Тема «Кольцов и народная поэзия» привлекала внимание многих исследователей творчества поэта и фольклористов. Решалась она обычно в двух аспектах: во-первых, ученых интересовала степень близости к народной песне собственных песен и стихотворений поэта; во-вторых, деятельность Кольцова как собирателя произведений фольклора.
При чтении всей этой, довольно обширной литературы поражает противоречивость суждений, высказанных разными авторами. Одни из них, начиная с Белинского, утверждали тесную связь поэзии Кольцова с народной песней (1). О ней писали в статьях о Кольцове и Добролюбов, и Салтыков, и В.И. Водовозов, в исследованиях советского времени эту связь изучали В.М. Сидельников, В.А. Тонков, П.Д. Ухов (2).
С другой стороны, некоторые авторы, начиная с работы М.Ф. де Пуле (3), отрицали непосредственную связь Кольцова с живой народной традицией (В.В. Данилов, (4)) или говорили об ограниченности этой связи, утверждая, что источники его творчества кроются в русской литературе первой половины XIX в., в сентиментально-романтической поэзии этого периода (А.И. Некрасов, (5)). В пору утверждения вульгарно-социологического метода в литературоведении П.М. Соболев вообще противопоставлял Кольцова народному творчеству, считая поэта выразителем идеологии мещанства (6).
Документальные материалы и объективные факты решительно опровергают все эти ошибочные или тенденциозные утверждения о том, что Кольцов будто бы оставался равнодушен к фольклору.
Вскоре после смерти Кольцова, еще до издания собрания его стихотворений (1846 г.), которому предпослана была статья Белинского, студент Харьковского университета А.М. Юдин, лично хорошо знавший Кольцова, сообщил, что Кольцовым было собрано большое количество песен, и высказал опасение за их судьбу. Юдин писал, что поэт «имел особенный дар заставлять поселян высказать все песни, какие им известны» (7), сам пел, вызывая крестьян на исполнение (8).
Через два года после этой статьи Киреевский в числе лиц, доставивших ему песни, назвал Кольцова, приславшего ему песни из Воронежской губернии (9).
В 1868 г. П.А. Бессонов, в 7-м выпуске «Песен, собранных П.В. Киреевским», в комментариях к песне «Ты взойди, взойди, солнце красное» отметил, что та же самая песня записана Кольцовым в Воронеже и отдана для издания Белинскому (10). В составленной П.И. Якушкиным и В.А. Елагиным черновой описи архива (1848 г.) также было упомянуто имя Кольцова, чьи записи хранятся в архиве (11). Однако самые записи песен не были обнаружены.
Из писем Кольцова к А.А. Краевскому, впервые опубликованных в 1879 г. («Древняя и новая Россия», № 3), стало ясно, что, начав в 1837 г. Упорно заниматься собиранием фольклора, поэт посылал свои отдельные записи Краевскому, надеясь опубликовать их в «Отечественных записках», где в конце 1830 - начале 1840-х гг. печатались многие фольклорные материалы. Поэт обращался к редактору журнала с вопросами, надеясь получить совет и помощь в новом и трудном для него деле. «Я собрал несколько пословиц, но не знаю, какие мне именно записывать: какие попало или каких нет у Богдановича и Снегирева», -писал он 12 февраля 1837 г. 16 июля того же года Кольцов сообщал своему корреспонденту, что принялся собирать народные песни, а 28 июля упрекал его за то, что тот не откликнулся на посланную песню: «Ответ мне ваш нужен в теперешнее время потому более, что я, как вам уже писал, принялся собирать русские народные песни пристально. Но, может быть, они вам или не понравятся, или нет, какие бы нужно собирать; следственно, труд мой будет в таком случае совершенно напрасен; а их собирать и копотко и трудно, притом мне, без ваших наставлений, самому потрафить трудно» (12).
