Я всегда придаю особенную цену первым впечатлени­ям. Мне кажется, только первый свежий взгляд на незна­комый предмет позволяет уловить его настоящую физи­ономию.

Как пейзаж, так и человек, которых вы часто видите, те­ряют для вашего представления всякую характерность. С первого невольного взгляда на Большие Дива, пока еще ни ум, ни фантазия не успели переработать непосредственных впечатлений глаза, я инстинктивно ощутил себя у подно­жия каких-то гигантских языческих идолов. И прежде чем я сообразил и привел себе на память все то, что я знал из книг об этих странных произведениях природы, моя фантазия художника уже живо нарисовала мне в мгновенно вспых­нувшем беглом эскизе картину давно минувшего времени, когда долбленые челны каких-нибудь полудиких обитате­лей Дона, проплывая мимо глухих лесных берегов священ­ной для них реки, в первый раз поражались зрелищем этих удивительных каменных великанов, загадочно белевших среди темных чащ леса и провожавших их безмолвными рядами с высоты своих недоступных круч.

В детски-образной фантазии язычника-дикаря это, конеч­но, должны были быть сами боги, что владычествовали над опасными стремнинами реки, разбивали в бурю о камни бе­рега их утлые суденышки и топили в омутах водоворотов не угодивших им злосчастных пловцов.

Трудно сомневаться, что тут, во всяком случае, должна была существовать в глубокой древности какая-нибудь важная на­родная святыня язычества. И резкий поворот Дона в этом месте чуть не под прямым углом (в писцовых книгах это колено Дона называется «Царева Лука»), и впадение Тихой Сосны, и присутствие таинственных белых колоссов — все соединилось, чтобы могучим образом влиять на младенчес­кую фантазию древнего человека; все заставляло его оста­навливаться на этом характерном привале длинного реч­ного пути и для подкрепления своих сил, и для умилостив­ления богов этой лесной и водной пустыни. Иначе не уко­ренилось бы за этим местом в течение веков теперешнее знаменательное имя его «Дива». Не вдаваясь ни в какие ми­фологические и филологические гипотезы, все-таки мож­но смело утверждать, что имя это несомненно указывает на область языческих религиозных верований; хотя ученые комментаторы «Слова о полку Игореве» до сих пор не спе­лись между собою на счет действительного значения этого «дива», что «кличет верху древа, велит послушати земле незнаеме, Волзе, и Поморию, и Посулию, и Сурожу и тебе, Тмутораканский болван»; но, тем не менее, здравый смысл чи­тателя ясно чует, что у неведомого народного поэта речь идет во всяком случае о каком-то мифическом существе, о божестве старого славянского язычества, предвещающем людям и добро, и худо. Слово дивы, девы, dives, тесно срод­ное с deus, во многих арийских языках имело приблизительно одно и то же общее значение. И в наш народный русский язык слова «диво», «дива» вошли сначала в том же первобытном своем значении божественности и только впоследствии приобрели переносное значение дивного, удивительного.

Народ, упрямый хранитель старины, недаром совсем не ведает Дивногория, а знает и помнит свои древние языческие «Дива».

Столпы, перед которыми я теперь стою в искреннем изум­лении, и которых тут около 20, он исстари называет «Боль­шие Дива» и «Столпищи»; а три столпа над монастырем, в которых иссечены церковь, пещеры и колокольня, он также давно привык называть «Малыми Дивами». Малыми, впрочем, не в смысле размеров столпов, а в смысле их числа, как гово­рили во времена оны старые летописцы: «пришли невелите (т. е. немногочисленные) люди»; «стояла малая рать».

В некоторых актах Дивьи горы называются иногда Девичьи­ми, Девьими; в очень близком соседстве от Больших Див в Дон впадает с правой стороны даже довольно большая река Девица; это наводит на мысль, что эта река могла быть в древности тоже «Дивица», а не «Девица»; в самом деле, трудно представить себе, чтобы грубые кочевники степей, проводившие всю жизнь в охо­тах, грабежах, нападениях, ощутили вдруг потребность наиме­новать одну из рек своей пустыни сентиментальным именем Девицы, между тем как так естественно предположить, что они могли придать важной для них реке имя, напоминавшее им ка­кую-нибудь их великую местную святыню.

