У всякого поэта есть свой учитель. Учителем Кольцова был русский народ, его поэзия.

А. Кольцов хотел, чтобы поэзия народа стала всеобщим достоянием, чтобы произведения фольклора печатали в книгах, как печатают произведения писателей. «Что хочешь - делай, - писал он издателю «Отечественных записок» А.А. Краевскому, - а песни пой: нам надобны!» (1).

Кольцов записывал произведения фольклора. Начал он с пословиц. «Я собрал несколько пословиц, - сообщал поэт А.А. Краевскому в письме от 12 февраля 1837 г., - но не знаю, какие мне именно записывать: какие попало, или каких нет у Богдановича и Снегирева...» (2).

Вскоре Кольцов обратился к песням. «После присказок, - сообщал он тому же А.А. Краевскому в письме от 16 июля 1837 г., - я теперь собираю народные песни, и уж собрал немножко. Я за них принялся крепко» (3). Через две недели он вновь писал Краевскому: «Не получая ответа на посланную Вам песню, теперь посылаю другую. Ответ мне ваш нужен в теперешнее время потому более, что я, как Вам уже писал, принялся собирать русские народные песни пристально» (4).

Увидев, что труд его напрасен, что песен, записанных им, не публикуют, Кольцов был поражен. Он не мог понять, почему так происходит: ведь песни других собирателей тот же Краевский печатал! Кольцова же он не удостаивал даже письменным ответом.

Поэт потерял надежду на Краевского. Он обратился за помощью к своему другу В.Г. Белинскому и отправил ему тетрадь с песнями. Произошло это в 1838 г. В ту пору Белинский был редактором «Московского наблюдателя» (этот журнал великий критик начал редактировать весной 1838 г., а ровно через год журнал был закрыт).

Но Кольцова опять постигла неудача: собрание его песен не было напечатано. В письме от 15 августа 1840 г. поэт спрашивал В.Г. Белинского: «А русские народные песни, тетрадь, верно, вы потеряли?» (5).

Фразы этой было достаточно, чтобы потом обвинять Белинского в том, что он был невнимателен к воронежскому поэту, безразличен к поэзии народа и т. д. и т. п.

Теперь, когда стали известны новые материалы, эти попреки кажутся нелепыми и жалкими. Нет, Белинский не потерял тетради Кольцова, и не он повинен в том, что записи поэта не были напечатаны.

Считалось, что записи поэта погибли, как погиб почти весь его воронежский архив. Оставалась надежда лишь на тетрадь, посланную Белинскому, но и она не находилась.

Первым упомянул о кольцовском сборнике песен биограф А.В. Кольцова М. де Пуле. В своей книге «А.В. Кольцов в его житейских и литературных делах и в семейной обстановке» он стремился доказать, что оценка творчества поэта Белинским ошибочна. И вот, задавшись целью показать «настоящего» Кольцова, де Пуле, говоря о народных песнях, собранных поэтом, заявил следующее: «Судя по немногим образцам, сохранившимся в бумагах А.А. Краевского (де Пуле было известно пять песен, записанных А.В. Кольцовым. - П.У.) Кольцов был плохой собиратель, а некоторые доставленные им песни и присказки не только циничны, но и глупы» (6). Нет нужды опровергать эту клевету.

Своим высказыванием де Пуле преследовал две цели: опорочить и поэта, и его великого друга - В.Г. Белинского. Дело в том, что песни эти были из тетради, которую посылал Кольцов критику. Правда, самой тетради не находилось, но песни были переписаны рукою Белинского и предназначались для печати. Однако опубликовать их Белинскому не удалось. По свидетельству И.А. Бычкова, обнаружившего песни Кольцова, переписанные Белинским, в архиве А.А. Краевского «Песня о Ваньке-ключнике» («Как у князя было, у князя Волконского») «не была пропущена цензором к печати и зачеркнута красными чернилами» (7). Возможно, такова была судьба и других песен А. Кольцова. Правда, одну из них («Во сыром-то бору брала Маша ягодки») В.Г. Белинский привел в своей статье о народной поэзии, которая была опубликована в «Отечественных записках» в 1841 г.

