали правильную строфу. То же количество слогов и их порядок характерны для вариантов Кольцова. В эту строфическую «рамку», типичную для кольцовской редакции песни, свободно «укладывалась» и мелодия, слышанная мной в Тульской области. Это была широкая, плавная мелодия, характерная для хороводных песен:
К этой же мелодии и размеру, а следовательно, к той же среднерусской редакции восходят и варианты песни, записанные П.В. Киреевским и П.В. Шейном в Московской и Тульской областях, хотя они и не сумели записать их с кольцовской точностью. Однако при условии прибавления пропущенных ритмических частиц и правильного повторения строк их варианты приобретают подлинную строфическую форму.
Вариант Киреевского (первая строка)
Стой, мил хоровод,- стой, не расходись!
Восстановленный вариант Киреевского (та же строка)
(Эх и) стой, мил хоровод, (но), Эх и стой, мил хоровод, (но), Стой, не расходись, (но), Стой, не расходись, (но)!
Но такие «подстановки» ритмических частиц оказываются невозможными в вариантах песни «Стой ты, моя роща...», записанных другими собирателями, так как размеры у них, при всем их разнообразии и несовершенстве записей текстов, по-видимому, колеблются от 5 до 7 слогов в строке. Это предполагает и другой характер их мелодий. Московско-тульская же словесно-музыкальная структура этой песни является особой, устойчивой и, возможно, изначальной.
Отличной записью текста песни «Ты стой, моя роща...» связи Кольцова с песенными богатствами Московского края не ограничиваются. В частности, его интерес к хороводным песням отчетливо сказывается в записях значительного количества других хороводных песен: «Ни под свет заря занималася», «Я сажу, сажу капустку», «Как под лесом под темным», «Винной мой колодесь», «По морю, по морю, по тихому озеру». Правда, все эти песни нельзя сближать только с московской хороводной традицией, но все они очень характерны для среднерусских областей. Поэтому можно сделать предположение, что и эти песни Кольцов записал на том же тракте Воронеж-Москва в пределах Орловской, Тульской и Московской губерний, а может быть, и в той же Хатунскои волости. Песни «По морю, по морю, по тихому озеру» и «Ни под свет заря занималася» Кольцов снабдил описаниями хороводной игры, что свидетельствует о том, что и в этих случаях он хотел как можно лучше уяснить их игровой характер. Комментарий к песне «Ни под свет заря занималася» о «распостылом муже», который обрадовал жену своей смертью, а затем «из мертвых восстал», Кольцов заканчивал словами: «Весь хоровод грохочет наповал», что характеризовало его как зрителя этой игры, восхищенного народным юмором.
Еще с большей вероятностью к московской песенной традиции можно отнести некоторые другие, песни, записанные Кольцовым. Такова, например, песня «Как у славнова заводчика, у Титова на дворе», одна из ранних рабочих песен. Нет никакого сомнения, что она вовсе не является «семицкой», обрядовой, как это склонны считать ее комментаторы в «Литературном наследстве» (13). Причиной такого недоразумения стало буквальное толкование ими примечания Кольцова к этой песне. «В Москве поют на фабрике фабришные на семик». Это примечание свидетельствует лишь о том, что Кольцов услышал и записал данную песню на семик на какой-то фабрике потому, что рабочие в этот праздник не работали, собрались и пели песни, конечно, не обрядовые.
Песня эта только слегка напоминает ранние рабочие песни о «гульбе». Через ее содержание мельком проходит этот мотив («Как мы день-то работали, Ночь по улицам гуляли»), типичный для ряда других ранних рабочих песен (14). В кольцовской же песне главным было обличение заводчика «Матюшина», от которого рабочие перешли на «лучшее» место к «Титову». О том, что эти фамилии заводчиков были московскими, свидетельствует место действия в ней:
Как у славного заводчика,
У Титова на дворе
Собиралися набойчики
На Яузу погулять.
Они речи говорят.
