Имеем основания думать, что и название «рязанские казаки» применительно к червленоярцам попало в изложение И. Попко тоже не из рукописи виленского профессора и тоже незаконно. На этом вопросе остановимся подробнее, так как с ним нам придется сталкиваться не только в связи с книгой И. Попко, но и далее, при рассмотрении еще некоторых источников.

У историков, занимавшихся происхождением донских казаков, в течение долгого времени пользовалась популярностью версия о том, что в XV – начале XVI в. некие рязанские казаки, они же мещерские казаки и они же городецкие казаки, сыграли весьма важную роль в русской колонизации Среднего и Нижнего Подонья вообще и в создании донского казачества в частности. Эту мысль высказал еще В. Н. Татищев, в законченном виде изложил С. М. Соловьев  и затем повторяли многие вплоть до недавнего времени.

Данную версию никто не опровергал. В новейшей литературе она повторяется редко, но не потому, что с нею кто-то не согласен, а лишь потому, что современные историки вообще считают не заслуживающими внимания ранние этапы развития казачества (не только донского). Дело в том, что они видят в развитии казачества прежде всего и главным образом проявление антифеодальной борьбы крестьянства, а в соответствии с этим рассматривают историю казачества только с того момента, когда в казачьи области начинается массовое бегство крестьян из центра России и с Украины, т. е. не ранее чем со второй половины или даже с конца XVI в. Наличие каких-то более ранних групп казаков вообще не исключают, но ими мало интересуются. Мы не отрицаем, что с середины XVI в. антифеодальная борьба действительно играла в истории всех групп казачества очень важную, в ряде случаев определяющую роль, но не считаем, что историкам не следует интересоваться ничем, кроме антифеодальной борьбы.

Рязанские казаки, мещерские казаки и городецкие казаки – это три совершенно различные группы населения, из которых ни одна не имела прямого отношения к истории донского казачества. Их отождествление между собой и с донскими казаками произошло потому, что историки понимали термин «казак» во всех случаях в каком-нибудь одном смысле, в то время как на самом деле в XV – XVI вв. термин имел несколько существенно различных значений.

Не вдаемся здесь в этимологию слова «казак», имевшего много значений в разные времена и у различных народов и в конце концов попавшего из тюркских языков кыпчакской группы в русский и украинский языки. Для нас важно, что в XV – первой половине XVI в. в юго-восточной Руси, по очень многочисленным русским источникам, которых мы не можем здесь перечислить (летописи, дипломатическая переписка и др.), слово «казак» имело в основном два значения.

Во-первых, казаками назывались профессиональные конные воины, приспособленные к действиям в степных условиях, лично свободные, обычно состоявшие в разбойничьих шайках или нанимавшиеся на пограничную военную службу к государствам, граничившим со степной зоной. По-видимому, они в большинстве своем не имели ни хозяйства, ни сколько-нибудь постоянного местожительства. Они не создали никаких более организованных групп, чем разбойничьи шайки. Такие казаки были наиболее многочисленны в первой половине XVI в. на территории бывшей Большой Орды западнее Волги (восточнее Волги территорию заняли, как уже сказано, заволжские ногайцы). Политический вакуум, существовавший там в течение первой половины XVI в. после разгрома войска Шейх-Ахмеда, был весьма удобен для развития паразитического бродяжничества и разбойничества. Заметим только, что политический вакуум не означал вакуума демографического, наоборот, существование разбойничавших казаков показывает, что было там и какое-то постоянное трудящееся население, за счет которого эти разбойники кормились так или иначе – путем ли просто грабежа или путем какой-то более регулярной его эксплуатации, – ибо одним грабежом купеческих и посольских караванов кормиться невозможно. Кстати, и предшествующее двадцатилетнее существование войска «Ахматовых детей» на этой территории тоже свидетельствует о том, что она была не пуста.

Не видим никаких оснований считать, что казаки – разбойники и наемники – с самого начала, еще в XV в. формировались целиком или хотя бы большей частью из беглых крестьян. Более вероятно, что их первоначальное ядро составили остатки войска Шейх-Ахмеда, которое во время своей затянувшейся агонии постепенно разбегалось, порождая группы бездомных бродяг, не имевших возможности вернуться на свои заволжские кочевья, захваченные ногайцами. Впоследствии этнический состав этих казаков был, по-видимому, весьма пестрым, но среди их военачальников, судя по некоторым известным именам, было много татар. Бродячие наемники-разбойники тяготели к некоторым городам на окраинах своего ареала, особенно к турецкому Азову и к московскому Мещерскому Городку (впоследствии Касимову), где они сбывали награбленное и приобретали оружие и боеприпасы. При Иване IV они активно участвовали в качестве наемников в завоевании московскими войсками Среднего и Нижнего Поволжья, а затем постепенно сошли со сцены, прежде всего вследствие укрепления государственной власти, а отчасти, может быть, и просто потому, что состарились и вымерли ордынские ветераны, создавшие и поддерживавшие это казачество.