И вот с легкой руки либерального литературоведа пошла гулять молва о том, что Кольцов не умел записывать поэзию народа.

Подлинных записей Кольцова никто не видел, никто не представлял себе их объема и характера, однако выводы делались самые решительные. Так, А.И. Некрасов в своей статье «Кольцов и народная лирика (опыт параллельного анализа)» всерьез доказывал, что фольклор был чужд Кольцову, что истоки его творчества надо искать не в поэзии народа, а в лирике поэтов-песенников начала XIX века: «Ни одно стихотворение Кольцова, - заявлял он, - по своему содержанию не находит себе соответствия в народных песнях. Кольцов вводит в свои песни не только народные мотивы, и даже не их главным образом: целый ряд тем и настроений кольцовских песен не имеет себе подобных в народной лирике» (8).

В.В. Данилов, не считая даже нужным приводить какие-либо доказательства, пошел еще дальше. Он писал: «Даже по отношению к живой народной песне, художественным воспроизведением которой признается поэзия Кольцова, он был равнодушен. А.А. Краевский побуждал Кольцова собирать народные песни, к которым сам он (Краевский. -П.У.) относился идейно и придавал значение исключительного источника суждения о науке. Но Кольцов не усвоил от Краевского таких идей и когда начал собирать песни, простосердечно жаловался в одном письме к нему: «Уж какая скука их собирать!», и в другом письме снова повторял: «.их собирать копотко и трудно». Как видим, Кольцов был далек от увлечения народностью» (9).

Смысл признания Кольцова, что собирать народные песни «копотко и трудно», совершенно ясен: запись песен представлялась ему делом исключительно ответственным: многие записывали песню как стихотворение, а ведь песня не рассказывается, а поется: другие вели запись под диктовку, а какой метод лучший - неизвестно. Но в одном Данилов прав: идеи Краевского о фольклоре (о них мы скажем ниже) Кольцов действительно не усвоил, своим идейным вождем он признавал не Краевского, а Белинского.

Среди работ исследователей так называемого вульгарно-социологического направления характерна книга П.М. Соболева «А.В. Кольцов и устная лирика». К оценке фактов Соболев подошел уже с готовым мнением, которое было ему подсказано названными выше работами Некрасова и Данилова. Заметим, кстати, что Соболев часто даже не считает нужным высказывать свое мнение и целыми страницами цитирует этих авторов.

Соболев исходил из того, что А.В. Кольцов - не народный поэт, а выразитель идеологии мещанства, и, следовательно, его творчество -антинародно, чуждо народу и его поэзии. «Мы знаем, что поэтическое творчество Кольцова, - заявлял П.М. Соболев, - началось с подражания современным талантливому прасолу литературным авторитетам и что к фольклору интереса поэт никогда не имел» (10). И далее: «Почти ничего не взявши непосредственно из крестьянского песенного фольклора, поэзия Кольцова и сама ничего или почти ничего не дала ему» (11).

Лишь в наше время вопрос об отношении А.В. Кольцова к поэзии народа стал решительно пересматриваться. Не вводя в науку новых фактов, Р.В. Заборова уже на известном материале показала нелепость обвинений, предъявляемых Кольцову в равнодушии к поэзии народа, правильно сумела оценить собирательскую работу поэта и большую роль, которую сыграл в ней Белинский. В решении вопроса об отношении А.В. Кольцова к народному творчеству многое сделал и воронежский исследователь В.А. Тонков в ряде своих последних работ.

Однако подлинные записи песен Кольцова так и оставались утерянными. «Известно, что многие бумаги Кольцова, - писал Н.А. Ян-чук - попали на толкучий рынок после его смерти. Очень возможно, что были и тетради с записями песен, и теперь, очевидно, утрачена всякая надежда, чтоб они могли сохраниться где-нибудь в частных руках» (12).