Впоследствии же, когда язычество и все создания его уте­ряли свой смысл в памяти народной, слово Девица, более знакомое новым условиям жизни, незаметно заменило собою одинаково с ним произносимое, но большинству уже непо­нятное слово «Дивица», точно так же, как Дивьи горы по той же причине многие стали называть Девьими и Девичьими. Равно таки слово «девка», «дивчина» по-малороссийски и пи­шется, и произносится дивка, дивчина, а местность Больших Дивов вполне малороссийская.

Такое осмысленное, хотя бессознательное искажение ис­торических имен духом народного языка, не терпящим ни­чего непонятного, наблюдается, вообще, довольно часто. Так, например, в Екатеринославской губернии есть река, впадаю­щая в Самару, которую все величают теперь и в народной речи, и по географическим картам «Волчья вода». А между тем из исторических актов можно видеть, что эта мнимая Волчья вода есть ничто иное, как Волочи-вода, Волочья вода, ибо и в ней производился в течение столетий волок казацких лодок из системы Днепровских рек в систему Донскую, под стены Азова и Тмутаракани. В путешествии Боплана она даже назы­вается Тащи-вода, что одно и то же с волочи-вода. В новое время потребность в волоках исчезла, самое понятие о воло­ке стало не всем знакомым, и вот самым естественным и ис­кренним образом загадочная волочья вода обращается в по­нятную всем волчью воду.

Я еще более утвердился в правдоподобности своих пред­положений на счет реки Девицы, после того как в одном из древних памятников Воронежского края недавно прочел на­звание реки Девицы в той самой форме Дивица, о которой я сейчас говорил.

Замечательно, что Дивными горами называется на Руси не одна только местность у владенья Тихой Сосны. В Пермской губернии есть тоже и Дивьи Горы, иДивий Камень. И опять-таки не дивныя, а Дивьи, от слова Див, Дива. И там их тоже смешивают с Девьими и Девичьими. И вид этих Камских Ди-вьих гор и Дивьих камней удивительно напоминает Дивьи горы Дона.

В старинном географическом словаре A.M. Щекатова так, например, описывается «Дивий камень» на берегу реки Кол-вы, впадающей в Каму: «Все части сей превысочайшей горы состоят из великих утесов, представляющих страшное зре­лище в развалинах из дикого камня. Взошед на вершину сея горы, нельзя смотреть без ужаса на низ, к текущей тут реке, по причине неописанной крутизны каменных утесов, кои так как бы слиты из однослойного камня. Крестьяне, живущие близ сея горы, выдумали, будто тут живала некая чудская де­вица, владевшая сим местом, также как и другими тамошни­ми городами. Посему иногда они называют сии горыДевьим Камнем».

«Есть еще там же, — прибавляет А.М. Щекатов, — от горо­дища далее вниз по реке Каме, Дивьи Горы и река Дивьи Горы, впадающая тут же в Каму. Тоже высокие утесы из огромных слоев белого слоистого алебастра, дикого камня, а больше еще из известной (т. е. известковой) земли, которая своею белизною покрывает всю поверхность гор».

Читая это описание, вы можете целиком применить его к Дивам Тихой Сосны.

Такое поразительное совпадение названий в местностях, так далеко отстоящих друг от друга, невольно убеждает, что понятия и Див, Дивах были широко когда-то распростране­ны по лицу теперешней земли русской, и что не случайно именовались в старину прозвищем Дивьих особенные фор­мы высоких белых утесов, вероятно, имевшие какие-нибудь наглядные соотношения с представлением фантазии народа об его Дивах.

О столпах Дивьих Гор первый раз упоминает Игнатий, со­провождавший митрополита Пимена в его опасной поездке на судах по Дону из Москвы в Царьград, всего только через 9 лет после Мамаева разорения и Куликовской битвы.

«Бысть же сие путное шествие печально и унынливо, — живописно повествует простодушный путешественник. — Бяше бо пустыня зело, не бяше бо видети тамо ни града, ни села... точию места все пустошь и не населено; не бе бо виде­ти человека, точию пустыня велия и зверей множество».