Очевидно, собирание увлекло Кольцова, и ему хотелось выполнить начатое дело как можно лучше, на уровне требований времени, которые ему не вполне хорошо были известны. Впрочем, как это явствует из других писем поэта (Краевскому, А.Н. Черткову, Белинскому), он внимательно знакомился с выходившими сборниками произведений народной поэзии, знал не только сборник пословиц Снегирева, но и его «Русские простонародные праздники», сборники И.П. Сахарова, интересовался сочинениями казака Луганского (В.И. Даля) и др. (13), высказывал свои суждения о публикациях фольклора, одобрял сведения, приведенные Снегиревым (14), восхищался песнями, опубликованными в «Отечественных записках» 1839 г. (15). Не получив желаемого ответа и руководства от Краевского, Кольцов, по-видимому, в следующем, 1838 г. Послал тетрадь собранных им песен Белинскому. Песни опубликованы не были, и это дало основание Кольцову - предположить в письме к Белинскому от 15 августа 1840 г. (16), что Белинский потерял посланную ему тетрадь, а позднейшим исследователям творчества Кольцова - обвинять Краевского и Белинского в невнимании и в том, что они были причиною безвозвратной утраты сборника песен, составленного Кольцовым. «Его собрание пропало - и вряд ли можно теперь надеяться, чтобы собранные им песни оказались не погибшими и благодаря какой-либо случайности нашлись», - писал в 1907 г. Н.А. Янчук (17). Дальнейшие архивные разыскания опровергли эти обвинения.
Среди бумаг Краевского, хранящихся в ГПБ, в папке копий, была обнаружена рукопись Белинского «Народные песни (из сборника русских народных песен, собираемых А.В. Кольцовым)», описанная И.А. Бычковым без указания имени переписчика (18). Рукопись заключала тексты пяти песен. Из них только «Две народные песни» были опубликованы в 1909 г. А.И. Лященко, подготавливавшим юбилейное академическое Полное собрание сочинений Кольцова. Это были песни:
I) «Ты стой, моя роща, стой, не расцветай!» и 2) «Как у князя было, кня-
зя, у князя Волконского» (в этом же издании были опубликованы «Рус-
ские пословицы, поговорки, приречья и присловья, собираемые Алексе-
ем Кольцовым». Воронеж, 1836 (19)). Другими сведениями о собранных
Кольцовым песнях дореволюционное литературоведение не располага-
ло. Лишь в конце 1940-х гг. к этому материалу (списки пяти песен, сде-
ланные Белинским) обратилась Р.Б. Заборова (20). Она опубликовала
тексты песен, переписанных Белинским из собрания Кольцова: «Как у
князя было, князя, у князя Волконского», «Во сыром-та бору брала Ма-
ша ягодки», «Ты взойди, ты взойди, красно солнушко», «Никому так не
досталось», «По лужочку гуляла» (в настоящем издании № 1, 16, 7, 10,
II) . Эти песни раскрывали различные стороны общественной и семей-
ной жизни народа и отличались художественностью, свидетельствуя о
высокой требовательности и вкусе как поэта-собирателя, так и Белин-
ского, отобравшего именно эти песни для публикации в «Отечествен-
ных записках».
Дальнейшие наблюдения сделаны были П.Д. Уховым, нашедшим в архиве Киреевского пять тетрадей публикуемых в настоящем томе песен, записанных Кольцовым (о своих разысканиях П.Д. Ухов сообщил в статье «А. Кольцов - собиратель народных песен». - «Подъем» (Воронеж), 1958, № 6, стр. 93).