В тридцатых годах XIX в. группа любителей народной поэзии приступила к усиленному ее собиранию. Группу эту возглавлял энтузиаст-собиратель П.В. Киреевский, который посвятил любимому делу почти всю свою жизнь.

К записыванию песен П.В. Киреевский привлек многих образо-ванньгх людей того времени, в первую очередь 9 членов своей семьи и семьи Языковых, П.М. Бестужеву, Е.М. Хомякову, Д.А. Валуева, Н.П. Киреевскую и других. Вскоре о собрании песен Киреевского заговорила вся культурная Россия. Со всех концов страны стали поступать к нему песни, собранные различными любителями. А.С. Пушкин и Н.В. Гоголь поддержали благородное дело, начатое П.В. Киреевским.

В руках Киреевского оказалось огромное множество материалов, составляющих ныне наше национальное богатство. Он проделал громадную работу, чтобы подготовить все собранное им к печати, но замечательному собирателю удалось опубликовать лишь небольшой сборник духовных стихов.

После смерти П.В. Киреевского архив его, не разобранный и даже не описанный, поступил в распоряжение Общества любителей российской словесности. Здесь им распоряжались кто как хотел, и многое бесследно исчезло.

В 60-х гг. XIX в. Общество любителей российской словесности предприняло издание материалов Киреевского, поручив это дело члену общества проф. П.А. Бессонову. Бессонов, интересовавшийся только эпической поэзией, выбрал из архива былины и исторические песни, опубликовав их в десяти томах (выпусках). Песни же лирические были изданы лишь в 1911-1929 гг.

Поскольку материалы издавались разными людьми на протяжении почти целого столетия, характер изданий был крайне пестрым и разнокачественным. Многие напечатанные произведения непаспортизи-рованы, не указано, кем, когда и от кого они записаны, что для науки крайне важно.

Года три-четыре тому назад пишущий эти строки поставил перед собой цель разобраться в этом сложном и огромном материале. Была составлена большая картотека всех собирателей и их записей. В этой картотеке оказалось много пробелов и темных мест.

Одно такое место меня особенно заинтересовало. П.В. Киреевский, издавая в 1848 г. свои «Русские народные песни» (духовные стихи, о которых речь шла выше), в «Предисловии» выразил благодарность тем лицам, которые доставляли ему песенные материалы. В числе этих лиц он назвал и А.Н. Кольцова, приславшего ему песни Воронежской губернии (13).

Сомнений не было, что А.Н. Кольцов - это А.В. Кольцов. Вообще следует отметить, что опечаток в книге много. Но вот что удивляло: имя Кольцова было названо, а ни одна из его песен в ту пору (так казалось вначале) в печатные издания не попала. В чем дело? Пришлось изучать все, что известно науке о Кольцове как собирателе песен. Результаты были неутешительными: все исследователи в один голос заявляли, что записи поэта бесследно исчезли.

Но след-то все-таки был. В 1846 г. П.В. Киреевский заявил, что записи Кольцова находятся в его архиве. После смерти П.В. Киреевского один из деятельных собирателей фольклора П.И. Якушкин и родственник П.В. Киреевского В.А. Елагин составили беглую, черновую опись архива. В этой описи вновь было подтверждено, что записи Кольцова хранятся в архиве Киреевского.

В 1868 г. П.А. Бессонов, издав седьмой выпуск «Песен, собранных П.В. Киреевским», вновь, хотя и глухо, подтверждает, что песни Кольцова находятся в собрании Киреевского. Комментируя песню «Ты взойди, взойди, солнце красное», Бессонов заявил: «Та же самая песня помещена в Новиковском песеннике, ч. III, а покойным А.В. Кольцовым записана в Воронеже и отдана для издания Белинскому. Но в обоих сих образцах, после того же, и прекрасно развитого, начала, изображается атаманова любовница, то в кручине по родным, то как убийца их, особенно брата» (14).

