Нам не удалось сладить с рыбаками, которых мы нанима­ли довезти нас до Лисок рекою; к тому же поднялся против­ный ветер, и нам грозила перспектива захватить на воде по­рядочный утолок ночи. Поэтому мы наняли тройку лошадок с тележкою и отправились назад горным берегом.

Из слободы Селявной мы скоро съехали к подошве мело­вого кряжа и поехали узкою низменною окраиною его, над самою водою. В осеннее и весеннее время здесь без сомне­ния не бывает езды, да и теперь наша тележка частенько шла чуть не на боку, захватывая кое-когда воду левыми колесами. Справа, тесно над вашими головами, подымались могучие белые кручи, то голые, то обросшие лесами и кустами. Вер­стах в двух от монастыря мы увидели над собою тоже неко­торое подобие Див: известковый столп, еще не совсем отде­лившийся от толщи горы, поднимается на углу берега, и нам снизу видна, саженях в 40 выше уровня реки, черная двероч-ка и маленькое оконце выдолбленной внутри его часовни, которая кажется отсюда прилепленной к скале, будто гнездо ласточки.

Дивногорские монахи называют этот столп Малыми Дива­ми, но, кажется, ошибочно, потому что старые письменные памятники приурочивают это название к 3-м столпам само­го Дивногорского монастыря. Часовня в этом столпе устрое­на также в виде церкви, вокруг которой, как и в столпе Боль­ших Див, идут пещеры. Хотя они расширены и приведены в теперешний вид очень недавно, всего лет 17 тому назад, усер­дием одного поселянина слободы Лисок, но первоначальное происхождение и этого пещерного обиталища покрыто все тою же тьмою...

Шатрище выдвигает свою громадную каменную пирамиду внезапно и поразительно живописно. Кряж горного берега, надвинутый над нами и закрывающий от нас окрестность, разом вдруг распахивается, будто занавес театра, и над ши­рокою движущейся скатертью синего Дона вырастает, заго­раживая горизонт, титанический белый шатер, геометричес­ки правильный, словно дело рук человеческих. Рядом с этою исполинскою меловою пирамидою показались бы детскими игрушками жалкие «великие пирамиды» когда-то великих, а теперь скорее жалких фараонов египетских.

Сочетание голубого неба, белых обрывов, зеленых лесов и синей реки производит чарующее впечатление на глаза и сердце художника, способного чувствовать мелодию колеров и гармонию линий.

Эта белая гора-шатер — истинный донской Чатыр-Даг, Палат-Гора; она целиком от пяты до макушки отражается в си­них струях Дона, ярко освещенная солнцем, и через это ка­жется еще выше, еще ослепительнее.

Гора эта составляет крайний оплот сплошной каменной стены, провожающей далее правый берег Дона, но она на­столько выше и шире ее, что совершенно заслоняет ее собою и издали кажется одиноким колоссальным редутом, прини­мающим на свою грудь стремительный напор великой реки и поворачивающим ее, как бессильный ручеек, вокруг своих могучих контрфорсов.

Но это не только шатер, а еще шатер-храм. Высокий крест венчает передний выступ гребня ее, и другой крест виднеет­ся за нею, над другою известкового пирамидою, едва выгля­дывающей из-за ее хребта.

Только совсем приблизившись к Шатрищу, видишь, что скло­ны этой нерукотворной пирамиды огранены далеко не так гладко, как это представляется издали. Живописный утес-баш­ня, напоминающий столпы Див, откалывается здесь от пере­днего ската пирамиды, над самою бездною Дона, словно ка­кой-нибудь романтический замок рейнских берегов. В нем заметны следы окна и двери, теперь уже осыпавшихся. Черная дыра пещерного входа темнеет высоко вверху на широком поле пирамиды, обращенной к Дивногорью, навстречу нам.

Мы повернули круто направо по узкой долинке у самого подножия Шатрища, к маленькому хуторку, спрятанному в ле­систых пригорках. Там живет богомольное семейство стари­ка-хохла, добровольно охраняющего древние святыни поки­нутого пещерного монастыря. Красавица-хохлушка сидела в тени крылечка вся алая, как цветущий мак, с разгоравшимися от жару алыми щеками, в алом платье, в алом платке, в кокет­ливой алой повязке на голове, украшенной алыми и желтыми полевыми цветами. Она весело улыбалась на нас, сверкая сво­ими, как жемчуг белыми, тесно нанизанными зубами, очевид­но, забавляясь нашим радостным изумлением перед ее неожи­данно поразившею нас красотою. Совсем неподходящий страж этих таинственных могил и мрачных подземелий.