Исследуя вновь открытый материал записей Кольцова, Ухов подчеркнул своеобразие его как собирателя, противостоявшего славянофильскому лагерю, где идеализировались архаические стороны народного быта и с любовью собирались древнейшие памятники фольклора. «Кольцов первым заметил рождение песен нового общественного класса - рабочих». Песня «Как у славнова заводчика» (№ 36), которую Кольцов снабдил примечанием: «В Москве поют на фабрике фабриш-ные на семик», по мнению Ухова, «едва ли не единственная известная науке запись фольклора рабочих первой трети XIX века». Песня «Поп ты чудила, поп буян» (№ 18) - образец антипоповской песни, которая в записях первой половины XIX в. Встречается редко. Есть среди записей
Кольцова солдатская песня «Зимовая стужа нам, солдатушкам, служба» (№ 46). Одна казачья «Что за диво за такое», также с ярко выраженным социальным элементом: речь идет о том, как казак «плеткою стегнул» офицера, приговаривая: «Не боярска, сударь, честь в окно к девушке лезть» (№ 31), две песни «удалых», отобранные Белинским для «Отечественных записок» и процитированные им в четвертой статье «О народной поэзии»: «Ты взойди, ты взойди, красно солнушко» (№ 7) и «Никому так не досталось» (№ 10), упомянутая уже выше баллада о Ваньке-ключнике и князе Волконском (№ 1). С удалыми песнями перекликается ответ героя губернатору в песне «Ох ли пропала пропажа». Своими товарищами он называет темную ночь, булатный нож, доброго коня и вос-тру саблю (№ 45). Песня «Как и я, молода» (№ 32) призывает женщину привыкать «ко чужой ко семье» и рассказывает о свекоре, свекрови, деверьях, золовках, т. е. относится к группе семейных. Большая часть песен относится к уличным хороводным-игровым, по тематике это песни любовные, повествующие о различных оттенках любовного чувства: о любви, сушащей героя или героиню (№ 21, 23, 37), о выборе в хороводе суженой или суженого (№ 27-29, 33, 34, 38, 40), о разлуке и измене (№ 22, 24, 26), о неровне или ревнивом муже (№ 3) и др.
Записи Кольцова представляли самые различные стороны жизни народа, к чему, по-видимому, и стремился поэт. Самое это стремление, отличавшее Кольцова от собирателей-славянофилов, сближало его с Белинским, статьи которого о народной поэзии 1841 г. Полемически заострены были против идеализации архаических сторон народного быта и творчества и также характеризовались глубоко дифференцированным отношением к народной поэзии.
Критик видел в народном творчестве отражение как грубых сторон патриархального быта древней Руси (оценка им ряда мотивов в былинах), так и героических черт народного характера (Новгородские былины), молодецкой удали (песни «удалые»), сильного и грациозного чувства любви (песня «На горе стоит елочка») и порожденной условиями жизни народа грусти «души крепкой, мощной, несокрушимой» (21). Эта близость взглядов на народную поэзию Белинского и Кольцова не была случайным совпадением. Ее следует считать закономерным следствием тесного дружеского общения критика и поэта, начавшегося с их первого знакомства в 1831 г. И особенно укрепившегося в последующие приезды Кольцова в Москву и в Петербург (1836 и 1840 гг.) и отразившегося в их переписке.
Белинский считал 1831 г. переломным в творчестве Кольцова, когда от ранних стихотворных опытов в духе подражаний он «решительно обратился к русским песням». По-видимому, перелом этот произошел не без влияния Белинского, открывшего юноше его истинное призвание, его «настоящий род - русскую песню», которой до того Кольцов чуждался, считая этот род поэзии чем-то «простонародным, грубым и вульгарным». Но, по словам Белинского, песня и «очаровывала его в устах простого народа» (22).
Можно думать, что беседы об этом новом, истинном направлении поэзии Кольцова, указанном поэту Белинским, переходили и в рассуждения о самой народной поэзии, ее светлых и темных сторонах. Беседы эти помогали Кольцову, хорошо и всесторонне знавшему фольклор, осмыслить его значение, определить, что в народной поэзии могло послужить основой его собственного творчества. «Не на словах, а на деле сочувствовал он простому народу в его горестях, радостях и наслаждениях. Он знал его быт, его нужды, горе и радость, прозу и поэзию его жизни», - писал Белинский о Кольцове (23).