Остается предполагать, что Бессонов имел в своих руках тетрадь Кольцова, посланную Белинскому. Ведь науке не было известно, какие песни поэт отослал Белинскому, а Бессонов не только называет песню, но и пересказывает ее содержание. Отсюда и можно было заключить, что Белинский передал тетрадь Кольцова Киреевскому для печатания. Однако на этот факт никто не обратил внимания, а записи Кольцова продолжали разыскивать где угодно, но только не там, где их нужно было искать.

Не обращено было внимание и на то, что песня «Как у князя было, князя, князя у Волконского», записанная Кольцовым, была напечатана Бессоновым в пятом выпуске «Песен» Киреевского (стр. 128-130).

Правда, Бессонов, вопреки обычному своему правилу, не сообщил даже, когда и кем эта песня была записана, но после опубликования ее текста А.И. Лященко в полном собрании сочинений А.В. Кольцова принадлежность ее Кольцову сомнений не вызывала.

Хотя Бессонов и занимался публикацией только эпической поэзии из собрания Киреевского, нельзя сказать, чтоб он не понимал значения песен Кольцова. Можно предположить, что кольцовские материалы он готовил к выпуску отдельным изданием. Об этом свидетельствует тот факт, что восемнадцать песен Кольцова были переписаны, должно быть, по его заданию в отдельную тетрадь (фамилию переписчика не удалось установить). Непонятно лишь, почему это издание не было осуществлено.

Еще более непонятным кажется то, что академик М.Н. Сперанский, предприняв публикацию всех не эпических материалов из собрания Киреевского, не издал песни Кольцова отдельной книгой и даже не включил их в «Новую серию» песен Киреевского. Ведь М.Н. Сперанский заявил: «Теперь оказалось возможным довести издание до полного конца и дать науке весь известный нам материал, собранный П.В. Киреевским и его усердными сотрудниками» (15).

Очевидно, произошло это потому, что рукопись Кольцова, как предполагалось, была утеряна. Но это невероятно. Архив в это время был уже на строжайше учете: разрешалось пользоваться им лишь по специальному документу; правда, издатели (П.А. Бессонов, М.Н. Сперанский) брали материалы на дом, но всякий раз они оставляли свои расписки о взятых имя рукописях (в делах архива сохранилось несколько таких расписок).

Судьба была безжалостна к Кольцову при жизни. Казалось, она преследовала его и в могиле. Кто и для чего мог похитить записи поэта? Работая в архиве, автор этих строк не раз убеждался, что заявление М.Н. Сперанского «о полном издании всех материалов Киреевского» не соответствует действительности: нам удалось найти много ценных неизданных материалов (некоторые из них уже находятся в печати).

Трудность поисков песен Кольцова состояла в том, что многие песни архива были переписаны набело, а черновых записей не сохранилось. Так, например, не сохранились собственноручные записи А.С. Пушкина. В беловых же записях имя собирателя часто не указывалось. Но ориентир был: две песни Кольцова, найденные в копиях Белинского, были опубликованы А.И. Лященко в полном собрании сочинений поэта. Их-то и нужно было разыскивать. Для этого требовалось сверить каждую бумажку, а их в архиве десятки тысяч!

Медленно шло дело. Но вот в одной из папок встретилась небольшая тетрадь с аккуратной надписью: «Народныя песни». Одна за другой следуют песни, некоторые из них поражают своим содержанием - такие песни еще не печатались. Но кто записал их? Внимательно вчитываюсь в каждую букву, не упускал ни одной пометки, ни одного замечания. Возвращаюсь еще раз к титульному листу. Он почему-то кажется толще остальных листов тетради. Так и есть! Титульный лист склеился с другим. Отделяю их. На втором титульном листе четкая надпись:

Народныя песни, собранныя Алексеем Кольцовым. Воронеж. 1837.