Мы жадно припали к ведру холодной ключевой воды, за­черпнутой из колодца у подножия горы. Где монастырь, где древняя святыня — там неизбежно колодезь с чудною, поис­тине целебною и поистине святою водою. Нужно изумлять­ся, отчего дивногорские монахи до сих пор не устроили ка­кого-нибудь живописного скита в этой прелестной зеленой долинке, под сенью древней святыни, на самом берегу Дона и на бойкой дороге из Коротояка, Острогожска и Дивного-рья к железнодорожным путям.

Старик-сторож повел нас, сгибаясь в три погибели, своим старческим утомленным шагом, которым он может, однако, ходить целый день с утра до ночи, по крутой тропинке наверх. Мы вошли сначала в пещерную церковь. Она очень простор­на, с высокими правильными сводами, расписана и по стенам, и по столбам очень порядочною и довольно хорошо сохра­нившеюся живописью. Под иконами много разных поучитель­ных надписей, и из них можно заключить, что церковь эта, освященная во имя св. Иоанна Богослова, разукрашена тепе­решнею живописью всего несколько десятков лет тому назад.

Из церкви узенькая дверочка вывела нас как раз к утесу-башне, о которой я говорил. Мы очутились над обрывами Дона, который глубоко внизу тихо плескал набегавшими на берег волнами. В эту минуту прямо перед нами проплывала рыбачья лодка; ее неудержимо несло течением как ничтож­ную ореховую скорлупу, и она действительно казалась нам сверху крошечною, как скорлупа.

Немножко жутко было обходить по головокружительной круче каменные выступы горы, чтобы достигнуть входа в пе­щеры. Пещеры эти — самые обширные и самые замечатель­ные изо всех донских пещер. Они тянутся узкими, но доста­точно высокими галереями, вырубленными в желтоватых тол­щах мела, более чем на версту длины, постоянно давая от себя отростки и закоулочки и незаметно спускаясь до самого уров­ня Дона. Довольно пологие ступени соединяют один ярус этих сводистых галерей с другим, углубляющимся ниже. Убранства в этих пещерах никакого, как и вообще в Донских пещерах. Только кое-где по углам развешаны и расставлены старые, по­лустертые образа да накопчены свечками богомольцев черные кресты на сводах. Пещеры Шатрища спускаются так глубоко, что в самых нижних ярусах плотная меловая почва уже пре­кращается, и начинается слой песчаника, через который го­раздо легче просачивается вода. Донская пучина уже лежит бок о бок с этими подземными ходами, и, пожалуй, даже выше их.

Не без удовольствия выбрались мы на свет солнечный и на воль­ный воздух из этих сырых, холодом пронизывающих могил.

Хотелось еще взобраться на самую вершину горы-шатра и осмотреть, что там.

Взбираться пришлось опять-таки над обрывами реки, что действует на слабонервные головы. Наверху сплошное кладбище, и, очевидно, очень старинное, но всякие предания о нем уже исчезли.

Крест, венчающий священную шатер-гору, очевидно, взят вместе с золоченою маковкою, в которой он держится, из старинной упраздненной церкви, вероятно, одной из церк­вей бывшего когда-то здесь древнего Шатрищегорского мо­настыря, в последний раз разграбленного Пугачевым и при­соединенного затем к Дивногорскому монастырю. В тепереш­ней пещерной церкви Шатрища служат церковные службы не больше раза или двух в год, между прочим, престольный праздник этой церкви — 6 августа.

Но богомольцы, идущие в Дивногорский монастырь, ни­когда не минуют древней пещерной церкви Шатрища и по-прежнему несут в нее, как и столетия тому назад, свои гро­шики и свои грошовые свечки...

С вершины этой Палат-горы, от креста, надалеко видна вся окрестность. Лиски с вечно дымящимися, как бездны ада, тру­бами их вокзала, с расползающимися во все стороны черны­ми стоножками железнодорожных поездов, с их курчавыми садами и белыми хатами, кажутся тут же, сейчас у ног ваших, хотя до них нужно ехать далеко не один час.

