Культ предков, согласно определению, - "одна из ранних форм религии, поклонение духам умерших предков, которым приписывалась способность влиять на жизнь людей" (8, с.677). Известно, что его зарождение связано с той стадией развития язычества, когда произошёл "отрыв духа-"двойника" от объекта, которому он присущ" (4, с.5), и уже не сам предмет являлся объектом почитания" (4, с.6). Признаки этого культа археологи фиксируют в древних захоронениях, этнографы - во многочисленных календарных и семейных обрядах. Отголосками культа можно считать и поверья, связанные с умершими, именно потому, что они носят прикладной характер.
Мы намеренно расширяем понятие "культ предков" до понятия "культа мёртвых", ибо настороженное отношение к загробному миру живого человека отражается не только в поклонении недавно умершим или давним предком, но и в наличии традиционных охранных действий по отношению ко всем "являющимся" мертвецам.
Согласно поверьям, связь между живыми и их умершими предками никогда не прекращается (и именно такое отношение было и в период существования культа). Многие календарные и семейные народные обряды направлены поэтому, с одной стороны, на то, чтобы задобрить души умерших, а с другой, на то, чтобы " с помощью оберегов и магических действий охранить себя от всегда опасного влияния мира мёртвых" (5, с. 195).
Подобные поверья и обряды отразились в фольклоре (в жанрах былички, иногда предания, легенды, сказки, плача) и были впоследствии востребованы литературой. Поэтому, рассматривая отражение в литературе непосредственно отголосков культа (поверий), мы, тем не менее, будем иногда обращаться и к фольклорному жанру былички, наиболее полно воплотившему в себе эти отголоски.
В докладе мы проследим, как благодаря взаимодействию фольклорной и литературной традиций мотивы древнего культа мёртвых нашли своё отражение в произведениях русских писателей-романтиков (в жанре романтической повести) и в ранних романтических рассказах А. К. Толстого. Мы рассмотрим основные причины обращения авторов к древним поверьям, особенности изображения предметов культа (т. е.умерших) и их атрибутов и то, как они функционируют в самой структуре рассматриваемых произведений.
Н. И. Кравцов указывает на возросший интерес писателей ХГХвека к славянской демонологии. "Вера народа в нечистую силу ... обстоятельно освещена прозаиками" (3, с.46), - отмечает исследователь. Он объясняет обращение литераторов к этой теме желанием показать темноту и невежество народных масс, с одной стороны, и нравоучительными целями с другой.
С нашей точки зрения, помимо вышеуказанных причин, активное использование писателями-романтиками мотивов культа связано с принадлежностью последних к сфере страшного, таинственного, фантастического. Обращение же к этой сфере имеет, в свою очередь, несколько оснований.
Первая и отмечаемая всеми исследователями причина - усилившееся внимание образованного общества того времени к жизни народа вообще, к его традициям, обрядам и творчеству.
Вторая причина также носит внешний характер: наличие фантастического в романтической повести тридцатых годов нередко являлось залогом её занимательности, которая была постоянным требованием к жанру, предъявляемым редакторами журналов, публикующих повести, к авторам.