Тетрадь открывается песней о Ваньке-ключнике («Как у князя было, у князя Волконского»). Песня в свое время была опубликована А.И. Лященко и перепечатывалась в сборниках стихотворений Кольцова. Сомнений не было: перед нами собственноручные записи поэта!

В этой же папке нахожу тетрадь с надписью «Народные песни. III». Началась будничная, кропотливая, но захватывающая работа.

Больше всего труда ушло на разыскивание второй тетради: она была разорвана на отдельные листы, которые находились в разных папках.

Найденное превзошло все ожидания! Если в науке речь шла только об одной тетради Кольцова, посланной им Белинскому, то теперь их обнаружено пять. Три тетради озаглавлены «Народныя песни» и соответственно на каждой римскими цифрами поставлен номер: I, II и III. Имя Кольцова указано только на втором титульном листе первой тетради. Ни на одной из других тетрадей имя его более не встречается.

Бумага первых трех тетрадей одинаковая: голубовато-серая, выцветшая, без водяных знаков. Чернила - коричневые. Размер тетрадей 1/4 листа - формат современной школьной тетради.

Судя по почерку, это беловые тетради: зачеркнутые и замененные строчки и слова песен встречаются редко. Почерк аккуратный, ровный. Все листы пяти тетрадей сохранились полностью, за исключением одного листа из второй тетради. Во всех пяти тетрадях Кольцовым помечено 60 песен, причем 10 с повторной записью (тетрадь Белинского).

Возможно, что пока нашлось не все из собранного поэтом, но уже и то, что найдено, позволяет говорить о Кольцове как о крупнейшем собирателе фольклора своего времени. Особенно важно подчеркнуть, что принципы собирания и отбора материала у Кольцова были иные, чем у многих его современников, в частности славянофилов.

Приступая к собирательской работе, славянофилы ставили перед собой задачи, определяемые их философскими воззрениями. Как в политике они устремляли свой взгляд в допетровскую Русь, так и в народной поэзии они пытались найти свидетельства «безмятежной», счастливой и радостной жизни русского народа в прошлом. Старина, прошлое были предметом их основного интереса.

Недаром П.В. Киреевский в «Предисловии» к своему сборнику «Русских народных песен» заявлял: «На все времена года, на все главные праздники, на все главные события семейной жизни есть особые песни, носящие на себе печать глубокой древности; и особенно там, где меньше чувствительно городское влияние; русский крестьянин - верная отрасль своих предков, не отступавший от них даже и в мелких подробностях своего домашнего быта, - до сих пор поет эти древние песни, потому что они вполне сливаются с его чувствами и с его обычаями, так же, как выражали чувства и обычай своего пращура. Он дорожит своими песнями: можно сказать, что оне составляют любимую и лучшую утеху его простой жизни» (16).

Таким образом, с точки зрения П.В. Киреевского, народ живет стариной, дорожит ею как заветом своих предков. Современную жизнь народа, его стремления славянофилы не хотели замечать, как не хотели они замечать современной им поэзии народа.

А.В. Кольцов находился на принципиально иных позициях. Сам живя в гуще народа, зная его чаяния, Кольцов по-другому оценивал народную поэзию. Для него народные песни - отражение народной жизни. Он не идеализировал народ, видел его темные стороны и возмущался ими. «Я их переслушал (песен. - П.У.) много, да все, знаете ль, такая дрянь, что уши вянут: похабщиной битком набиты. Стыдно сказать, как наш русский простой народ бранчив» (17). Но поэт стремился показать народ таким, каким он был в действительности, он не считал зазорным для себя собирать произведения фольклора, от которых другие отворачивались. Кольцов даже включил в свой сборник две песни, которые «похабщиной битком набиты».