Во-вторых, в этот же период или несколько раньше появились и совсем другие казаки – разновидность регулярных войск в пограничных со степью крепостях соседних государств. В Московском государстве такие казаки в дальнейшем до конца XVII в. имелись в составе «служилых людей» наряду с другими группами (стрельцами и др.). Их называли обычно городовыми казаками, иногда полковыми казаками. Таковы были и все украинские казаки, кроме запорожских, и казаки на турецко-крымской службе – перекопские, азовские. Ниже мы будем условно называть всех таких казаков служилыми казаками в отличие от описанных выше неорганизованных казаков – разбойников и наемников. Служилые казаки набирались большей частью из населения тех стран, которым служили, наделялись землей на общих основаниях с другими категориями профессиональных воинов, имели постоянное местожительство и хозяйство. Неизвестно, почему две столь различные группы населения получили одно и то же название, скорее всего это произошло случайно, может быть, вследствие переходов отдельных лиц из одной группы в другую или даже просто из-за внешнего сходства в одежде, оружии и т. д.

В середине XVI в. название «казаки» было присвоено еще одной категории населения, которая существовала и раньше, но казаками не называлась. Это были группы населения разнообразного этнического состава за пределами официальных границ Московского и Польско-Литовского государств, имевшие развитое сельское хозяйство (хотя не всегда преимущественно земледельческое) и специфический территориально-общинный строй без феодалов, с демократическим самоуправлением и сильной военной организацией. Из таких групп, не имевших ничего общего ни с неорганизованными, ни со служилыми казаками, образовались известные объединения запорожских, донских и других подобных казаков, которые в литературе по сей день именуются просто казаками, без дополнительных эпитетов, или иногда называются вольными казаками. Судя по всем рассмотренным выше источникам, таковы были и червленоярцы в XIV в., хотя тогда они еще не назывались казаками. Это не единственный случай появления подобных казаков задолго до появления термина «казак», например, таковы были и известные севрюки на Украине, впоследствии не сохранившие своей автономии и превратившиеся в крестьян.

Причины переноса названия «казаки» на группы подобного типа не вполне ясны. Вероятнее всего, в середине XVI в. военные формирования этих групп настолько усилились, что отдельные их отряды стали наниматься на службу, по крайней мере для исполнения отдельных поручений, к московским и польско-литовским властям, у которых термин «казаки» ранее уже употреблялся применительно к упомянутым неорганизованным казакам-наемникам. Наниматели, интересовавшиеся лишь военными способностями этих людей, вероятно, первоначально просто не замечали, что среди наемников, ранее состоявших из профессиональных разбойников, появился качественно новый элемент – воины, имевшие где-то в глубине степей, вдали от московских и польских границ селения, хозяйство, семьи и развитую общинную организацию. Поэтому их и назвали тоже казаками.

Конечно, между неорганизованными казаками, служилыми казаками и просто казаками (по принятой терминологии) не было непроходимой пропасти, возможны были и переходы из одной группы в другую. Например, из неорганизованных казаков, во второй половине XVI в. разбойничавших в Нижнем Поволжье, по-видимому, какая-то часть вошла в состав служилых казаков в приволжских городах, а другая часть перешла в состав донских и северокавказских казаков. Но неверно было бы считать, что какая-либо одна из трех групп развивалась из другой. Они возникли независимо друг от друга, и нельзя не видеть принципиальных различий между ними. Объединение их всех под общим термином «казаки» – такое же историческое недоразумение, как например, характерное для той же эпохи употребление термина «черкасы», под которым подразумевались в русской письменности и кабардинцы, и все адыгские народы, и вообще все народы Северного Кавказа, кроме славяно - и тюркоязычных, и запорожские казаки, и все украинские казаки, и даже вообще все украинцы, кроме крайних западных.

Рязанские казаки, которых И. Попко отождествил с червленоярцами, на самом деле в XV и начале XVI в., до формального присоединения Рязанского княжества к Московскому государству, произведенного в 1520 г., упомянуты в источниках лишь дважды. В 1444 г. они защищали г. Переславль-Рязанский от золотоордынских татар. Здесь достаточно ясно, что речь идет о служилых казаках из гарнизона Переславля-Рязанского, и ниоткуда не видно, что они имели какое-либо отношение к Подонью. В 1502 г. рязанские казаки упомянуты в двух взаимосвязанных документах, которые надо разобрать подробнее, так как на них ссылались многие историки и именно из них делали вывод об участии рязанских казаков в колонизации Дона и в создании донского казачества.