Следующая причина представляется более оригинальной. Её можно обнаружить при рассмотрении повести одного из авторов - А. А. Бестужева (Марлинского). Его обращение к области потустороннего диктуется потребностями стиля. В. И. Сахаров отмечает, что "жизнь сердца рассказана в его повестях языком фигурным и усложнённым, полным затейливых острот, пёстрых словесных украшений, витиеватых периодов" (7, с. 10). Так, в повести "Лейтенант Белозор" Бестужев интересным образом конструирует сложное сравнение . Он полностью приводит псевдобывальщину, сохранив основные признаки жанра (традиционный зачин, установку на достоверность, деформированную, однако, юмористическим освещением рассказанной истории, мотив столкновения героя с существами загробного мира, и даже социально-бытовую функцию - указание на оберег от покойников (пение петуха): "В младенчестве слышал я сказку о добром молодце, который, украв у соседа петуха, набрёл, пробираясь через кладбище, на толпу мертвецов. Забавники того света, покинув могилы, чтоб погреть свои кости на месяце, играли, перекидывая своими головами как мячом; гробовые одежды лежали рассеяны. Испуганный вор, зная, что оборотни так же боятся пения петуха, как мы стихов Котова, так давнул несчастного вестника зари, что он закричал кокареку благим матом. Смутились пляски покойников; каждый, надевая голову, какую послал ему случай, и одежду, какая попалась под руку, швырком и кувырком кидался в могилу. Наутро любопытные нашли весь гробовой мир вверх дном: известный красавец лежал с беззубою головой старухи, у старика профессора философии накинута была набекрень детская головка, отставной солдат с деревянною ногой лежал в душегрейке, а кирасирские ботфорты красовались на маленькой ножке танцовщицы" (6, с.61). После этого обширного эпизода, завершающегося описанием неимоверной путаницы на кладбище, автор проводит следующую параллель: "Проснувшись на заре, точно в таком же беспорядке нашёл письмо своё Виктор" . (6, с.62).
Таким образом, фантастическое в этой повести выполняет чисто изобразительную, вспомогательную функцию.
Писатели-романтики часто также используют образы персонажей загробного мира и ситуации, с ними связанные, в целях построения сюжета или проведения отдельных сюжетных линий. Помещая своего героя в сложную, напряжённую обстановку, автор нередко придаёт ей фантастические, нереальные черты. Так, А. К. Толстой в рассказе "Семья вурдалака" переносит героя в семью, где царит тревожное ожидание чего-то ужасного ("Пётр с наигранной беззаботностью что-то насвистывал, ... Георгий, облокотившись на стол, сжимал голову ладонями, был озабочен, глаз не сводил с дороги и всё время молчал"(9, с.45)). В ходе дальнейшего развития сюжета это ужасное в лице убитого Горчи-вурдалака появляется и, преследуя сначала членов семьи, вступает наконец в прямое столкновение с самим героем. И если исследователь П. К. Амиров считает, что фантастика в рассказе - "лишь канва, на которой показаны быт, обычаи сербов и их ... любовь к родной земле и непримиримая ненависть к турецким поработителям" (1, с.94), то мы усматриваем в изображении противостояния живых и мёртвого ещё и средство оригинального разрешения стандартной любовной коллизии (счастье в любви не может быть достигнуто без преодоления препятствий, главное их которых - смерть). Отношения героев (маркиза де Юрфе и герцогини де Грамон) зависят здесь не только от реальных препятствий, но и от стечения обстоятельств в земном и потусторонним мирах. Пример подобной преграды можно наблюдать и в повести А. С. Пушкина и В. П. Титова "Уединённый домик на Васильевском".
Наконец, последняя выделяемая нами причина использования мотивов культа, общая для всей литературы, обозначена исследовательницей Е. С. Ефимовой в работе "Поэтика страшного. Мифологические истоки" и заключается в том, что обращение к эстетике мифа даёт возможность художественной литературе выразить трагические противоречия мира и души (2). У романтиков, в частности, актуализированы две основные антиномии: жизнь -смерть, своё - чужое. Именно поэтому этим авторам свойственен интерес к потустороннему миру как загадочному антиподу реального.
С этой точки зрения интересно пронаблюдать, как изображаются в романтических повестях представители загробного мира и обстоятельства, сопутствующие их появлению.