Кольцов первым заметил рождение песен нового общественного класса - рабочих. Для него рабочие, как и крестьяне, - тоже «простой народ», интересами которого он жил.

В примечании к песне «Как у славного заводчика» поэт пишет: «В Москве поют на фабрике на семик». Это свидетельствует о том, что он записывал не все, что случайно попадалось под руку, а отбирал материал, возможно, даже специально разыскивал его, стремясь дать полное представление о современной ему жизни народа.

Кольцовская запись рабочей песни - едва ли не единственная известная науке запись фольклора рабочих первой трети XIX в.

Собиратели-славянофилы пренебрежительно относились к поэзии рабочих и игнорировали ее.

Тот же П.В. Киреевский писал: «Нельзя не признать мрачной истины, в которой убедили меня многолетние занятия этим предметом (собиранием народных песен. - П.У.) вся их (песен. - П.У.) красота, все, что составляет существенное достоинство их характера, уже старина, и эта старина уже не возрождается в новых, себе подобных отраслях, как было в продолжение стольких веков. Неудивительно, если те, которые слыхали русские песни только в городах или по большим дорогам, мало дорожат ими. Это новое поколение песен, начинающее вытеснять прежние, в самом деле недостойно того, чтобы им дорожить... Настоящую прекрасную русскую песню должно искать в глуши, вдалеке от городов и от средоточий промышленной деятельности» (18).

Поэзия рабочих раздражала славянофилов, очевидно, не столько своей формой, сколько содержанием. Уже первые-песни рабочих свидетельствовали о чувстве ненависти к эксплуатации, выражали протест против бесчеловечности.

Пропадай ты, Матюшин, Со заводом со своим, Со товаром со гнилым И с прикащиком лихим.

Эти слова песни, записанные Кольцовым, вошли во многие произведения рабочего фольклора.

Интересно отметить и то, что Кольцов записал несколько антипоповских песен.

Если антипоповские сказки первой половины XIX в. науке известны довольно широко, то антипоповские песни мы знаем лишь в немногих записях. Цензура сделала все, чтоб не допускать их в печать. Вспомним, даже в «Сказке о попе и работнике его Балде» А.С. Пушкина при опубликовании поп был заменен Купцом-Остолопом. В печать попадали лишь безобидные, шуточные антипоповские песни.

Песня же «Поп ты гулян, поп буян», записанная Кольцовым, является злой сатирой на духовенство. О том, что подобные произведения имели широкое распространение в России, свидетельствует В.Г. Белинский в своем знаменитом «Письме к Гоголю»: «...Неужели Вы, автор «Ревизора» и «Мертвых душ», - писал Белинский, - неужели Вы искренно, от души, пропели гимн гнусному русскому духовенству. Неужели же в самом деле Вы не знаете, что наше духовенство находится во всеобщем презрении у русского общества и русского народа?...» (19).

Особенно же широко в собрании Кольцова представлены записи традиционных крестьянских песен. Многие стороны крестьянской жизни нашли отражение в этих песнях: стремление к свободе («Ты воспой, ты воспой, душа соловьюшек») протест женщины против унизительного положения в семье («Попляшите, девушки»), осуждение социального неравенства (во многих песнях), протест против неравных браков («Не под свет заря занималася» и др.) и т. п.

Большинство этих песен известно и в других вариантах, но Кольцов, большой художник слова, строго отбирал лучшие из них. Возьмем для примера песню «Чернецкое пиво разымчиво было». В науке она представлена многими вариантами, но все они не идут ни в какое сравнение с записью Кольцова. Вот вариант, опубликованный в «Воронежских губернских ведомостях» в 1852 г.:

Как за морем диво - варил чернец

пиво.

Чернецкое пиво разымчиво было. Разымчиво было, в голову вступило. Нельзя мне тряхнуться, нельзя

ворохнуться Разымчиво было, в шею вступило... Разымчиво было, в рученьки

вступило... Разымчиво было, в ноженьки

вступило...