«Приплыхом к Тихой Сосне, — рассказывает далее Игна­тий, — видехом столпы камены белы; дивно ж и красно сто­ят рядом, яко стози малы, белы ж и светлы зело, над рекою, над Сосною».

После этого беглого упоминания имя Дивьих Гор встреча­ется только в актах XVII столетия, именно в «строенной кни­ге на город Коротояк» 1648 г.

По книге этой отведено было «коротояцким казакам, чер-наевским переведенцам», «на их дачи по указу сенных поко­сов в полы их земельных дач, за рекою Тихою Сосною на Крымской стороне, снизу реки Дона от Малых Див вверх по реке по Дону до устья реки Тихой Сосны, и вверх по реке по Тихой Сосне меж гор по Див гор и до Маяцкого старинного городища и от того городища от Больших Див вверх по реке по Сосне до лозового куста, до пушкарских сенных покосов».

Впрочем, в документах Дивногорского монастыря сохра­нились доказательства, что на Дивьих горах существовала обитель даже несколько ранее постройки г. Коротояка.

Митрополит Евгений, оставивший нам самое полное опи­сание Воронежского края, видел еще древние антиминсы Дивногорских церквей, из которых старейшая во имя свято­го Николая была основана уже в 1640 г., в две другие — во 2-й половине XVII в.

Около 1666 г. Дивногорский монастырь был разорен крым­скими татарами; монахи его бежали в Белгородскую епархию и основали там новый монастырь. Шайки Разина тоже трево­жили его, ив 1671 г. на Дивьих горах произошел бой между царскими войсками и Фролкою Разиным; уже в следующем году, очевидно, по успокоению края, два старца-инока отправляют­ся на Москву к царю Алексею Михайловичу и испрашивают у него пособие на возобновление нарушенного монастыря.

В архиве монастыря сохранились реестры царских грамот, выданных монастырю царями Федором Алексеевичем и Иоан­ном с Петром на земли и водяные мельницы по рекам По-тудани, Хворостани и Тихой Сосне.

При Петре I Дивногорский монастырь упоминается в за­писной тетради 1696 г. «Как шли певчие дьячки Петра Вели­кого под Азов»: «Того же числа приплыли к Дивногорскому монастырю и тут ночевали. Вечерню и утреню пели у бояри­на (Шеина) в стругу. Мая в 1-й день литургию слушал боярин в Дивногорском монастыре и молебен. На правом клиросе пели мы, а на левом того монастыря иноки». «Дивногорский монастырь, области Белоградского митрополита, зело пре­красен, стоит на берегу Дона реки, с правой стороны, меж гор, а в нем две церкви деревянные, 3-я в горе каменная; тут же и великие пещеры; архимандрит Амвроросий да 40 бра­тии». Но о столпах ни одного слова. В этом именно году Див­ногорский монастырь был отписан от Белоградской епархии к вновь учрежденной Воронежской.

Монастырь существовал до конца XVIII столетия. С. Гмелин посетил его уже в 1768 г. и как натуралист обратил, ко­нечно, внимание и на Дива:

«Не доезжая того места монастыря, — пишет он, — мы уви­дели на самой середине горы около 20-ти пирамид, которые стояли сряду одна подле другой в расстоянии на две или на три сажени.

Сии пирамиды так правильны нам издали казались, чтолы и подлинно почли их за произведенные искусством. В мона­стыре нашли мы одного только старого игумена, который тотчас вызвался сам свести нас к тем статуям. Но мы уви­дели внизу еще под горою, что сии горы были меловые, т. е. что вся гора, вокруг лесом обросшая, не из чего другого со­стоит, как из мелу; но на самом ее конце поднимаются выше-реченным порядком сии меловые пирамиды, кои в вышину около 8, в ширину до 4-х, а в толщину до 3-х аршин имеют. Фигура их вблизи весьма неправильна».

На самом рубеже XVIII и XIX столетий известный наш уче­ный-исследователь митрополит Евгений Болховитинов так­же посетил Дивногорье и оставил нам, между прочим, и опи­сание «Дивов». А.М. Щекатов в своем «Географическом слова­ре» только повторил рассказ Е. Болховитинова о Дивногорье.