Все Матюшина бранят:
- Пропадай ты, Матюшин,
Со заводом со своим,
Со заводом со своим,
Со товаром со гнилым
И с приказчиком лихим! (15).
Характерные «московские» детали имеются и в песне «От еды младу отбило». Комментаторы кольцовского варианта песни не сумели определить ее происхождение, заметив, что к ней «параллелей обнаружить не удалось» (16). Однако у этой песни до Кольцова имелось уже длительное прошлое. В ряде сборников и песенников XVIII в. она печаталась с неизменным началом: «Мне моркотно, молоденьке». Героиней этой шуточной песни была иронически изображавшаяся девушка, которая откровенно признавалась в том, что ей «наяву» и «во сне» «все мерещится детинка». Одержимая своей любовью, она, вопреки всем правилам семейного патриархального уклада, сама брела «к парню в избу», готовила ему дары из «рубах» и т. д. Это основное содержание песни частично сохранилось и в кольцовском варианте:
Вариант из сборника Львова-Прача:
Мне моркотно, молоденьке,
Нигде места не найду,
Ах, люди, ах, люли, нигде места не найду,
От еды меня отбило,
Бражка в горлышко нейдет.
Ах, люли, ах, люли и т. д.
Посиделки, хороводы опостылели мне все.
Ах, люли, ах, люли и т. д.
Все мерещится детинка
Наяву мне и во сне.
Ах, люли, ах, люли и т. д. (17).
Вариант Кольцова:
От еды младу отбило, Бражка, в горлышко нейдет,
Ах, люли, аи, люли, Бражка в горлышко нейдет. Все мерещится детинка Наяву мне и во сне... Ах, люли, ах, люли и т. д. (18).
Близкие совпадения текстов в обоих вариантах наблюдаются и дальше (опасения девушки, что ее милый «пройдет да не взглянет», ее желание накупить для него «на торгу» подарков и т. д.); однако в варианте Кольцова они перебиваются характерными московскими вставками, например:
Захотелось мне морковки, Я на рыночки пошла, Все Петровки исходила, Я морковки не нашла, Ни в Тихинки, ни в Полянки, Ни в Охотном ряду нет (19).
Такой же московской модернизацией отличаются и новые вставки в конце песни; речь в них идет о гульбе в трактире с цыганками. По всей вероятности, кольцовский вариант этой песни, более поздний, чем варианты XVIII в., сложился в Москве уже в начале XIX в.
Записи песен «Как у славнова заводчика» и «От еды младу отбило» свидетельствуют о том, что Кольцов вел собирательскую работу не только на пути из Воронежа в Москву, но и в самой Москве.
Упоминания о Москве и ее улицах можно найти в записях песен, широко распространенных, но имеющих в вариантах Кольцова характерные московские приурочения. В этом отношении интересна песня «Приехали купчики с-под Москвы», которая с таким началом не встречается в сборниках (20). Чисто московским является у Кольцова и запев игровой песни:
В селе, селе Измайлове,
Калина, малина, В приселочке Черкесове, У дуба ли у сырова (21).
В других народных вариантах этой песни названия таких районов Москвы, как Измайлово и Черкизово, не встречается. Даже вариант, записанный П.В. Киреевским в Москве, начинается прямо с «дуба сырова»:
Аи, у дуба у сырова
Калина, малина, Сидит девка, что ягода... (22).
Нет этого кольцовского запева и во многих вариантах, записанных за пределами Московской губернии. Так, в вариантах из Пермской и Ярославской губерний песня эта начинается словами: «Как под дубом под сырыим», а в варианте из Черниговской губернии - «Во дубу, во дубу во зеленыим» (28). В ряде песен, записанных Кольцовым, настойчиво повторяется московская улица - Немецкая слобода. Так, в песне «Аи, Дуняшка Фомина, Фомина» она изображалась как «родная сторонка», утраченная героиней:
Аи, Дуняшка Фомина, Фомина По бережку ходила, ходила, Правой ручкой махнула, махнула, Сердечушком вздохнула, вздохнула: - Ах свет моя сторона, сторона, Немецкая слобода, слобода, Знать мне там не бывать, не бывать, Вина-пива не пивать, не пивать, Калачиков не едать, не едать! (24).