Эта запись, в сущности, только еще вступление к песне, а не сама песня. Собиратель (фамилия его неизвестна) записал, должно быть, первый попавшийся ему текст. Текст же Кольцова куда более выразителен:

Чернецкое пиво Разымчиво было. Чернечик, чернечик, чернечик Ты мой, - горюн молодой. Вступила хмелина В буйну голову.

Чернечик - ты мой, - горюн молодой.

Березки я резал,

Метелки вязал.

Березки - я резал, метелки

вязал, метелки - вязал.

Метелки вязал,

Я возок наклал.

Я возок - возок наклад. Я возок наклал, Буренку впрягал.

Буренку - впрягал. В Москву отправлял, «По метлы» - кричал.

«По метлы» - кричал.

Случилося ехать Немецкой слободой.

Чернечик ты мой, горюн молодой. Увидел он девчонку, -Сидит под окном.

Сидит - под окном. Сидит под окном, Играет цветком.

Играет - цветком. Легонько подкрался. Тихонько сказал... Тихонько - сказал. Тихонько сказал: Я тебя люблю. Люблю - люблю.

Собрание Кольцова поражает современных исследователей не только оригинальностью содержания, но и совершенной для того времени техникой записи. В ту пору было еще в обычае записывать и издавать песни не такими, какими они поются народом, а обработанными и приглаженными по вкусу дворянского читателя. Правда, некоторые собиратели стремились воспроизвести текст песен возможно точнее и понимали, что обработка их недопустима. Эти собиратели добросовестно, под диктовку записывали песни часто даже с диалектными особенностями речи певца. Так, например, в 30-х гг. XIX в. записывал песни П.И. Перевлесский. Приведем для примера начало записанной им песни:

Ай, Дунюшка Хамина

По бережку ходила, -

Тужить, плачить

По раговской старане:

«Знать мне не бывать на тебе.

Пивца, винца не пивать,

Сладкай ватачки (водочки. - П.У.)

не кушати» (20) и т. д.

Очевидно, что Перевлесский (в то время он был студентом Московского университета) стремился возможно точнее передать особенности песни. На первый взгляд, он достиг своей цели. На самом же деле это не так. Может быть, запись Перевлесского и окажет полезную услугу диалектологам, но исследователя поэзии народа она удовлетворить не может. Все дело в том, что Перевлесский, записывая песню под диктовку певца, не сознавал, что это не рассказ, не стихотворение, а именно песня. Песня не сказывается, а поется, только во время пения проявляются все ее поэтические особенности. Записывать песни нужно не под диктовку, а во время их исполнения, пения. К этому простому и очевидному выводу наука подходила довольно медленно. Для Кольцова же он был совершенно ясен. Вот, например, приведенная выше песня, но уже в записи поэта:

Ай Дунюшка Фомина - Фомина По бережку ходила - ходила. Правой ручкой махнула - махнула Сердечушком вздохнула - вздохнула «Ах свет, моя сторона - сторона. Немецкая слобода - слобода, Знать мне там не бывать - не бывать Вина, пива не пивать - не пивать. Калачиков не едать - не едать...

Как видим, в записи Кольцова эта же песня приобрела характер музыкального, ритмически четко построенного произведения.

Отметим, что Кольцов не случайно, а вполне сознательно стал записывать песни во время исполнения. Об этом, в частности, свидетельствует следующий факт. Песня «Ты стой, моя роща» им была записана дважды - под диктовку и во время исполнения - пения. Он приводит обе эти записи, помещая их рядом и показывая тем самым, как много зависит от метода записи песни.

Сравним обе записи. Запись под диктовку:

Ты стой, моя роща, Стой, не расцветай, Стой, мил хороводец, Стой, не расходись...

Запись во время исполнения:

ио ой Ты стой, моя роща, оой Ты стой, моя роща, Стой, не расцветай, Стой, не расцветай, ой Стой, мил хороводец, ой Стой, мил хороводец, Стой, не расходись, Стой, не расходись...