Можно отметить, что, в отличии от А.А. Бестужева, у других авторов мотив столкновения человека и потустороннего существа не имеет юмористического оттенка. В повестях В. Ф. Одоевского ("Необойдённый дом"), О. И. Сенковского ( "Превращения голов в книги и книг в головы"), М. Н. Загоскина ("Концерт бесов"), В. Н. Олина ("Странный бал"), рассказах "Упырь" и "Семья вурдалака" А. К. Толстого ситуация попадания героя в другой мир обрисовывается с установкой на достоверность и сходна с древнейшим восприятием подобной ситуации, берущей своё начало из обряда инициации (герой остаётся "своим", "земным" в "чужом" мире; завлечённый в "тот" мир чужой волей, герой не может противиться ей, он безынициативен; несмотря на чувство дискомфорта и опасности, он не сразу догадывается, что он находиться в обществе потустороннего существа (или существ), и только традиционные обереги могут спасти его от гибели. Такова история генерала, героя повести В. Н. Олина "Странный бал", сумевшего выбраться из нечистого места только благодаря крестному знамению: "Наконец, когда в свою очередь вынулся фант генерала, хозяйка, королева игры, предложила ему спрыгнуть с комода. Дело, кажется, было не трудное: стоило только стать на стул, потом на комод - и сделать прыжок; но у генерала, как говорится, замирало сердце от страха. Три раза он уже готов был спрыгнуть, стоя на комоде, как бы какой-нибудь народный оратор на пивной бочке, - и снова три раза не мог он решиться. Все шутили, смеялись, никто не хотел верить, что он бывал в сражениях, что на приступах ему случалось обрываться с парапетов. "Ну! благослови господи!" - сказал наконец генерал и перекрестился... Свечи, гости, зеркала, люстры, картины, статуи - всё вдруг исчезло, и генерал очутился, один-одинёхонек, ночью... где бы вы думали? - На лесах в четвёртом этаже" (6, с.339).
Проникновение в "тот" мир в исследуемых повестях и рассказах происходит согласно древней традиции, созвучной духу романтизма, - в тёмное время суток, на характерных территориях - в доме, где жил умерший, в так называемых "заколдованных местах". Также характерно и то, что мёртвые преследуют в основном только знакомых и родственников, что, возможно, связано с традиционными, опосредованно отражёнными в литературе представлениями о возможной мести покойников в связи с неправильным исполнением или неисполнением относящихся к ним обрядов.
Можно отметить, что в подборе и изображении персонажей-мертвецов у авторов романтических повестей и рассказов есть одна характерная черта: в их произведениях отсутствуют образы так называемых "чистых" покойников, "родителей", которые, согласно культу предков, после смерти могли помогать живущим. Все рассмотренные нами авторы изображают только так называемых "заложных" покойников, проклятых, нечистых, умерших не своей смертью и находящихся в подчинении у нечистой силы. Таков Варфоломей из повести А. С. Пушкина и В. П. Титова "Уединённый домик на Васильевском", совмещающий атрибуты чёрта-искусителя и "нечистого" мертвеца, таковы и упыри рассказов А. К. Толстого, и персонажи других повестей. То есть потусторонний мир у романтиков несёт в себе преимущественно негативные черты.
ЛИТЕРАТУРА
1. Амиров П. К. Романтические рассказы А. К. Толстого. //Учен. зап. Азерб. гос. ун-та им. С. П. Кирова. Серия общественных наук. 1961, №6.
2. Ефимова Е. С. Поэтика страшного. Мифологические истоки. М., 199 .
3. Кравцов Н. И. Русская проза второй половины XIX века и народное творчество. Изд-во Моск. ун-та, 1972.
4. Кривошеев Ю. В. Религия восточных славян накануне крещения Руси. Л.: Знание, 1988.
5. Левкиевская Е. Мифы русского народа. М., 2000.
6. Русская романтическая повесть писателей 20-40 годов XIX века. М., 1992.
7. Сахаров В. И. Форма времени. // Русская романтическая повесть писателей 20-40 годов XIX века. М., 1992.
8. Советский энциклопедический словарь. М.: Сов. энциклопедия, 1980.
9. Толстой А. К. Семья вурдалака. // Антология нечистой силы. Произведения русских писателей. М., 1991.
10. Толстой А. К. Упырь. // Антология нечистой силы. Произведения русских писателей. М., 1991.
Нестерова С.А. (ВГУ)
