В 1664 году в Разрядный приказ пришло распоряжение думному дьяку Дементию Баишакову от царя Алексея Михайловича: «На Воронеже... уловить сто сазанов и сто щук больших и привезти в Москву в прорезных стругах и лодках Доном и Иван-озером, и рекою Шатом, и Упою, и Окою, и Москвою реками живых для заводу...».

Из воронежской истории.

Поручение это было дано воронежскому дворянину Петру Мошкову кое он и не выполнил. Хотя пишут о том по-разному. Одни говорят — выполнил, другие — что опростоволосился сей досточтимый дворя­нин. Мы же склонны согласиться с последними. История та приключилась в наших краях давно, посему свидетелей не осталось, только легенды и сказания. Рыбные запасы в наших краях, утверждается, были не то что сей­час, а весьма велики и места уловисты. Указ указом, но для такого путешествия рыба была не готова. О чем и поведала древняя легенда.

Петр Мошков, местный дворянин, коему выпало важное поручение, призвал для царского указу исполнения самых опытных рыбаков и на вознаграждение не скупился. Изгото­вив струга, кинулись те рыбу ловить. Рыбакам-то что.- только рыбу из мотни невода выбирай да сортируй — подходит под указ или нет. Тут уж сам Мошков распоряжался.

А один из рыбаков, старый Устин, тот по берегу ходил и смуту сеял. В городе его считали очень умным, в рыбацком деле докой и побаивались неспроста. Обязательно с ним что-то приключалось от большого ума.

— Не довезет до Москвы боярин такую большую рыбу. Вот меня взять. В большом возрасте меня турки в плен взяли, а тут у меня семья, дети, я и сбежал. А не сбежал бы, так помер бы с тоски. А вот молоденький со мной был казак Митька, Касьянов сын, что сиротой рос, так ему и в туретчине, говорят, живется неплохо. Веру ихнюю принял, на турчанке женился. Так-то вот! Не выживет большая рыба от такого пути.

—  Да нам с тобой что за дело? — ругали рыбаки умног  Устина. — Вон боярин деньги платит, а дальше не наша забота.

— О том и речь, что третий раз платит, а рыба дохнет. А отписал бы царю мои мысли, может, и деньги царские целее были. Так гутарил Устин, косо поглядывая на насупленного Мошкова, который, будто не слыша тех слов, обмахивался в тенечке под ветлой огромным лопухом. Старик бурчал еще долго, выхватывал из мотни то огромную щуку, то пудового сазана и волок того подальше от берега, борясь ним до тех пор, пока на помощь не подбегала пара-тройка подручных ребятишек-подростков. Спеленатый сазан вращал глази­щами и все норовил «хвостануть» кого-то зазевавшегося по физиономии. А Устин вздыхал и приговаривал: «Вот и еще один царь-рыб до завтра не доживет. Жаль, такого красавца загубили».

Да только не стал слушать Мошков старого рыбака, все лето рыбалил да пробовал струги отправлять. Уж и рыбаки взмолились: «Не погуби, боярин, прав, видно, Устин: не может взрослая рыба перенести долгого пути. Отпусти ты нас по домам».

Да тому отступать некуда. Деньги на струги потрачены, на рыбу тож. Щеки надувает да ногами топает.

— Не ваше хамское дело, дураки! А Устина — в темную, пусть смуту не сеет. Ишь ты, царское распоряжение не исполнить! Ловите рыбу и в струги ее пускайте!

Наловили снова и щук, и сазанов, да только отплывут на две-три версты, как толстые рыбины с перепугу так за то время себя покалечат, что на другое утро кверху пузом и всплывают. Прямо беда!

А Устина в приказную избу посадили и пытали, кто научил его против боярина идти. Ничего не сказал старый Устин, потому всыпали ему двадцать плетей, на всякий случай, да и домой отпустили. А рыбу по тому указу так и не довезли до столицы. Да и царю уж кто-то доложил, что дело это не выйдет нипочем. Пусть уж лучше соленую с Дона везут да коренную с Волги. Или мороженую санным путем. Поэтому еще не раз доставлялась в столицу рыба с донских берегов — и к царскому столу и на московские ярмарки, конечно. Да только свежая совсем уж редко. Разве что во льду.. Возами же зимой доставляли сладкого донского мороженого бирючка в Первопрестольную. В Воронеже издавна рыбацкое дело почиталось не менее других.

А Устин поправился, да уж характер у него такой, что при­дет в кабак — и всем свою историю рассказывает и плачет. Обида его гложет — за правду пострадал! А чарку поставят: так и песню споет, а две — так и спляшет комаринского! Так и до нас дошла легенда эта. Кто-то так слышал, кто по-другому. Да суть одна.

А Мошков сбежал от позора из города. Говорят, видели его в Дивногорском монастыре на послушании. Соберет наро­дец монастырский и давай щеки надувать да рассказывать, как он рыбу в Первопрестольную самому царю доставлял. Да все по-новому! И как его царь обласкал, и как наградил особо по-царски. И рыбы, мол, теперь нашей воронежской в Подмосковье — видимо-невидимо! Врет коробами и скры­нями, а и тож — людям забава. Народ только покрякивает да со смеху давится. То-то потеха местному населению. Иногда сам настоятель придет послушать соловья брехливого. Плюнет в сторону да и заспешит по своим игуменским делам восвояси. Такая вот беда с этой давней историей. Что было, то было!