В запеве этой песни, записанной П.В.Киреевским в с. Заикино Мценского уезда Орловской губернии, были целиком сохранены похвальный тон в адрес «родной сторонушки» и имя героини, но Немецкая слобода заменена другим названием:
Аи, Дунюшка Хамина По бережку хадила, -Тужить, плачить По раговской старане... (25).
Такие же замены московского места действия можно отметить и в вариантах других собирателей. Например, в варианте из Вологодской губернии «Дуня вдовина» так вспоминала свою «сторонушку»:
Уж ты, свет моя родима сторона! Уж ты, Бронница, большая слобода! (26). А в другом варианте из Вологодской губернии Дуня называла родину:
Уж ты, свет моя Ямская слобода! (27).
Возможно, начиная с XVIII в. Немецкая улица в Москве была известна в народе как торговая, богатая товарами. Именно в таком плане о ней говорится в песне «Чей это садочек», записанной Кольцовым. Созданная на тему «угождения сударушке» со стороны «доброго молодца», она кончалась картиной движения по реке «червончатого корабля», построенного для ее утехи. В кольцовском варианте в конце песни был особенно выделен из «гребцов-молодцов» гребец с диковинными «московскими» сапогами на ногах:
Как один молодец
Он гресть не гребет,
Он и песен не поет,
Только с ножки на ножку
Поскакивает,
Да сапог о сапог
Поколачивает,
Приговаривает:
- Как и эти сапоги
Издалече везены -
Из матушки из Москвы,
Из Немецкой слободы.
Полтора рубля даны! (28).
Кольцовский вариант песни не имеет сколько-нибудь сходных параллелей с песнями в сборниках. В них нет основного мотива «угождения сударушке», нет и упоминаний о «московских сапогах» из Немецкой слободы. Единственной песней, несколько похожей на нее, была песня о молодце, который хотел положить венок «на головку, Что на душечку красну девицу» (29).
В кольцовском варианте песни «Чернецкое пиво разымчиво было», где основной мотив о чернеце, варившем пиво, был соединен с темой другой песни - о продаже метелок, мы находим целую уличную картину в Немецкой слободе. Продавец метелок в ней
Буренку впрягал, В Москву отправлял.
В Москву, в Москву,
В Москву отправлял. В Москву отправлял, По метлы кричал,
По метлы, по метлы,
По метлы кричал. Случилося ехать Немецкой слободой... (30).
Чисто местной, московской деталью является и упоминание в песне «Уж мне нынешний день скука» о «московской дорожке»:
...Разлучает нас неволька, Чужа дальняя сторонка. Петербурская дорожка, Московская широкая, Сколько раз по ней езжала, Много горя принимала... (31).
Во многих вариантах этой песни, записанной в самых различных местах, «дорожка» упоминается обязательно, но она оказывается не «московской». В вариантах Олонецкой и Нижегородской губерний она называется «петербургской», в кавказских - «персидской» или «грузинской», в варианте Вологодской губернии - «новгородской» и т. д. Следовательно, и эту песню Кольцов мог записать только в пределах Московской губернии.
Исследовательскую работу о Кольцове как о собирателе народных песен нельзя считать завершенной. При дальнейших наблюдениях над текстами записанных им песен будут сделаны новые интересные и важные обобщения. Проведенное нами исследование записей народных песен А.В.Кольцова показывает, что он вел свою собирательскую работу не только в пределах Воронежской губернии и вообще Центрального Черноземья. В его работе как собирателя значительное место занимала Московская губерния и другие среднерусские области, по которым ему не раз приходилось проезжать по тракту от Воронежа до Москвы.