Это знание и помогло Кольцову отобрать в свое собрание песен разнообразный и в то же время типичный материал, отразивший народный быт и характеры. Откликнувшись на призыв Краевского собирать фольклор, Кольцов в то же время намеренно старался развеять то одностороннее, романтическое отношение к народной поэзии, которое присуще было не только славянофилам, но в 1830-е годы охватило многих деятелей литературы, не принадлежавших к славянофильскому лагерю, которому не чужд, вероятно, был и Краевский. «А песни, какие и волочатся, то просто все беспутные, из них посылаю вам посмеяться при сем», - писал он Краевскому 12 февраля 1837 г., а в письме от 16 июля Кольцов снова замечает: «Присказками-то я вас уже употчивал, чай, не захотите в другой раз: больно солоно! Что вы до сих пор не сказали об них ни слова? Да, кажется, никогда не скажете ничего» (24). В бумагах Краевского сохранились три присланных Кольцовым произведения, носящие сатирический характер и примыкающие к антиклерикальному фольклору. Это народные анекдоты «К абединьки хлешшут» (о колокольном звоне), «Цыган и поп» (о торге цыгана с жадным попом) и балагурная песня «Гаврила». Естественно, что ни эти тексты, ни песни, подобные балладе «Как у князя было» и на сюжеты удалых песен, Кра-евский не опубликовал.
Изучение найденного П.Д. Уховым материала показывает, что, отбирая из пятидесяти записанных текстов песни для Белинского и переписывая их в особую тетрадь, Кольцов делал это, прекрасно представляя себе (очевидно, по личным встречам и беседам предыдущих лет), что особенно могло заинтересовать его друга в фольклоре. Характерно, что именно эти темы народных песен выделены Белинским в его четвертой статье «О народной поэзии» опубликованной в 1841 г. И писавшейся не только под впечатлением вышедших уже к тому времени сборников Сахарова и собирателей XVIII в., но и под впечатлением рукописной тетради Кольцова. Именно из этой тетради Белинский заимствовал строки удалых песен. В записи Кольцова (№ 7):
Мы не воры ведь,
Не разбойнички,
Атаманы все мы, охотнички.
В статье Белинского:
Мы не воры, - мы разбойнички, Атамановы мы работнички.
Из нее же извлек он песню «Во сыром-та бору брала Маша ягодки» (25).
Исследователи Белинского неоднократно указывали на ограниченный круг фольклорных источников, которыми мог пользоваться критик, работая над статьями о народной поэзии, и на тенденциозность подбора материала во многих из них (труды собирателей 1830-х гг. Сахарова, Снегирева и др.).
Найденные П.Д. Уховым тетради Кольцова показывают, что круг этих источников был шире, чем предполагали исследователи. Именно рукописное собрание песен Кольцова подтвердило многие суждения Белинского: высокую оценку, данную им удалым, любовным, лирическим песням и т. д.
Близость взглядов Кольцова и Белинского сказалась и в отношении их к работе собирателя, и в характере использования Кольцовым материала народной поэзии в его творчестве. Известно, что Белинский, живо интересовавшийся работой молодых собирателей народной поэзии (М.Д. Суханов, Ф.Д. Студицкий, И. Нефедьев и др.), неоднократно указывал на необходимость точного воспроизведения фольклорного текста (26). Этому принципу следовал и Кольцов. В письме к Краевско-му от 28 июля 1837 г., описывая хороводную игру, сопровождаемую песней «Ты стой, моя роща» (№ 33-34), он замечал: «...так, как я ее записал, она имеет слова точные, из слова в слово; но поют в хороводе ее иначе. Все стихи у них повторяются несколько раз и большею частию перемешиваются; и есть при других стихах прибавление из гласных букв, частицы к стихам, например: о, аи, оой, аой, ай-ой. У меня есть она и этак списана, и очень верно. Буде угодно, я вам пришлю. Эта песня удивительно как хороша на голос; жаль, что я не умею положить голоса» (27). Из этого следует, что Кольцов записывал песни не только под диктовку, но проверял запись с голоса, отмечая, как преображался текст в живом исполнении.
