Хоперско-донское междуречье до истребления лесов и распашки степей представляло собой классический пример степного (на юге) и лесостепного (на севере) ландшафтов с чередованием приречных лесных полос и степных междуречий (кроме упомянутых выше общих обзоров по обеим зонам всей Восточной Европы, отметим работы специально по данной местности.
Большая часть хоперско-донского междуречья (см. карту) была занята двумя примерно меридиональными степными полосами по обе стороны р. Битюг: с запада – междуречьем Битюга и речки Икорец, с востока – междуречьем Битюга и речки Осеред. К двум полосам примыкали менее значительные: с запада – междуречье Икорца и Воронежа, с юго-востока – междуречья Осереда и Подгорной, Подгорной и Песковатки, Песковатки и Хопра. Эти степные полосы были окаймлены и отделены одна от другой приречными лесами. Например, еще в конце XVIII в. читаем: «... по реке Битюгу лес, именующийся Битюцким, не менее простирается как на 120 верст в длину и от 8-ми до 12-ти и 15-ти местами в ширину». На северо-востоке, близ верховьев Битюга, Савалы и других рек лесные полосы сливались в крупный лесной массив, который даже в конце XVII в. еще специально охранялся как заслон от набегов ногайцев и калмыков на районы Тамбова и Шацка.
Полукочевники-скотоводы могли здесь кочевать только по перечисленным, примерно меридиональным степным полосам, имея летние пастбища на севере и северо-востоке близ упомянутого лесного массива, а зимние – в южных концах полос близ Дона, где должны были находиться сенокосы, поля и зимние постоянные селения. Действительно, именно на этих степных полосах находились половецкие курганы с «бабами» и именно в южном конце центральной и самой крупной полосы, недалеко от Дона найдены и золотоордынские мавзолеи близ Мечетки, и буддийская скульптура в Гвазде. Едва ли не в районе Мечетка – Гвазда находился торговый, административный и культурный центр всей татарской части Червленого Яра. Вряд ли можно сомневаться, что золотоордынские татары, оставившие после себя мавзолеи, были прямыми потомками половцев, оставивших курганы, т. е. это была одна и та же группа кыпчаков, обосновавшаяся на хоперско-донском междуречье, вероятно, в XI в., а в XIII в. оказавшаяся в составе Золотоордынского государства. Вероятно, и до появления этих кыпчаков кто-то кочевал по степным полосам хоперско-донского междуречья, но точных сведений об этом пока нет.
Столь же четко все пункты под названием Червленый Яр, связанные, очевидно, со славянским населением, локализуются не просто по краям междуречья, что мы уже отметили выше, но именно в лесных полосах. Один из этих Червленых Яров, а именно тот, который отмечен в «Хождении Пименовом», оказывается менее чем в 20 км от района Мечетка – Гвазда, вероятного центра татарской части всего червленоярского объединения, и этим лишний раз подтверждается тесная связь обоих этнических компонентов Червленого Яра.
В той же местности близ устья Битюга у левого берега Дона археологами найдены и остатки каких-то поселений половецкого времени, но с керамикой славянского типа. Не значит ли это, что тут еще до первого достоверного упоминания о Червленом Яре уже жили в лесной полосе между Доном и центром половецких кочевий какие-то славяне, может быть, предки червленоярцев?
К юго-востоку от хоперско-донского междуречья, за прихоперской лесной полосой лежала подобная же степная середина междуречья Хопра и Медведицы. Там в конце XV в., как мы уже знаем, кочевали татары Агры-хана. Судя по всему, это была такая же, как и на Битюге, группа золотоордынских татар, бывших половцев, отличавшаяся от битюгских татар в основном лишь тем, что битюгские входили в состав объединения общин без феодалов, а у этих был феодал-чингизид. Не знаем, принадлежало ли этой группе татар только хоперско-медведицкое междуречье или и соседние земли, но во всяком случае с Червленым Яром она граничила по Хопру.
И вот теперь вернемся к изложению И. Попко, где описаны события, как мы считаем, не начала XVI, а конца XV в. Теперь уже вполне понятно, какие «добрые услуги» оказывали своим соседям, агры-хановым татарам, червленоярцы на Хопре, когда «в волжско-донской степи случались бескормицы». Очевидно, червленоярцы-русские, жившие в прихоперской лесной полосе, заготовляли на зиму сено не только для своего скота, но и для скота соседей-татар. Вряд ли эти татары сами вовсе не занимались сенокошением, червленоярцы заготовляли, надо полагать, лишь аварийный запас для особо тяжелых «бескормиц», но поскольку тяжелые бескормицы из-за снежных заносов в местном климате должны были случаться не реже, чем раз в зиму, а то и чаще, ясно, что создание этого запаса было и для татар абсолютно необходимым, и для русских совершенно обязательным делом, входившим в перечень постоянных ежегодно выполняемых работ, а не каким-то эпизодическим мероприятием. Конечно, за это татары обеспечивали червленоярцам военное прикрытие с юго-востока, с самой опасной стороны.