О принципиальном различии этих записей писал он Краевскому: «Надобно заметить: так. Как я ее записал, она имеет слова точные, из слова в слово; но поют в хороводе ее иначе. Все стихи у них повторяются несколько раз и большею частью перемешиваются; и есть при других стихах прибавление из гласных букв, частицы к стихам, например о, ой, оой, аой, ай-ой. У меня есть она и этак списана, и очень верно. Буде угодно, я вам пришлю. Эта песня удивительно как хороша на голос; жаль, что я не умею положить голоса» (21).

Поскольку Кольцов рассматривал песни как выражение народной жизни, его интересовало не только их содержание, но и условия бытования и исполнения песен.

Часто, если содержание записи недостаточно ясно, Кольцов сопровождает ее примечаниями. Так, например, в песне «Не под свет заря занималась» рассказывается о том, как «негодный муж из мертвых восстал» и стал целовать свою жену. Содержание этой песни кажется нелепо-фантастическим. Из примечаний Кольцова все становится ясным: «В хороводе молодой парень ложится на земь. В головах стоят вместо отца и матери парень с девушкой. В ногах вместо жены - девушка. Хоровод поет песню. Девушка, заменяющая жену, в конце песни плачет. Мертвый встает, целуется с ней. Весь хоровод грохочет наповал».

Кольцов всегда стремился к точности и не позволял себе вносить никаких исправлений в текст песен. Об этом свидетельствуют копии тех песен, которые были отосланы им Белинскому. Разночтения в них совершенно ничтожны. Так, например, в песне «Ты взойди, ты взойди, красно солнушко» в тетради Белинского семнадцатая строка имела вид: «Хорошо лоточка изукрашена», в тетради № 1 она была изменена: «хорошо лотка изукрашена». В тетради Белинского тридцать первая строка читалась: «Она каялась»; в тетради № 1: «Она каилась» и т. п. Судя по всему, Кольцов приходил все к большему убеждению, что необходима фонетическая запись песен. Незначительная правка текста песен, которую делал Кольцов, шла именно в этом направлении.

Отметим следующую особенность записей Кольцова: в них обычно отсутствуют знаки препинания. Объясняется это не безграмотностью поэта. Ведь в тетради, посланной Белинскому, Кольцов всюду расставил знаки в соответствии с синтаксическими нормами того времени. Отсутствие же знаков в других тетрадях, очевидно, объясняется тем, что поэт столкнулся с неразрешимыми для него трудностями. Он понимал, что обычная расстановка знаков препинания нарушает интонационную структуру песен. Не зная, как лучше расставить знаки, он доверил это дело издателям. Заметим, что эта проблема не решена и до сих пор. Обычно синтаксические знаки в песнях ставятся в соответствии с грамматическими нормативами. Так поступили и мы, готовя к публикации песни, записанные Кольцовым.

Обычно Кольцов не различает отрицательных частиц «не» и «ни» и пишет «ни», причем с глаголами «ни» у него пишется вместе. В нашей публикации частицы «не» и «ни» печатаются в соответствии с грамматическими нормами.

Не употребляет обычно Кольцов и больших букв там, где это необходимо.

В остальных случаях мы сохранили фонетическую запись Кольцова: тово, гуляить, заставляить, пролуб, возми, слати (вместо стлати), що ж (вместо что ж) и т. д. и т. п. Одним словом, если написание Кольцова имеет какое-нибудь значение для уяснения произношения слова, то оно всюду сохраняется.

Песни, записанные Кольцовым, еще долго будут изучать специалисты, но уже теперь ясно, как велико значение их. Они обогащают песенную культуру нашего народа, а исследователям дают ранее им не известный материал. Помогут они и более углубленно изучить творческие истоки одного из самых выдающихся наших национальных поэтов.