П.Д. Ухов сопоставил текст собирателя 1830-х гг. П.И. Перевлес-ского, записавшего под диктовку песню «Аи, аи Дунюшка Хомина по бережку ходила», и запись Кольцова «Аи Дуняшка Фомина, Фомина по бережку ходила, ходила» (№ 35), сделанную, видимо, с голоса при исполнении хором (28). Текст Кольцова оказался точнее, сохранив характерные для исполнения «на голос» повторы, припевы и т. д.
Важны были для поэта и условия бытования песни, характер ее исполнения. Посылая Краевскому песню «Ты стой, моя роща», Кольцов сообщал в письме: «Эту песню поют в Серпуховском уезде, в волости Хатунской, весною, в хороводе, с следующим порядком.
Хоровод становится в круг; берут друг друга за руки девушки и молодцы; в середине хоровода один парень становится в венке, расхаживает, поет и пляшет:
Сронил я веночек, -
здесь он снимает с себя венок и бросает наземь. Он над ним стоит; хоровод ходит, поет до «Ты стой, моя роща». Здесь он поднимает венок, надевает на голову, вновь ходит, пляшет и поет; и во второй раз повторение делают так же. В третий раз сначала тоже:
Девушка идет, Красная идет, Веночек несет, -
хоровод становится, поет; одна девушка из него выходит, поднимает венок, надевает на молодца или, как она говорит, на «хороводчика», целует его. И конец игре!» (29)
Обстоятельными примечаниями, содержащими описание игры, сопровождаются в рукописи также песни № 25 и № 38.
Близость поэзии Кольцова к народной песне очевидна, что неоднократно отмечалось.
Однако текстуальных совпадений песен Кольцова с какими-либо определенными фольклорными источниками исследователям установить не удалось.
А.И. Некрасов в статье «Кольцов и народная лирика» произвел скрупулезное сопоставление стихов Кольцова, написанных в духе народной песни, с текстами русских песен по собранию А.И. Соболевского и пришел к следующим выводам: «В формах и оборотах речи, в стихотворном размере, в художественных образах мы слышим отзвуки народной лирики. Но нельзя сказать, чтобы народные художественные формы целиком, без обработки, были внесены Кольцовым в его поэзию. (.) Темы многих песен Кольцова сходны с темами народных песен, но разработка Кольцова всегда своеобразна» (30).
Некрасов выделил в творчестве Кольцова 63 песни, которые разделил по тематике на несколько групп. Среди них:
1) песни, где изображается судьба молодца (жалоба на судьбу, горе, одиночество, тоска по юности, проявление молодецкой удали);
2) песни, где говорится о любви молодца и девицы, отражено ожидание встречи, прощание молодца и девицы, их разлука, измена, воспоминание друг о друге и т. д.;
3) песни о крестьянском труде и хлебе;
4) «Лес».
Первые две группы песен имеют множество параллелей (отдельные мотивы, образы, но не сюжет в целом) в народной традиции.
Сопоставление текстов песен, записанных из уст народа самим Кольцовым, с его собственными произведениями приводит нас к аналогичным выводам.
Темы записанных Кольцовым песен, из которых большую часть составляют перечисленные выше любовные, повествующие о встречах любящих, о выборе суженой, о разлуке, измене и гневе обиженной, о силе страсти, тоски по милой, равно и как тема разбойника-удальца, часты в поэзии самого Кольцова. Любовная тема звучит в стихотворениях и песнях: «Последний поцелуй», «Деревенская беда» (1838), «Говорил мне друг, прощаючись.» (1839), «Не скажу никому.», «Разлука», «Не на радость, не на счастье...», «Дуют ветры...», «Грусть девушки» (1840), «Расступитесь, леса темные...», «Я любила его...»
(1841).
Молодецкая удаль, тоска по воле - в стихотворениях и песнях: «Удалец» (1833), «В поле ветер веет.», «Стенька Разин» (1838), «Тоска по воле» (1839), «Дума сокола», «Так и рвется душа.» (1840).