Нетрудно догадаться, что тут имелись все основания и для обоюдовыгодного обмена, например, скотоводческой продукции татар на хлеб и ремесленные изделия червленоярцев (скажем, на тележные колеса, в которых полукочевники крайне нуждались, на гончарные, кузнечные изделия и т. п.). Обитатели приречных лесных полос могли строить лодки и предоставлять их при надобности татарам, содержать и обслуживать перевозы, как это делали какие-то русские в излучине Дона еще в середине XIII в., по известному описанию Г. Рубрука. Кстати, у более южных групп донских казаков в начале XIX в. еще были записаны прямые воспоминания об аналогичных добрососедских отношениях с татарами на основе какой-то обоюдовыгодной торговли, существовавших, насколько можно понять, в первые годы организации донского казачества. Впрочем, если бы даже отношения русских червленоярцев с агры-хановыми татарами ограничивались только заготовкой сена и в обмен на нее военной поддержкой, то и этого было бы уже достаточно для существования прочного, постоянного хозяйственного и военного симбиоза – основы мирного сосуществования.
Если таковы были взаимоотношения между червленоярцами и агры-хановыми татарами, не входившими непосредственно в состав червленоярского объединения общин, то объясняется и основа самого этого объединения. Битюгские татары нуждались в дополнительном сене для подкормки их скота еще больше, чем татары хоперско-медведицкого междуречья, так как кочевали значительно севернее, где снеговой покров чаще превышал допустимую для тебеневки норму. Поэтому хозяйственный симбиоз с обитателями лесных полос здесь мог и должен был установиться еще раньше, чем на хоперско-медведицком междуречье. Видимо, не позже чем в XIII в. на основе этого хозяйственного симбиоза здесь уже существовал симбиоз военный и политический с образованием единого полуавтономного (в рамках Золотоордынского государства) союза татарских и славянских общин. Это сосуществование могло оформиться и ранее – климат был тот же, и половцы нуждались в запасах сена не меньше, чем их потомки татары.
Теперь понятно и политическое положение червленоярского русско-татарского общинного объединения в Золотоордынском феодальном государстве. Если червленоярские (битюгские) татары не могли обойтись без русских, живших в лесных полосах, то сарайские ханы в свою очередь не могли обойтись без этих татар, служивших в их войсках. Поэтому ханы вынуждены были мириться с существованием вблизи центра своего государства полуавтономной группы, хотя им, надо полагать, не импонировали многие особенности такого своеобразного общества, особенно его общинный строй без феодалов. Видимо, ханы были вынуждены терпеть присутствие червленоярцев примерно так же, как впоследствии московские цари терпели присутствие донских казаков со всеми их аналогичными особенностями.
Мы пока не имеем достаточных данных для подобной же реконструкции взаимоотношений татар и русских с мордовским населением северо-восточного угла червленоярской территории. Мордва в упомянутом лесном массиве в XIV – XV вв. имела, вероятнее всего, еще преимущественно охотничье-рыболовное хозяйство с большим или меньшим развитием скотоводства и земледелия. Поскольку, близ этого массива находились не зимние, а летние пастбища татар и заготовлять там сено для татарского скота не требовалось, мордва могла предложить татарам в обмен на их скотоводческую продукцию, скорее всего, пушнину и мед. Так или иначе, какие-то хозяйственно-экономические основы сосуществования имелись, видимо, и в этом районе, судя по тому что позже, в XVI – XVII вв. мордовский элемент составлял там заметную часть населения, находясь во вполне добрососедских отношениях с русскими крестьянами.
Можно думать, что в XV в., как и в предыдущем столетии, червленоярцы в целом и каждая из их этнических и религиозных групп в отдельности представляли собой в культурном отношении нечто весьма своеобразное. Но этот круг вопросов нам удобнее разобрать несколько ниже, когда мы сможем обобщить весь материал, включая и данные XVI – XVIII вв., которые нам еще предстоит рассмотреть, и еще более поздние этнографические сведения.