«На меловой горе, — говорит Е. Болховитинов, — стоят многие столпы на подобие столоктитов или ледяных много­конечных сосулек, острыми концами вверх обращенных так, как будто бы мел сей вырос из горы, и дают ни удивительный вид; почему монастырь сей, стоящий при подошве оной, так и называется».

Но уже имени «Дивов» не упоминают ни тот, ни другой пу­тешественник.

Сочиненное книжными людьми название «Дивногорского монастыря» совершенно заслонило собою старое историчес­кое имя местности, и только в никому не известных древних актах, да в несокрушимой памяти народной уцелело до наших времен древнее прозвище загадочной языческой святыни.

Н.М. Карамзин в своей «Истории государства Российско­го» по поводу Пименова путешествия тоже коснулся Дивьих гор, но не посетил их на месте, он перепутал р. Тихую Сосну Острогожского уезда Воронежской губернии с Быстрою Со­сною уезда Елецкого Орловской губернии и принял поэтому «Дивные столпы» митрополита Пимена за «стол камен и каменны ссуды» «Донской Беседы», как описываются они в Книге Большого Чертежа. Наконец следует упомянуть, что извест­ный наш археолог И. Забелин в своем замечательном труде «История русской жизни» неизвестно, впрочем, по каким ос­нованиям, делает предположение, что «белые столпы», упо­минаемые в путешествии митрополита Пимена, у устья Ти­хой Сосны, ничто иное, как «жертвенник Кесаря», находив­шийся, по уверению Птолемея на р. Дону, ниже «жертвенни­ка Александра Македонского», который в свою очередь господин Забелин с уверенностью приурочивает к столпам «Дон­ской Беседы», ниже впадения в Дон р. Быстрой Сосны.

***

Мы не без усилий взобрались на обрывистые уступы мело­вой горы, которая при старых путешественниках еще покрыта помещается список с нее. Под киотом пробито широкое ни­зенькое оконце, загороженное чугунного решеткою, а под окном полукруглая входная дверь.

Большие изображения угодников написаны красками сбо­ку двери прямо по выровненному сырцу скалы.

Железная дверь была заперта на замок, и нужно было спу­ститься в убогую хатку пониже столпа, чтобы добыть там сто­рожа. Время было полуденное, и отец-придверник предавал­ся послеобеденному отдыху. Кажется, это единственное жи­вое существо во всей этой безмолвной пустыне голых мело­вых обрывов, беспрепятственно накаляемых летним солнцем в течение 18-часового дня...

Подвиг молчальника да, конечно, и постника, тут соверша­ется сам собою.

В мазанке невольного отшельника стоит аналой, висят ико­ны и лампадки, лежат церковные книги. В тенистом уголку прячутся прикрытые лопухами два железные ведрышка с единственными наслаждениями, доступными в этой пусты­не — ключевою водою, принесенною из колодца горы, и спе­лыми вишнями из монастырского сада.

На громкий зов наш из невидимого приюта в темных сен­цах появился как мумия высохший старичок, в обычном чер­ном колпаке и черном подряснике. Он не сразу понял, в чем дело, но потом пошел за ключами.

***

Сырым пронизывающим воздухом погреба и удушливым запахом гашеной извести разом пахнуло на нас, и мы очути­лись с тонкими восковыми свечками в руках, вслед за чер­ною фигурою инока, под темными сводами пещерного хра­ма. Откуда-то из далекой глубины подземелий тянул резкий сквозняк, охватывающий лихорадочным ознобом вспотевшее от ходьбы тело. Трудно представить себе возможность посто­янной жизни в этих меловых пещерах, где со всех сторон обдают вас какие-то насквозь пробирающие ревматические токи. А между тем, тут десятки лет кряду жили и молились люди.

— Жил тут кто-нибудь, батюшка, в прежние времена? — спросил я нашего не особенно разговорчивого проводника.

— А то как же! Трудники жили. Наверх вот поднимемся, печь вам покажу. Топилась тоже. Летом тут холод, а зимою, а зи­мою тепло... хоть в рубашке ходи.

— Застали вы тут кого?

— Не! Где ж! Я не застал. 30 лет при столпе живу. Никого не было. В старину жили Ксенофонт и Иосаф иеромонахи, те ведь и пещеры ископали. От них здешняя святыня пошла.