Коротояк тоже виден как на ладони на высоком берегу Дона, а лучше всего и дальше всего виден сам синий Дон со своими сверкающими излучинами и ярко-зелеными островами...

Сзади Шатрища, в горе, отделенной от него небольшою лощинкою и увенчанной другим крестом, тоже есть пещеры и часовенка с иконою, у которой служатся молебны.

Конечно, и это следы когда-то здесь бывшего древнего монастыря. Упраздненный монастырь стоял собственно у подножия Шатрища в долинке, где теперь колодезь и хуто­рок сторожа. От него еще уцелел довольно большой, но уже частью одичавший сад по скатам задних пригорков.

По всем вероятиям, монастырь был основан в одно время с Дивногорским в начале XVII в., когда началось движение малороссийских казаков из Днепровья в Донщину.

В старых документах он называется Спасским Преображен­ским монастырем, вероятно, по престолу своего прежнего храма. Очень может быть, что первые основатели его были поражены некоторым сходством Шатра-горы с таким же оди­ноко поднимающимся среди равнины куполом Евангельской горы Фавора, и посвятили этот родной свой Фавор, как и Фавор Галилеи, памяти Преображения Господня. Из сочине­ния митрополита Евгения видно, что неизвестно в точности время, когда был основан Шатрицкий монастырь, ранее ли Дивногорского, или после его, а «известно только, что исста­ри Шатрищегорский ничем не уступал в знаменитости Див­ногорскому, как по числу братии, так и по богатству».

Упоминается 1-й раз о «Шатрищах» в сохранившемся при Митрофаньевском Воронежском монастыре указе от 1690 г. царей Петра и Иоанна о приписке к архиерейскому дому Во­ронежского святителя Митрофана ныне упраздненного Бор-шевского монастыря: «Да ниже того (Дивногорскаго) монас­тыря у реки Дона, в горе, что слывет Шатрише, выбита в ме­ловой горе церковь и та церковь тогда была пуста». Через 6 лет после этого боярин Шеин, посланный в Азов, плывет с певчи­ми дьячками Доном через Коротояк, Дивногорье и Шатрище. В напечатанной в 1 т. Воронежских актов «Записной книги, как пошли певчие дьячки под Азов» сказано между прочим: «...того же числа проплыли монастырь Шатрицы, стоит на берегу реки Дона, на правой стороне, области Воронежскаго епископа, приписной, братии в нем 4-ре человека, тут же мно­гая пещеры каменныя из мелу..». Сохранился еще любопыт­ный документ того времени, касающейся Шатрища, — это на­печатанная во 2 т. «Воронежских актов» Челобитная святителя Митрофана царю Петру на обиды соседних воевод, Ольшанс­кого и Коротоякского: «В прошлом 1700 году... в домовой моей вотчине ниже урочища Шатрища и Шатрищегорского бое-рака, явились на двух дубах насечены вновь воровския грани и выкопана яма. А ныне мне ведомо учинилось, что те две гра­ни велено насечь Коротоякским да Ольшанским воеводы — Ольшанским пушкарям. Милосердый великий государь царь и великий князь Петр Алексеевич... пожалуй меня, твоего бого­мольца, вели, государь, допросить: по какому указу они, воево­ды, в моей домовой Боршевской вотчине грани порубили и ямы выкопали, и для какову вымыслу..»

Закрыт был Шатрищегорский монастырь в 17б4 г. при об­щем закрытии Екатериною II небольших и бедных монасты­рей. Деревянная церковь его с колокольнею была продана в слободу Меловатку, а вырученные полтораста рублей обра­щены на постройку при архиерейском доме в Воронеже теп­лого храма. Но вера народа не сообразовалась с предписани­ями начальства, и богомольцы, как прежде, продолжали тя­нуть по проторенным издревле дорожкам к глубокочтимой народом древней святыне. В конце сороковых годов нашего столетия наплыв богомольцев в Шатрищенские пещеры в летнее время был еще так велик, что не в меру ревностное епархиальное начальство из каких-то трудно понятных опа­сений сочло необходимым приказать местному благочинно­му завалить вход в пещеры. Произошла, как и следовало ожи­дать, та же история, что и в Белогорских пещерах. Ночью народ откопал опять пещеры и еще усерднее стал молиться в запретном храме: кто пел там священные песнопенья, кто читал божественные книги. Тогда обратились к помощи граж­данских властей. Коротоякская полиция явилась на место, чтобы завалить опять пещеры и силою разогнать народ. Но народ, прослышав про такие распоряжения начальства, со своей стороны толпами собрался в пещерах на защиту из­любленной святыни. Когда неразумные исполнители поли­цейских предписаний с каким-то ожесточением варваров принялись рубить иконы и уничтожать на стенах священные изображения, народная толпа, наполнявшая пещеры, пришла в неописанное негодование. Произошло жестокое побоище, и полиция должна была удалиться с уроном... Народ, можно сказать, грудью отстоял свои древние пещеры и свое право свободно молиться там, куда его влечет его вера. Шатрище приобрело после этого погрома еще большую славу в народе и еще сильнее стало привлекать к себе богомольцев.