Один документ, на который мы уже ссылались выше в связи с вопросом о южной границе Рязанского княжества, – личное письмо московского великого князя Ивана III рязанской великой княгине Аграфене (копия найдена в Рязани) с требованием организовать сопровождение и охрану турецкого посла, ехавшего из Москвы через Переславль-Рязанский и Старую Рязань к верховьям р. Воронеж и далее вниз по Воронежу и Дону. Другой документ – оставленная в московском архиве копия инструкции московскому представителю, сопровождавшему посла. Этому представителю предлагалось официально прочесть великой княгине текст, в целом сходный с содержанием личного письма, но с отличиями в деталях. Это две редакции одного и того же послания, которые мы ниже будем называть соответственно неофициальной и официальной редакциями.

Различия между редакциями имели, во-первых, чисто практическое значение: в неофициальной оговариваются некоторые дополнительные детали организации сопровождения посла (в частности, именно здесь содержится и упомянутое указание о том, что эскорт должен ехать до р. Рясы). Во-вторых, различия имели, по-видимому, и дипломатическое значение: неофициальная редакция не подлежала оглашению, а официальная представляла собой международный дипломатический документ, касающийся трех суверенных государств – двух русских великих княжеств и Турции, который был специально оставлен в архиве, чтобы его можно было использовать в будущем. Документы различаются и стилем: в личном письме Иван обращается к Аграфене в выражениях, для дипломатического документа недопустимых, и это соответствует истинной ситуации, ибо, как уже замечено выше, Рязанское княжество было в это время фактически уже давно и полностью подчинено Москве, а рязанские великие князья существовали лишь номинально и были к тому же родственниками Ивана III (Аграфена было вдовой рязанского великого князя Ивана Васильевича, племянника Ивана III).

В неофициальной редакции сказано: «А поели ты с ним послом Аграфена провожатых сотню и более как сама ты поведаешь, на сотню десятка три своих козаков понакинь...», «а деверю твоему князю Федору, велели есмы послати семдесет человек». Этот отряд должен был сопровождать посла до Рясы, после чего Аграфена должна была разрешить десяти своим казакам наняться в проводники к послу для дальнейшего его сопровождения. В официальной редакции ничего не сказано про весь отряд, но про казаков сказано яснее: посол Алакозь (по-видимому, Али-ходжа) «.. .здесь ми бил челом, чтобы мне ему ослободити на Рязани наняти казаков рязанских десять человек, которые бы Дону знали. И ты бы у Олакозя десяти человеком ослободила нанятись козаком...». Рязанские казаки, как видим, – воины, подчиненные лично Аграфене, хотя и «знающие Дон», но едущие туда из Переславля-Рязанского. Лет за сто до этого таких воинов называли бы дружинниками. Конечно, это типичные служилые казаки, и если они здесь, как и в 1444 г., не названы городовыми казаками, то только потому, что этот московский термин еще не успел войти в употребление в формально независимом великом княжестве Рязанском.

Эта фраза в обеих редакциях оканчивается тем, что предлагается наняться в проводники к послу именно «казакам», «а не лучшим людем», а далее объяснено, притом в официальной редакции подробнее и яснее, чем в неофициальной, что, оказывается, не только «лучшим людям», а еще и многим другим категориям рязанского населения ни в коем случае не следует разрешать сопровождать посла. Официальная редакция: «... а лутчих бы если людей, и середних, и черных торговых на Дон не отпущала ни одного человека, того деля: занеж твоим людем служилым, бояром, и детем боярским, и сельским людем служилым, быти им всем на моей службе. А тем торговым людем, лутчим, и середним, и черным, быти им у тобя в городе». Создается впечатление, что вообще в Рязанском княжестве было более чем достаточно желающих сопровождать посла, как среди «торговых людей» (купцов) города Переславля-Рязанского, так и среди всех феодалов княжества, от бояр до самых мелких помещиков («сельских людей служилых»).