— Давно это, батюшка?

— А кто ж знает? Этого знать никто не может. Сказывает так народ, какие старики старые, что от дедов еще слыхом слыхали. В житиях пишется, будто 250 лет тому будет, стало, еще при татарском царстве.

— Вот еще когда! Значит, уж и тогда монастырь здесь был?

— И нет же, нет! Никакого монастыря не было... дичь одна... леса страшнеющие... зверье. Ну и они пришли в пустыню спа­саться... вот как Иоанн, Предтеча Христов, спасался...

— Стало быть, они уже монастырь обосновали?

— Опять же это никому неизвестно. Пришли они из стра­ны иноземной дальней, Сицилия прозывается. Через всякие народы дикие и царства басурманские прошли. И икону чу­дотворную с собою на руках принесли, Божьей Матушки Си­цилийской... вот что в монастыре у нас...

-    Вы вот иеромонахами называли их, батюшка, стало быть, монастырь при них был?..

-    Никому это не известно, потому что дело давнее!.. А по­минает их все народ так-то, исстари. Кто из жителей здеш­них принесет, бывало, книжку поминальную к проскомидии, — у каждого первым долгом писаны те самые иеромонахи Ксенофонт и Иосаф. Что с Острогожска, что с Крутояка на­род, что Лысок али с нашего Селявного - все одно. Со стари­ны так ведется. Бог знает, с каких времен.

***

Мы осмотрели, прежде всего, пещерный храм, за которым начинаются пещеры. Храм вырублен в скале довольно высоки­ми сводами на массивных столбах из того же известняка, рас­писанных со всех четырех сторон так же, как и стены, полиняв­шими иконами, прямо по сырцу скалы. Убогое убранство храма ржавеет и тлеет неудержимо в этой вечно сырой атмосфере, насыщенной испарениями извести. Живопись съедается и тус­кнеет еще быстрее. Впрочем храм этот в настоящее время без престола, для которого оставлено только место в маленьком алтарике. Один раз в году, на Успенье, сюда приходит крестным ходом монастырская братия из Дивногорской обители и слу­жит тут службы. Нужно думать поэтому, что и храм этот был устроен в старое время во имя Успенья Пресвятой Богородицы.

Запустевший храм, скорее всего, возник еще при первых пещерокопателях - Ксенофонте и Иосафе. Недаром с ним, а не с каким-нибудь другим столпом Больших или Малых Див, связано нахождение древнейшей святыни обители - образа Сицилийской Богоматери. Если икона эта постоянно пребы­вала в старину на этом столпе, как уверяет предание, и если в наше время она и обретена была на нем же, то трудно сомне­ваться, что на этом самом месте должно было быть и перво­начальное поселение благочестивых отшельников, пришед­ших из далеких стран пустынничать в дебрях придонских.

Пещеры уходят далеко в глубину меловых толщ, то подни­маясь вверх, то опускаясь, и чем глубже спускаются, тем душ­нее становится в них; сырость сочится по стенам и сводам сквозь трещины и незримые поры известняка, будто слезы этой мрачной могилы.

Деревянные доски дешевых крестьянских икон, расставлен­ные благочестивою рукою богомольцев в разных впадинах и закоулках пещер, слезли и почернели от гнили, уничтожаю­щей их в течение какого-нибудь десятка лет... Они одни сколь­ко-нибудь разнообразят унылое однообразие этих длинных подземных коридоров из белого мела, точащих свои вечные слезы, и только кое-где по сводам по русскому обычаю нане­сены кресты, накопченные свечою усердного богомольца, чтобы отогнать нечистую силу из этого царства тьмы.

Мы заглянули наверх в единственную жилую келейку с кро­шечным окошком. Она теперь пуста, как и все пещеры.

***

Однако и в пределы могилы успела забраться живая жизнь. При выходе из этих душных склепов, я вдруг увидел у наруж­ной двери храма, старательно спрятанное в темную складку камней гнездо ласточки, все навзрез полное, как коробочка спичками, раскрытыми желтыми ротиками...

— Уже третье завелось! — с ласковою улыбкою обратился к нам старец, осторожно припирая тяжелую дверь, чтобы не спугнуть доверчивых птичек.