Рассказывают случаи такого фантастического усердия, что бабы-богомолки поднимались по обету ползком на коленках на кручи Шатрища от подножия его до входа в пещеры, куда и прямо на ногах входить не особенно легко. Это лучше все­го показывает, до какой степени народ чтил свою древнюю святыню.

Для меня нет никакого сомнения, что в Шатрище, как и на Дивах, христианство уже захватило какие-нибудь древние языческие святыни. И наружный вид, и название Шатрище свидетельствуют ясно, что такое поразительно своеобразное и вместе неприступное место не могло не остановить на себе внимание даже дикого обитателя Дона. Оно само словно зва­ло его под защиту своих отвесных обрывов, в глубину своих недоступных пещер. Некоторые исследователи русских древ­ностей (между прочим, И.Д. Беляев в своей статье «О геогра­фических сведениях в древней России» Записках географи­ческого общества, т. VI) делают догадку, что упоминаемые Нестором половецкие города Шарукаль, Чешмаев, Балин, Сугров нужно искать в той части Дона, которая протекает через Воронежскую губернию, именно через Острогожский и Богучарский уезды.

Нельзя не сказать, что соображения этих ученых имеют за себя серьезные доводы. В самом деле, наши древние князья, воюя половцев, постоянно ходят по Дону.

Так, например, в 1109 г. Владимир Мономах послал Дмит­рия Иворовича в Половецкое поле, и он «взял вежи ихуДону».

«В 1116 году Ярополк Владимирович ходи на Половецкую землю к Дону и ту взя полон много и городы три половецкие: Балин, Чешмаев и Сугров», как повествует Нестор.

В 1199 г. опять то же: «Всеволод ходи на половцы с сыном своим Константином; половцы же, слыша поход его, бежаша и с вежами прочь. Князь же великий ходил по становищам. их, иде прочь возле Дону».

Хотя многие наши ученые и уверяют, что под именем Дона нужно разуметь Донец, но почему это нужно, доказательства их совсем не убедительны; тем более, что наши старинные акты отличаются обыкновенно строгою точностью своих показаний, как в этом можно убедиться из Книги Большого Чертежа, писцовых и строенных книг.

На Дону же, несомненно, был и знаменитый Хазарский Саркел, или Белая Вежа, Белый шатер.

Очень правдоподобно, что и половецкие города, названные выше, захвачены были ими у побежденных и вытесненных хазар, потому что кочевники-половцы вряд ли имели привыч­ку и средства строить города, без которых не могли обходить­ся сравнительно цивилизованные и торговые хазары.

(•Крайним городом хозаров в России был столица их Сар­кел, которая отделяла их от печенегов, живших в верховь­ях Дона и Донца», — говорит, со слов В.Н. Татищева, А.М. Ще-катов в своем старинном географическом словаре. По В.Н. Татищеву, половцы в 1117 г. напали на печенегов именно в верховьях Дона.

В таком случае, действительно есть большой соблазн пред­положить, не есть ли этот исполинский каменный Белый шатер, на котором я стою, подымающийся неприступным редутом прямо из волн Дона на резком повороте великой реки кочевников с севера на восток, та самая Белая Вежа, Белый шатер наших летописей, который назывался по-хазарски Саркел и, по словам Константина Багрянородного, был пост­роен в 834 г. хазарским ханом с помощью присланных импе­ратором Феофилом греческих строителей, «в своей земле при реке Дон, дабы оным городом прикрыть свою землю от пече­негов, в соседстве живших»?

Нельзя забывать, что и Шатрище лежит на старинном ру­беже Московского царства, близ порубежной реки Тихой Сосны, долго отделявшей украинские русские поселки от сте­пей кочевников.