Тема насильственного и несчастного брака, чужой семьи, развивающаяся в записанных Кольцовым песнях «Попляшите, девушки» (№ 3), «Как и я, молода» (№ 32), слышится в его песнях: «Ах, зачем меня силой выдали...», «Деревенская беда» (1838), «Без ума, без разума.» (1839) и т. д. Сюжетное совпадение (и то неполное) обнаруживается только в стихотворении Кольцова «Хуторок» (1839) и в песне «Милые дружки, целовальнички» (№ 8).
Общие для песен Кольцова и его фольклорных записей темы разработаны в характерных для народной песни образах: молодец удалой «соловьем засвищет» (ср. параллелизм молодец-соловей в песне «Ты воспой, ты воспой, душа соловьюшек», (№ 9), образы волжских удалых песен (в «Стеньке Разине») и др. Однако прямого заимствования стилистических средств из записанных материалов обнаружить нельзя.
Важнее отметить другое. Непосредственное знакомство Кольцова с народной песней во время ее собирания в 1837 г., несомненно, плодотворно сказалось на развитии в его собственном творчестве жанра песни. Число произведений, написанных Кольцовым в этом жанре после 1837 г., неизмеримо возросло по сравнению с первыми восемью годами. За период 1831-1836 гг., когда Кольцов, по словам Белинского, от подражаний другим поэтам обратился к народной песне, им было создано всего три песни («Ты не пой, соловей...», 1832; «Удалец», 1833; «Не шуми ты, рожь.», 1834) и несколько прославивших его имя стихотворений о крестьянском быте и труде, написанных в стиле народной песни («Сельская пирушка», 1830; «Песня пахаря», 1831; «Размышление поселянина», 1832; «Урожай», 1835; «Косарь», «Молодая жница», «Женитьба Павла», 1836); за последующие пять лет (1837-1841) число произведений, написанных поэтом, непосредственно по мотивам и в стиле народной песни, резко возросло и достигло нескольких десятков. При этом по содержанию и по форме они стали ближе к народной лирике, развивали темы любовных, удалых, семейных песен народа, те темы, которые звучали и в песнях, записанных самим поэтом.
Публикуемые песни в записях Кольцова представляют большой интерес. Они расширяют репертуар русской лирической народной песни первой половины XIX в., обогащают его текстами, записанными точно, нередко с голоса, с указанием на особенности исполнения, а в ряде случаев и на условия бытования песни.
Однако подражателем народной песни Кольцов не стал. Развивая темы народной лирики, восприняв ее общий дух и стиль, Кольцов остался поэтом самобытным. Это именно и определило оценку его таланта, данную Белинским, отметившим в его поэзии не сюжетную близость к фольклорным образцам, но способность выразить все главнейшие элементы народного духа: «страшную силу в страдании и в наслаждении, способность бешено предаваться и печали и веселию и, вместо того чтобы падать под бременем самого отчаяния, способность находить в нем какое-то буйное, удалое, размашистое упоение», народность в «чувстве», в «выражении» и вместе с тем большой такт в отборе стилистических средств, «единство, полноту, оконченность и выдержанность мысли и формы», ставшие основой оригинальности творчества поэта (31). Эта оригинальность была замечена и другими критиками демократического направления - Добролюбовым и Салтыковым, - писавшими о Кольцове в 1856 г. В 1861 г. В.И. Водовозов в статье «Кольцов как народный поэт» пытался восстановить ту оценку творчества поэта и то освещение вопроса о его связях с фольклором, которое давалось революционно-демократической критикой. Он показал не только близость
Кольцова к народной лирике в изображении страсти, горемычной любви, порывистой удали, но и то, чем отличается поэзия Кольцова от народной песни (анализ чувства, изображение свободной силы, созидающей семейную жизнь на новых, разумных началах труда и равенства и др.) (32).
Непонимание этого своеобразия поэзии Кольцова приводило некоторых исследователей его творчества к постановке неправильных задач: найти сюжетные совпадения его лирики с фольклором. Отсутствие же таких совпадений создавало ложные выводы о пренебрежении поэта к фольклору и даже о ненародности его произведений.
Публикуемый материал вносит ясность в разрешение и этого вопроса.