Далее в обеих редакциях говорится о наказании в случае нарушения запрета. Официальная редакция: «А заказала бы если своим людем лутчим, и середним, и молодым накрепко, чтобы ныне на Дон не ходили, а ослушается, а пойдет кто без твоего ведома и ты бы тех людей велела ворочати». В неофициальной редакции более выразительно: «А ослушается кто и пойдет самодурью на Дон в молодечество, их бы ты Аграфена велела казнити, вдовьем, да женским делом не отпираясь...». Затем только в официальной редакции: «А уехал будет которой человек на Дон без твоего ведома после заповеди, и которого у того человека остались на подворье жена и дети, и ты бы тех велела казнити...». Следующая фраза – снова в обеих редакциях. В официальной: «... а не учнешь ты тех людей казнити, ино их мне велети казнити и продавати». В неофициальной: «... а по уму бабью не учнешь казнити, ино мне их велети казнити и продавати; охочих на покуп много».

При совместном рассмотрении обеих редакций достаточно ясно видно, что, во-первых, нет еще и речи ни о какой колонизации Подонья со стороны Рязанского княжества, не видно никакого необратимого движения населения в этом направлении. Есть лишь «хождение самодурью на Дон в молодечество», т. е. эпизодические разбойничьи набеги. Семьи участников этих операций остаются на своих «подворьях» в Переславле-Рязанском или вблизи него. Занимаются этим купцы и феодалы разных рангов. Замечательно, что в перечне сословий, причастных к «молодечеству», нет крестьян – единственного сословия, которое во время таких походов на Дон могло бы там не только грабить и возвращаться назад, но и оставаться, осваивать занятую местность собственным трудом, заводя на ней регулярное сельское хозяйство. Явно паразитический характер «молодечества» предполагает, что в местности, где оно происходит, есть кого грабить, что это не пустыня, а населенная местность, кем-то ранее уже освоенная, которую теперь разоряют. Короче говоря, рязанские купцы и феодалы пришли на смену тем золотоордынским татарским феодалам, которые еще недавно регулярно эксплуатировали, а в период с 1480 как раз по 1502 г. (год ликвидации войска Шейх-Ахмеда), по-видимому, просто грабили это же самое население.

Во-вторых, видно, что рязанские казаки, как и подобает регулярному, профессиональному городскому войску, не только не возглавляют колонизацию Подонья, но и не участвуют в «молодечестве» и оказываются среди рязанских военных сословий едва ли не единственной дисциплинированной группой, способной воздержаться от «самодури».

Что касается мещерских казаков и городецких казаков, которых историки отождествляют с рязанскими, а следовательно, и между собой, то ни те, ни другие не имели с ними ничего общего, а друг с другом их сближала только дислокация в одном и том же районе Мещерского городка (позже Касимова).

Мещерские казаки – типичные неорганизованные казаки, базировавшиеся на Мещерский городок. Как и прочие казаки этого рода, они имели неопределенный этнический состав и нередко возглавлялись татарами. Городецкие казаки – служилые казаки, притом особые. Это было регулярное войско касимовских «царей» и «царевичей» – различных татарских ханов, по разным причинам эмигрировавших на Русь и с середины XV в. систематически служивших московским великим князьям, а затем царям. Это войско формировалось исключительно из татар, специально поселенных близ Касимова (их потомки и сейчас там живут). Они ни в каких других войсках не служили, следовательно, не входили и в состав мещерских казаков, а татары, командовавшие мещерскими казаками, были, очевидно, не касимовскими.

Московское правительство использовало обе группы казаков по-разному. Мещерских оно нанимало и отправляло на завоевание Среднего и Нижнего Поволжья, откуда впоследствии, после взятия Казани и Астрахани оно было вынуждено с большим трудом выгонять их за систематические разбои (именно их выпроваживал оттуда, в частности, упомянутый выше воевода Мурашкин в 1577 г.). А городецкие казаки, т. е. касимовские татары, составляли небольшую, но очень привилегированную воинскую часть, своего рода гвардию московских великих князей и царей, которая использовалась для самых ответственных операций (выше мы уже видели, как они отличились в 1480 г. в районе Сарая). Но в Подонье лишь изредка посылались небольшие группы мещерских казаков с особыми поручениями, а о посылке туда городецких вообще нет сведений. Лишь во второй половине XVI в. некоторая часть мещерских казаков, выгнанных из Нижнего Поволжья, по-видимому, прошла через Камышинский волок в Подонье и слилась там с донскими казаками, в то время уже оформившимися, но к рязанской колонизации Верхнего и Среднего Подонья это уже не имело никакого отношения.

Таким образом, версия о казаках, которые именовались одновременно рязанскими, мещерскими и городецкими, колонизировали Подонье и явились предками донских казаков, – это историографический миф. Очевидно, зная этот миф по «Истории» С. М. Соловьева, И. Попко назвал червленоярцев рязанскими казаками, хотя на самом деле до середины XVI в. червленоярцы вряд ли вообще назывались казаками, а рязанскими казаками, судя по всему, они никогда не могли называться.